Воскресенье. Закрыт не только клуб, но и весь город. В выходные здесь совсем по-другому, чем в Штатах. В Америке в выходные иногда приходится ходить за покупками чуть дальше, чем в будни, а здесь все тотально закрыто. Мне надо бы начинать искать в Штатах работу, но вместо этого я поспешно вышла из квартиры, добралась до вокзала, где купила билет второго класса до Сиены, и впервые за все время пребывания во Флоренции уехала из города.

Мы отъехали от перрона, и в вагон зашел мужчина в очках в железной оправе. В его руках была сигарета, и он явно искал вагон, в котором можно курить. Наискосок от меня сидели две молодые девушки. Одна из них – с большими глазами и кукольными губками – уверенным голосом громко читала подруге какую-то книгу, скорее всего роман. Ноги ее подруги лежали на стоящем на полу большом рюкзаке. Я старалась на них не пялиться. Девушка читала с выражением и с мимикой. Ее глаза то расширялись, то становились уже. Ее свободная рука лежала на колене и время от времени поднималась, чтобы перевернуть страницу. С каждым новым жестом и выражением лица она была словно новая картина. Через несколько минут мы проехали пригород Флоренции. Когда поезд въехал в гористую местность, девушка сделала в чтении паузу, положила руку на спинку сиденья за спиной подруги и краем глаза хитро посмотрела на меня, словно я намеревалась найти в ее внешности какой-нибудь изъян. Я не видела в ее внешности никаких недостатков и закрыла глаза, радуясь тому, что такие идеальные девушки, как эта, все-таки существуют.

Солнце еще только поднималось и деликатно золотило холмы. С одной стороны поезда было все яркое и зеленое, а с другой – сумрачное, словно в китайском театре теней. Мы двигались на юг. Я чувствовала себя прекрасно. Поезд делал остановки в каждом из городов по пути, солнце появилось из-за облаков, день был серый, и я ехала в место, в котором еще ни разу не была. С каждым поворотом путей мы все глубже уходили в холмы и горы. Через некоторое время поселения исчезли и за окном во время длинных перегонов между станциями мелькала только земля. Периодически мы проезжали платформы с вывесками, на которых название остановки было написано большими печатными буквами: Montelupo. Empoli. Castelfiorentino. Удивительные названия. Я думала о том, какие первые впечатления они сулят. Не разочаруют ли меня, если я выйду на первой попавшейся остановке?

Сидящая наискосок от меня девушка, которая раньше слушала чтение подруги, вынула из рюкзака огромный огурец и складной нож. Она передала овощ и нож подруге, которая, продолжая чтение вслух, принялась, не глядя, срезать с огурца длинными полосками кожицу. Ни секунды простоя, ни джоуля потерянной впустую энергии. Эта девушка прекрасно знала, что ей надо, и умела почистить огурец так, чтобы не срезать лишней мякоти. Я смотрела на нее и думала о том, что что-то в ней напоминает мне мою собственную историю. Когда-то и я была такой же уверенной, как она.

В Бостоне, свесившись из окна своей квартиры и лежа животом на батарее отопления, я смотрела на крыши домов. Окружавшие меня здания были мне знакомы. Мне были знакомы их углы, корпуса и переходы между зданиями. Эти дома были связаны со мной и людьми, которые были мне близки в прошлом или оставались в моей жизни по настоящий момент. Перед моими глазами было созвездие моего собственного существования. Я всегда помнила, где проходят границы знакомых мне районов. Тогда я не понимала, но сейчас осознала, какое большое значение все это имело. Каждый раз, произнося имя друга или подруги, улицы или района города, я говорила: Это мое, это мое, это мое. Теперь я была всего лишь одинокой точкой в пространстве и видела настолько далеко, насколько позволяло зрение: поле с левой стороны поезда, рощицу деревьев с правой и двух девушек, сидящих наискосок от меня.

