Тропа продолжала виться вдоль края обрыва. Окружающие джунгли, казалось, были полны странных и экзотических существ: блестящие разноцветные пауки (которые, как он надеялся, не были ядовитыми), убегающие прочь странные хохлатые ящерицы и разноцветные птицы, хрипло кричащие на деревьях. Вдруг Гидеон уловил, что к нему приближается другая стая обезьян — не так, как в прошлый раз, а с большим шумом. Он быстро сошел с тропы, укрывшись в плотной растительности, и приготовился подстрелить одну из них. Белые головы этих обезьян служили прекрасным ориентиром, и, вспомнив материалы дела, он решил, что это, должно быть, были белоголовые капуцины. Но он не припоминал, чтобы у них были полоски желтого цвета на задних лапах, как чулки.

Надеясь, что они не были редкими и экзотическими, мысленно извиняясь перед всеми известными богами, затаившись, он ждал, с пистолетом наготове, в то время как стая приближалась к нему по верхушкам деревьев. Они с большим удовольствием лакомились плодами, обглоданные косточки фруктов падали вокруг него. Медленно, мужчина навел пистолет на самую большую обезьяну и прицелился. Это был трудный выстрел — расстояние составляло более ста футов. В конце концов, он выдохнул и нажал курок.

Грянул выстрел. Обезьяны разразились оглушительным визгом, деревья затрещали, когда они ринулись прочь… в том числе и обезьяна, которую он пытался пристрелить. В качестве своего рода прощального подарка последняя одарила его большой кучей экскрементов, рухнувшей прямо на него.

— Сукин сын, — пробормотал себе под нос Гидеон, пряча пистолет обратно за пояс и стряхивая с плеча куски обезьяньего дерьма, обдавшего его вонью. Осмотревшись, он осторожно вернулся на открытую тропу.

И тут у себя за спиной он услышал треск и грохот — кто-то стремительно ломился сквозь джунгли. Следом пришел ужасный рев. Молниеносно среагировав, Гидеон развернулся и вытащил пистолет. Но прежде чем он успел его поднять, на тропу выскочило отвратительное, ужасающее чудовище с открытой розовой пастью, из которой и исходил рев. Оно было гигантским, гуманоидным, с массивной головой огромного размера, на которой выделялся один большой, блестящий, желтый, как блюдце, глаз.

Огромная волосатая рука замахнулась, и Гидеон принял ломающий кости удар, пришедшийся на его бок и отбросивший его на добрые десять футов в жаркие объятия джунглей. Он так и остался лежать там — оглушенный и пронзенный всепоглощающей болью — не в состоянии пошевелиться. Но разъяренное чудовище не собиралось на этом останавливаться. С очередным гротескным и вызывающим мороз по коже ревом, оно налетело на Гидеона, и, снова занеся напоминавшую бетонную плиту руку, обрушило на мужчину еще один сокрушительный удар…

Сознание возвращалось постепенно, с трудом пробиваясь сквозь завесу боли. Гидеон очнулся в полумраке. Он то приходил в сознание, то снова терял его, смутно осознавая, что над ним кто-то склонился. Медленно обрывки воспоминаний того, что произошло, вернулись к нему. Он попытался пошевелиться и почувствовал, как кто-то приподнял его голову и поднес к губам воду. Это была Амико.

— Боже мой… Какой кошмар… — простонал он.

— Я так рада, что ты очнулся.

— Больно…

— Я знаю. Выпей немного воды.

Он сделал глоток.

— Где…?

— Мы в пещере.

— И ты… как ты…

— Я в порядке. Почти поправилась.

— Как долго я был в отключке?

— Чуть больше суток.

Гидеон снова прилег. Ничего из услышанного им сейчас не имело смысла. Как ей может быть лучше? Почему они были в пещере?

Нападение. Чудовище. Это был кошмар? Или реальность?

— Мне снился кошмар. Как будто меня атаковал какой-то монстр.

— Это не кошмар. Это реальность. Мы его пленники.

— Пленники? — воскликнул мужчина и попытался сесть, но его голову пронзила резкая боль, и, содрогнувшись, он опять лег. — Как это получилось?

Собираясь словами, Амико отложила флягу из тыквы. Гидеон попытался в полумраке сосредоточиться на ней, но у него закружилась голова.

