На шестом его встретили ангелы; узнав сородича, они приветствовали его и пропустили дальше.
Седьмое небо охраняли схлиархи, бессмертные драконы света – Князь Лжи сказал им, что послан с сообщением на восьмое небо, к высшим ангелам. Так, начиная свой ритуал, он солгал в первый раз.
Врата восьмых небес охранял архангел, который пожелал узнать, для чего путешественник желает идти дальше. Ему Лицемер сообщил, что выбран в круге своих сородичей и направлен к предводителям ангелов для того, чтобы прислуживать им – и это была вторая ложь. Оставалась еще последняя, третья.
Эмпирей охранял многоокий Ладхар; он никогда не спал и видел все, что происходит в Небесах, на земле и в Преисподней – кроме тех мест, что оказались временно или навечно сокрыты от его глаз силой, более могущественной чем его собственная. Князья Света и само Солнце наградили Ладхара многочисленными чудесными дарами, и океаны мощи, которыми повелевал он, в прямом противостоянии могли бы устрашить любого из богов. Однако, подлинная сила может быть употреблена и не прямолинейно: Лицемер солгал, сказав, что несет в Эмпирей, как драгоценный дар, чистую молитву ребенка – эта была третья ложь и последняя, завершающая ритуал. Ладхар видел все – но недостаточно видеть, необходимо еще и верно понять увиденное. Каждое слово лжи, сказанное Лицемером на седьмом, восьмом, и вот теперь – в преддверии девятого неба – не было случайным. Как правило, он предпочитал выдавать свою ложь за истину, делать ее как можно более правдоподобной – это был простой и действенный прием, и, если бы Лицемер использовал его сейчас, то всем трем высшим стражам ему следовало бы говорить одно и то же. Но Последовавший сомневался, что такой лжи будет достаточно, чтобы обмануть Ладхара, хранящего под видом одного из своих глаз всевидящее око самого Альгунта, бога неба: страж Эмпирея распознает любую иллюзию, обратит внимание на мельчашие несоответствия в истории путника и тем, что он говорит о себе – и поэтому, как справедливо рассудил Владыка Лжи, силу следует направлять не на внешнюю убедительную демонстрацию, а на то, как собеседник поймет увиденное – ибо в понимании и оценке заключен корень и исток всякой лжи.
Ладхар не видел того, что произошло в храме, куда Лицемер, под видом набожной девицы, заманил одного из ангелов, ибо Князь Лжи на время сокрыл это место своей силой; однако, он слышал неправду, произнесенную ангелом сначала на седьмом небе, а затем на восьмом. Ему следовало поднять тревогу немедленно, но уже и тогда само его восприятие сделало его открытым для силы Лицемера: вместе с виденьем в Ладхара проникла первая частица лжи, повлиявшая на его понимание. Поэтому Ладхар продолжал наблюдать; когда Лицемер под видом ангела поднялся на восьмое небо, в Ладхара вошла вторая частица лжи; и вот сейчас – третья. Лицемер мог бы украсть его облик, но не стал этого делать, понимая, что дары Князей Света соединяют Ладхара с ними: если он покусится на стража, то подмену быстро обнаружат – и даже в случае, если этого не произойдет, Князю Лжи для того, чтобы не выдать себя, придется во всем исполнять роль небесного стража, не имея возможности отлучиться, а это в планы Лицемера никоим образом не входило. Небеса были великолепно защищены – но только не от него: единственный из Князей Тьмы, он всегда легко восходил сюда и притворялся одним из созданий света; некогда он настолько возгордился этим, что потерял осторожность и был обнаружен. То, что последовало за обнаружением, он до сих пор вспоминал с внутренним содроганием, болью и ненавистью: пленение и падение сквозь все небеса в глубины Преисподней, неописуемое страдание, утрата значительной части силы, неподвижная каменная маска, навсегда сделавшаяся его новым лицом. Он не хотел повторить ошибку и потому подавил свою алчность: на этот раз хватит и того, если он просто проникнет в Эмпирей и выяснит то, ради чего пришел; Ладхар останется нетронутым – если, конечно, не считать крошечного искажения в устанавливаемых его разумом умозаключениях: дважды став свидетелем лжи ангела, Ладхар не должен был поверить в третью ложь – но искажение состояло в том, что он поверил.
