За дверью что-то двинулось. Я бы сам не расслышал, но Герасим моментально поднял уши и напрягся. Куда это мы? Порыться в маминых шкатулках, спустить мой ноут из окна подельнику или зарезать меня во сне?

Я бесшумно слез с кровати, босиком прокрался по коридору в кухню и включил свет. Ада вздрогнула и выронила из рук кусок хлеба.

Скоро ботинки развалятся, я совсем разобью ноги и не смогу идти. Лошадь долго не протянет. Я одна и вокруг нет человеческого жилья. Только песок и камни, но песка больше. Днём он жжёт кожу сквозь подошвы. Ночью от почвы поднимается холод и проникает до костей. Нужно идти всю ночь, не останавливаться. Днём  – найти убежище и поспать.

Я смотрю вверх. Холодное, светлеющее на востоке небо. Чужие равнодушные звёзды. Я ищу Полярную звезду и сверяю направление. Всё правильно.

Сколько ещё протянет Орлиха? Может, дня три, может, меньше.

Я намечаю на горизонте горбатый каменный островок с редкими кустами. Встанем там, надо поспать. Идти часа два, за это время рассветёт и будет теплее. Как холодно. Как я устала. Спать.

Теперь я намечаю близкие цели, и, дойдя до них, позволяю себе и лошади постоять секунд тридцать. Больше нельзя, а то упаду и не встану. Острый камень. Сусличья нора. Сухой куст. Ещё камень. Пучок травы.

Что-то шевелится. Я настораживаюсь. Не двигаться, это рядом. Из невидимой норки осторожно вылезает скорпион и медленно ползёт по песку. Он слишком поздно замечает меня. Я прижимаю его ногой и быстро срезаю ножом жало. Расковыряв панцирь, высасываю содержимое дочиста и выкидываю пустые хитиновые скорлупки. Во рту повисает горьковатый вкус.

Восток светлеет. По пустыне проносится леденящий ветерок. Я потуже завязываю пояс и сую руки в карманы куртки. Ещё половина пути, нет, больше. Под ногами мелькает мелкий зверёк. Слишком быстрый, не поймать.

По набережной едут люди. Прозрачно-синее небо с тёмными облаками обрастает звёздами. Женщина в светлом пальто быстро идёт в сторону булочной. Загораются окна домов – жёлтые, алые и оранжевые квадраты. Из открытой форточки гнусаво поёт радио.

Я трясу головой. Не спать.

Мой путь бесконечен и вся жизнь – пустыня. Больше ничего нет – так, было не со мной, привиделось, приснилось и растаяло. Есть только пески, камни и холод.

Мы добредаем до камня. Я так устала, что не чувствую ног.

Тут можно выспаться. Скоро будет жарко. У скалы удобный выступ, хватит места обоим. Лошадь опускает голову и скорбно фыркает.

Больше всего хочется упасть и забыться, но нужно сделать кое-что ещё. Иначе не выживу.

Я ласково глажу Орлиху, и она всё понимает. Необходимость для меня, милосердие для неё. Чем меньше проживёт, тем ей легче. Обняв лошадь за шею, я медленно провожу ножом по мягкой шкуре.

Я резко проснулась, и не сразу поняла, где я и что со мной. Чужая комната, чужая постель. Быстро выпростав руки из-под одеяла, я посмотрела на них. Ничего не изменилось. Я закрыла глаза и полежала, обдумывая своё состояние. С одной стороны, то, что произошло, было противоестественно, нелепо, нереально. С другой – воспринималось теперь как-то спокойнее, как будто, так и надо.

 Но зачем?! Кому всё это понадобилось, для каких целей? Ведь был же кто-то, я помнила. Большие руки, пальто…

Не сейчас. Спать. Я не буду об этом думать. Я сто лет не ела и тысячу  лет не спала. Не бегала, не прыгала из окон. Я вечность не погружалась в тёплую ванну. И столько же не видела человека, не говорила, не слышала музыки.

Господи, может ты и правда есть. Тогда будет хоть какое-то объяснение. Потому что я заслужила наказание. Возможно, это только начало.

Спать, спать. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться и уйти, но ничего не вышло. Я могла только заснуть, нормально, по-человечески заснуть, это было необыкновенно и приятно. Я очень устала.

