И ещё он выглядел устало и напряжённо. Ну, это понятно, чужого человека пришлось хоронить.

Он молча вошёл в кухню, пожал мне руку и тяжело сел на табурет. Подумал-подумал, и поздоровался. Словно положил на стол гантелю.

– Герман Луговой, внук. Правнук. – негромко представился я.

– Соболезную. Егор. Маврин. Значит так. Бабушку я похоронил. Вот свидетельство о смерти, тут всё в порядке. Жаль, конечно, что сразу вас не нашёл. Да, тут остальные документы, тоже всё в порядке. Вам, наверное, захочется узнать насчёт квартиры. Я написал адрес юриста и телефон, вы сходите, он до шести работает все будние дни. Мне, правда, очень жаль.

– Спасибо, – сказал я.

Стало как-то стыдно. Бабушку я не знал, а на жилплощадь как бы претендую. Мне показалось, что они оба считают меня хапугой и паразитом. Они ведь ухаживали за ней, а не я. Особенно бедная Юлия Васильевна, посвятившая ей четверть века. Надо было что-то сказать, но мы сидели и неловко молчали.

– Мы должны вам. За похороны, – осторожно начал я.

Придётся залезть в НЗ, ну да что поделаешь.

– Даже не думайте. Я же понимаю – неожиданно, и вы не знали. Не беспокойтесь.

– Как-то неудобно…

– Ничего. Считайте это актом благотворительности.

Снова повисло молчание. Когда же вы, наконец, скажете о главном?

– А сколько ей было лет?– спросил я.

Юлия Васильевна задумалась.

– Больше девяноста. Много. В чём душа только держалась!

– Она жила одна? – осторожненько спросил я.

– Жила, а куда денешься! Я вот приходила, врача иногда вызывали.

– А других родственников не было?

– Дочь была. Так она уж давно за границу уехала. У ней там дом. Да вы не беспокойтесь, бабушка ваша завещание на вашего папу написала. Значит, вы и наследник.

Я беспокоился, но точно не об этом. Да пусть думают что хотят! Я никому не навязывался.

– А можно… вы мне покажете квартиру?

Они встали одновременно. Юлия Васильевна пошла впереди, вышибала Егор ощутимо смотрел мне в спину.

– Тут старинные вещи есть, очень ценные. Зеркало в прихожей видели? Это ещё её отца. Ореховая рама. Картины, буфет – тоже всё старинное. Жалко, ковры немного моль поела. А так – индийские ковры, ручная работа. Посуда тоже дорогая, серебро есть. Все ложки на месте, будьте уверены.

– Ну что вы, Юлия Васильевна! А фотографии есть? Я ведь ничего о ней не знаю.

Юлия Васильевна поглядела на меня, и в глазах её вдруг засветилось умиление и благодарность.

– Да-да, конечно… если интересно… я принесу. Вот комод – видите? Верхние ящики с фотографиями. Вот, смотрите. Ой, а тут не так лежало! Я же точно помню…

Она растерялась, перебирая конверты и увязанные папки.

«Ада!» – подумал я.

– Это я. Извините, – протрубил Егор.

– Как же… ну, зачем же вы?

– Да так. Скучно было. Сидел-сидел. Ей плохо было, не уйдёшь. Телевизор не работает. Так вот, нервы успокоить.

– Ох, а я напугалась…

– Я всё положил на место, не беспокойтесь.

– Да ничего. Вы смотрите, смотрите, Герман, это всё ваше.

Я смотрел, да не туда. Хоть бы какие-то следы, не замеченные в прошлый раз, когда я был на взводе. Забытая одежда, брошенная книга.…  Но тут тщательно прибрались. Если что и было, всё  уже  вынесено, протёрто и сметено.

– А это кто? – показал я на снимки, висящие в гостиной.

– Папа ваш, маленький ещё. А это мама его, Женечка.

Лихая кудрявая тётка всё так же улыбалась, запоздало и тяжеловесно кокетничая. Мальчик-одуванчик в футболке смущённо смотрел в объектив.

Егор сухо откашлялся.

– Пойду я, пожалуй. Дела. До свидания. Да, можно номер телефона? Так, мало ли что.

Я продиктовал. И он ушёл, ни словом ни упомянув о девочке, жившей в старушкиной квартире! Юлия Васильевна засуетилась, показывая мне, где открывается газ и вода, собирая в кучу документы и ключи от двери. Мне снова стало неловко. Эта женщина так просто всучивала мне богатство, о котором я давно мечтал – настоящую собственную жилплощадь. А в качестве бонуса – отдельный мирок с чужой неисследованной историей. На меня напало глупое оцепенение. Я только кивал как китайский болванчик и постоянно ронял на пол всякие мелочи.