Слушающая чтение девушка наклонилась и достала из рюкзака пакетик с сухими приправами и пачку галет. Девушка, которая читала вслух роман, бросила, наконец, свое занятие и нарезала огурец тоненькими ломтиками на салфетку, расстеленную на сиденье между собой и подругой. Потом каждая из них молча и сконцентрированно взяла по кусочку огурца, положила его на галету и посыпала его сверху секретной приправой. Этот рецепт, как мне казалось, они переняли у своих матерей. Закончив есть, они посмотрели на меня, я смущенно отвела глаза и посмотрела в окно. Кто-то здесь меня знает, – хотелось мне закричать.

Конец июня. Просто не верится в то, что это было всего три месяца назад. Я смотрела из окна в квартире своей сестры. Мир оттуда казался игрушечным: кроны деревьев, лежащие на зеленой траве тела, за всем этим наполовину скрытая из вида река Чарльз. Все было организованно, все было логично, и со всем этим вполне можно было жить. Я хотела бы быть ребенком, наблюдающим эти лакуны или очаги жизни. Я хотела бы быть ребенком, который наслаждается весной, радуется тому, что световой день становится длиннее, и ожидающим наступления лета. Я уже и не знала, чем объяснить то, что постоянно чувствовала себя несчастной: потерей, работой или стрессом. Объяснить все то, что случилось с Джулианом, было просто. «Оставь меня в покое», – вот что много раз повторяла я ему. До тех пор, пока он не оставил.

С квартирой Кейт у меня не было связано никаких плохих воспоминаний, это была территория, не затронутая войной и депрессией. В ее гостиной с белым диваном, белыми стенами и видом из окна на игрушечный мир внизу можно было бы подумать, что ничего страшного со мной и не произошло. Но на самом деле то, что случилось, отрицать было бессмысленно. Все это было очень реально.

– Отсюда зимой видно реку, – сказала сестра и встала рядом со мной.

– Я потеряла работу.

– Я знаю, – тихо ответила она.

– Я опозорила все правление музея. Это единственная причина. Иначе бы никто вообще не обратил на это внимания, – сказала я. Я не стала говорить Кейт обо всем остальном. Она бы не поняла.

– Сейчас это не имеет никакого значения. Тебе надо собой заняться, – произнесла сестра. С тех пор как наши родители разошлись, отец полностью исчез в своей новой семье, а наша непреклонная и непоколебимая мать с головой ушла в работу, сестра всегда была человеком, который решал вопросы и склеивал разваливающееся. Мать не обладала качествами, которые были у сестры. Жизненным девизом и единственным советом, который мне могла бы дать мать, был бы короткий призыв: «Соберись!» Кейт, в отличие от матери, не только умела хорошо выживать в любых ситуациях, но и латать и склеивать то, что было разбито.

– Ты можешь у меня жить. Откажись от своей квартиры.

– Я ее пересдам другим людям. – Мне очень хотелось показать сестре, что я в состоянии справиться с житейскими сложностями. – У меня есть план.

– План?

– Я собираюсь на некоторое время уехать из Бостона.

– Боже ты мой, Ханна! Ты прости меня, но ситуация слишком серьезная. Тебе нужна помощь специалистов, а не отпуск. – Она немного помолчала и потом спросила: – Когда все это началось?

Я замерла. Я понимала, что сестра хочет вернуться к нашему разговору позже, когда мы будем ужинать. Во время трапезы я чуть не расплакалась и призналась ей в том, о чем она уже и сама догадалась. Я вела себя как ребенок.

– Все это из-за Джулиана, верно? Он казался мне вполне приличным парнем, но я все равно не могу понять, почему…

– Перестань искать виноватых.

Джулиан действительно был приличным и милым. Потом в течение нескольких месяцев он переживал, а потом у него, точно так же как и у Кейт, начали возникать подозрения. И вот сейчас он исчез из моей жизни, а боль осталась. Но эта боль была во мне задолго до его появления в моей жизни. Она всегда воспалялась, словно боль в старой ране перед дождем.

– Я одна, и я прекрасно справляюсь, – ответила я, повернувшись к ней лицом. – Что еще ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты была такой, какой была раньше. Собой, – произнесла Кейт тоном, которым говорила со мной этим утром по телефону. Тем же тоном, которым говорила со мной, когда я три дня, не вылезая, провела в кровати. Тем тоном, которым она могла бы разбить мне сердце, если бы я это позволила.