Йозеф сидит за столом напротив меня и улыбается. Красивое лицо. Немного длинноватое и узкое, но красивое. В больших светло-голубых глазах отражается огонёк свечи. Перед ним стоит тарелка с кусочками бекона и бокал вина. Эстет. Даже тут умудряется найти вино, хотя если пьёшь, чтоб напиться, не всё ли равно, сошёл бы и перегон. Йозеф поднимает хрустальный фужер с отбитым краем.

– Я пью за мой героический красивый девушка.

Я прекрасно поняла бы и на немецком. В такой ситуации и конь бы понял. Но я благодарно улыбаюсь – мой герой ради меня учит мой язык.

– Это ты, Йозеф, герой. Ты нас спас.

– Солдат должен быть справедлив. Женщина и слабый человек не должен воевать.

– Как хорошо сказано.

Я расправляю складки на жемчужно-белом крепдешиновом платье. Из чьего шкафа достал его Йозеф, чтобы подарить? А мог с кого-нибудь и снять, хорошо, если с живого. Приятно носить крепдешин, он холодит кожу и не колется.

Я смотрю на Йозефа и снова улыбаюсь ему.

Убить бы его сегодня и закончить эту канитель. Но придётся подождать.

Я медленно пью вино. Надо же, мускат. Нежный вкус переливается во рту, будя воспоминания. Тётя Поля любила пить мускат, сидя вечером на веранде своего открыточного домика. Тёти Поли никогда больше не будет, не надо о ней думать.

И нельзя расслабляться. Я отставляю недопитый бокал.

– Ты мало ешь, мало пьёшь.

Надо отдать ему должное, говорит он без шипящего акцента, свойственного его народу. Может, это из-за хорошего музыкального слуха.

– Не хочется, спасибо.

Йозеф снова приветливо улыбается.

– Скоро зима. Мы ехать отпуск. Ты ехать наш дом. Мой дом хороший. Видеть горы.

Удивил. Не думала, что ты настолько сентиментален.

– Йозеф, стоит ли? Мы так мало знакомы.

– Я решил. Я написал мама.

Маму ты больше не увидишь. До зимы не доживёшь. Мне становится скучно, и хочется скорее закончить этот вечер с вином, свечами и театральными паузами.

– О, Йозеф.

– Мы ехать в конец ноябрь.

Он встаёт и кладёт руки на мои плечи. Тут полагается вздрогнуть, кротко вздохнуть и обернуться, поднять и снова опустить глаза. Можно ещё коснуться кончиками пальцев его рук, как бы случайно, но я уже и так сделала довольно, судя по его масляным глазам.

– Спокойной ночи, Йозеф. Я, пожалуй, пойду, уже так поздно.

Я вздыхаю и встаю из-за стола.

– О, мой красивый девочка!

Он прижимает меня к груди. Я утыкаюсь носом в серое сукно и поднимаю руки ему на плечи. Пахнет табаком, потом и французским одеколоном. Напротив моих глаз распростёр крылья стальной орёл.

Оох, сколько же я спала! Я сладко потянулась и перевернулась на живот. Ладно, пусть будут руки и ноги. И гибкая спина.

Солнечный свет лился из окна. Я подставила под него свои пальцы – тонкие, просвечивающие розовым, с маленькими поломанными ногтями. Закрыла глаза, и голова сразу наполнилась мыслями и желаниями. Я представила себе вкус кофе. Вчера я пила кофе. Рот наполнился слюной, в животе заурчало. Хорошо бы ещё… ну, положим, хлеб. Белый, свежий, с хрустящей пахучей чёрной корочкой. И на нём розовый кусочек сёмги. Или хотя бы селёдки. Голод мучительно, как вчера, сжал внутренности.

А тут вдруг ещё вспомнилось вчерашнее, и я почувствовала стыд и прилив злости.

Как же всё отвратительно сложилось! Эта проклятая беспомощность, слабость. Этот мальчишка. Я принялась прокручивать произошедшее вчера, удивляясь не столько тому, чему стоило бы удивляться в моём положении, а собственным эмоциям. Они просто били ключом, и это было непривычно, дико, непонятно. Память подкидывала то с той, то с другой стороны яркие картинки.

Вкус горячего борща. Сметана. Ммм…

Туалет. Меня же стошнило на него. Боже, какой позор! Хотя, чего уж тут…

Это он меня одел или я сама? Чёрт побери, мне ли стесняться! И кого!

Тёплая вода, ванна. Благодать.

Зачем он завёл эту проклятую музыку?

Злость снова закипела, и вместе с ней какое-то щемящее, незнакомое чувство. Волнение? Страх?