— После того, как ты ушел, мне стало хуже. Намного хуже. Рана воспалилась, лихорадка усилилась. Я не могла двинуться с места, где ты меня оставил и чувствовала, будто горю заживо. Видимо, я впала в беспамятство и стала бредить. Точно не помню, возможно, я даже что-то кричала или просто несла всякую чушь. И тогда-то… появилось одноглазое существо. Я думала, у меня галлюцинация. Оно — вернее, он — осторожно кружил рядом, рыча на меня. Боже, ты и представить себе не можешь, как я испугалась, когда, наконец, поняла, что… это не сон. Я думаю, мою жизнь спасло то, что я производила впечатление слишком больной и слабой, чтобы он принял меня за угрозу. В конце концов, закончив осмотр, он подошел ближе и несколько раз несильно меня толкнул. Затем похлопал по лицу, толкнул сильнее, дернул за волосы. Я пыталась кричать, на что он издал ужасный звук, чем сильно меня испугал. А потом он сорвал повязку с моей раны.

— Ублюдок…

— Гидеон, я думаю, что этот монстр, ей-богу, живой циклоп.

— Невозможно. Они, должно быть, вымерли тысячи лет назад.

— Тогда послушай конец моей истории. Я подумала, что этот монстр собирается меня убить. Но он этого не сделал. Увидев рану, он казался более встревоженным, чем агрессивным. Я судорожно соображала, что в той ситуации вообще можно было сделать… и тогда у меня появилась идея. Я стала с ним разговаривать.

— Разговаривать? И что ты ему сказала?

— Я сказала слово «друг» на древнегреческом.

Гидеон пытался в голове сложить воедино все кусочки мозаики, а девушка меж тем продолжала:

— В «Одиссее» циклопы могли говорить. Я подумала, что если Одиссей бывал здесь, как и греки после него, то это существо действительно являлось циклопом и могло знать некоторые греческие слова.

— И как? Он их понял?

— Когда я произнесла слово «друг», он замолчал, уставившись на меня этим своим ужасающим глазом. Я повторила это слово еще раз, и сказала несколько других. Мне показалось, что он меня немного понял, но при этом ничего не сказал в ответ. Я продолжала говорить, одно слово за другим. Очень долго он не двигался, слушая меня, словно в трансе. Создавалось впечатление, что он вспоминал… — она помолчала. — Я продолжала повторять, что я друг, чтобы он мог доверять мне. Говорила и другие успокаивающие слова, поддерживая тихий, миролюбивый тон. Но потом лихорадка снова захватила меня. После этого я не очень много помню. Помню, что он принес меня в пещеру, и я увидела тебя. Мне становилось все хуже. Рана воспалилась, распухнув и налившись кровью, из нее стала сочиться грязная лимфа, и я была уверена, что умираю. Я ничего не помню, кроме того, что он заставил меня выпить ужасную на вкус жидкую кашу.

— Корень лотоса.

— Да. И это растение произвело на меня тот же эффект, что и на тебя. Я никогда не чувствовала себя настолько спокойно. И когда, наконец, его действие закончилось, мне стало намного лучше. Лихорадка исчезла, рана быстро заживала. Невероятно быстро. Только взгляни на меня сейчас. Он спас мне жизнь.

— И что потом?

— К тому моменту, как я очнулась, существо ушло. А ты лежал там, на земле, весь в крови. Сначала я думала, что ты мертв. Что он убил тебя. Присмотревшись, я обнаружила, что ты жив, хотя и не совсем цел. Думаю, что у тебя сломано несколько ребер и возможно еще рука, не говоря уже о скверной ране на голове — может даже, сотрясение мозга.

Гидеон лежал на земле, у него сильно кружилась голова, и все тело ныло и болело, поэтому он старался как можно меньше двигаться. Все происходящее было каким-то безумием.

— Существо закрыло вход в пещеру валуном. Мы его пленники.

— Чего он хочет? — спросил Гидеон.

— Понятия не имею. Сейчас важно то, что ты в плохом состоянии. Нам надо раздобыть для тебя лотос. Мы должны убедить его помочь тебе, так же, как он помог мне.

Гидеон попытался сосредоточиться на том, что только что услышал. Все это казалось невероятным. Он огляделся, но его глазам с трудом удавалось сфокусироваться. Гидеон знал, что у него сломано несколько костей — чувствовал, как их концы трутся друг о друга, причиняя страшную боль, когда он совершал даже самые незначительные движения. Они с Амико находились в неотесанной лавовой пещере. Слабый свет просачивался в узкую трещину в потолке, а на неровном песчаном полу тлел небольшой костер.