Голос Киры всегда, даже в детстве, звучал глубоко и низко. Красивый голос, редкий для девушки. С таким голосом хорошо озвучивать зарубежные фильмы – роковых красавиц или черноволосых злодеек. Приятно было её слушать.

Она позвонила, когда я только что приехал домой. Опять не успел попить кофе.

– Привет. Сегодня будешь бегать до ночи, ненормальный. Мухамедзянов проводил рейд по нелегалам. Были на рынке, на вокзале, проверяли гастарбайтеров, всяких девчонок в ларьках, да ещё много кого. И знаешь, есть несколько зацепок, так что не горюй.

Я замер. Ну, опять хоть что-то.

– Короче, слушай. На Заводской пошивочный цех. Девчонки шьют постельное бельё, не знаю уж – легально или нет. У них с недавнего времени новенькая, по описанию вроде подходит. Съезди сегодня с Серёгой, посмотри, он адрес знает. Тимур сходит в полицию. Там тоже кого-то задержали, проверит по фотографии.

– Класс. Спасибо.

– Погоди. Ещё вокзал. Разнорабочие, в основном моют вагоны. Но там всё больше маргиналки – работа копеечная, грязная. Есть там одна… вроде похожа, но пьёт как сапожник. С твоей такое бывает?

Да чёрт её знает, коньяк-то попросила.

– Не знаю, проверить надо.

– Проверишь. Они обычно там же в отцепленном вагоне и спят. Последнее – стройка на Светлой.

Опять стройка! Я скоро прорабом стану.

– Один не езди, понял! С Тимуром или Серёгой.

– Или с тобой.

– Я серьёзно. Охрана и собаки. Не вляпывайся.

И как они всё это узнают? Удивительные люди.

– Ладно-ладно. Когда?

– Хоть сейчас. А то торчат оба у меня.

– Так они с тобой?

За кадром послышалось Серёгино ржание, и Кира отключилась.

Девочка-швея оказалась маленькой робкой таджичкой с чёрными как уголь глазами. Не на шутку напуганная интересом незнакомых парней к своей заурядной персоне, она стояла на пороге двери, переминаясь с ноги на ногу и обхватив грудь руками крест-накрест.

Я только вздохнул. Опять облом.

– Извините, это не она, – подытожил Серёга.

Полная женщина в цветастом халате, которая привела девушку, пожала плечами, выражая полное равнодушие, втолкнула её обратно в дверь, зевнула, вошла сама и заперлась изнутри.

В отцепленном вагончике царило веселье. Из глубины доносились женские голоса и смех. Пахло сигаретами и долго нестиранной одеждой. Нам открыла румяная окоселая бабёнка в дебильной майке с диснеевской Русалочкой и в тренировочных штанах. Она жутко нам обрадовалась.

– О! Мальчики… А к кому это, а? Светк, смотри-ка, какие пришли!

– Давай сюда, пусть проходят! – послышался из вагона нетрезвый голос.

Серёга ткнул меня локтем. Я вытащил фотографию.

– Вам знакома эта девушка?

Женщина, пригляделась, прищурившись, не теряя на лице широкой красной улыбки.

– А чё? – спросила она, с вызовом поглядев на нас.

– А ничё! Сбежала из психушки, ищут по всему городу. Трёх баб зарезала насмерть, четвёртую сейчас спасают, наверно, не выживет.

– Чё, правда что ли? А чё это она?

– Парень бросил, ушёл к другой. Вот крыша и съехала. Сказали, у вас обосновалась.

Тётка постояла, раздумывая, а потом вдруг крикнула в глубину:

– Светк! Где эта, которая в кожанке ходит?

– Спит, бухая.

– Пошли, ребятки.

И мы полезли по вагону, утопая в миазмах и раздвигая развешенное в проходах сырое бельё. Вытащу отсюда эту сикушку и сдам в полицию. А я ещё, дурак, ночей не спал, народ баламутил. Женщина довела нас до середины вагона и показала на нижнюю полку боковушки. Ада спала лицом к стене. Из одежды на ней были одни чёрные капроновые колготки. Под головой лежала кожаная куртка. Отчётливо пахло перегаром. Вот ведь дрянь! Мне стало стыдно перед Серёгой. Я брезгливо потрепал её по плечу. Потом, не видя результата, потряс энергичнее.