Лицемер проник в Эмпирей – неописуемый, сияющий мир, состоящий из тончайших разновидностей огня. Пламя складывалось в образы вещей, что соответствовали восприятию тех, кто вступал на девятое небо: другими словами, смертный увидел бы дворцы и сады, состоящие из разных видов огня; даже вода в источниках здесь была прохладным, освежающим пламенем. Лицемер глазами ангела видел потоки света и сопряжения смыслов, каждый из которых был представлен в своем высшем, преображенном виде: если в более низких мирах идею можно было бы сравнить с холодным углем, то здесь этот «уголь» пылал: все, что есть, во всех мирах, от их начала и до конца, здесь обретало смысл; истинное предназначение каждого существа, каждой вещи, мысли, каждого чувства и движения души – все здесь становилось очевидным и явным, таким, каким должно было быть. Так видел Эмпирей ангел – каким же видели его Князья Света, не знал никто, кроме них самих.
Лицемер двигался среди потоков света, складывавшихся в удивительной красоты архитектуру. Он опасался приближаться к крупным скоплениям силы, понимая, что может столкнуться с кем-нибудь из Солнечных Князей – и хотя собственной их силы он не боялся, но в каждом из них таился отблеск Изначального, и Солнце могло разгадать обман Темного Князя. Он рисковал, но все же взойти сюда, на девятое небо, было необходимо: он и так слишком долго откладывал это путешествие: уже начинала разгораться война Изгнанных Орденов с Ильсильваром, а он так и не выяснил того главного, без чего вся эта война, возможно, вовсе не имела никакого смысла.
Он встретил великолепное светоносное существо, напоминавшее ангела, однако происходившее из рода людей: когда-то на земле оно было великим святым, а после смерти было забрано на небо, преобразилось и обрело новую жизнь. Смертные знали об этом роде духов и называли их тхагол, не зная, что это слово является искаженной формой мидлейского «тхаг-йол[1]», и обозначает, в самом точном переводе, обыкновенного кастрата. С точки зрения Лицемера, данное обозначение подходило этим сияющим бесполым существам как нельзя более точно: наделенные великой силой и праведностью, осиянные славой Князей, прекрасные как боги – но лишенные при этом всего, что делает человека человеком, не имеющие ни страстей, ни сомнений, не способные даже уже и помыслить что-либо, противоречащее законам и правилам, установленным всеблагим Солнцем – Темному Князю тхаголы казались скорее обрубками людей, чем полноценными, самостоятельными существами: ведь свобода их воли, хотя, быть может, и сохранялась номинально, но целиком сводилась к выбору между хорошим и хорошим. Они не могли выбрать зло, потому что не имели в своей природе ни единой его частицы – также, как рыба не способна выпрыгнуть из своего озера и отправиться путешествовать по горам и пустыням: ни природа рыб, ни природа тхаголов не предполагала каких бы то ни было способов переменить ее основные свойства; лишенные неверной и слабой человечности со всеми ее пороками и противоречиями, великие праведники Эмпирея также оказались лишены и анкавалэна.
Лицемер расспросил тхагола и узнал, где расположены дворцы Князей, их центральные и переферийные храмы, являвшиеся одновременно их дворцами и обиталищами. Со времени его прежних визитов девятое небо почти не изменилось, но Лицемеру требовалось узнать расположение дворцов, которых тут не могло быть прежде; заодно он выяснил и распорядок церемоний, проводимых в этих храмах-дворцах. Он не хотел приближаться к центральным святилищам, но, на его счастье, бог, которому Князь Лжи собирался нанести визит, сегодня отдыхал в одной из своих отдаленных резиденций, символизирующей неявные формы смирения и кротости; там он давал наставления и принимал подношения.
Лицемер поблагодарил тхагола и отправился в путь. Хотя нужный ему дворец и находился весьма далеко от центральной части Эмпирея, и, в переложении на земные расстояния, длина пути составила бы тысячи миль – быстрые крылья ангела преодолели это расстояние чрезвычайно быстро, и если бы Лицемер не осторожничал и не опасался привлечь к себе внимание, своей цели он бы достиг еще быстрее.
