– Ого, – вырвалось у меня.

– Красиво, правда? – спросил Стефано.

Я осмотрела поверхность реки, но женщины, которую я видела раньше, нигде не было видно. Нет ни ее, нет никого на траве на берегу и на длинном металлическом понтоне пристани на реке Арно.

– Сегодня тихо, – произнес Стефано, – потому, что Феррагосто[4]. Но завтра люди вернутся.

Потом на смеси итальянского и английского он объяснил мне, что раньше это были конюшни Медичи. Он рассказывал, и его улыбка становилась все более естественной. Стефано – менеджер клуба. До этого менеджером клуба был его отец.

– Привет, Стефано, – услышала я приветливый голос молодого человека, который прошел мимо нас к понтону.

– Он тоже американец, – объяснил мне Стефано. – Студент.

Потом он снова увел меня внутрь, показал раздевалку, комнаты с оборудованием для подъема тяжестей и потом повел меня по темному коридору, вдоль стен которого стояли байдарки. Мы дошли до конца коридора и увидели старика, который полировал деревянный борт лежащей перед ним байдарки.

– Привет, Корреджио, – произнес Стефано, после чего завел меня в комнату, где располагались тренажеры для гребли. Вдоль стены на возвышении стоял большой бак с водой, в котором были установлены четыре двигающихся по рейкам сиденья.

– Это для тренировки в плохую погоду, – объяснил Стефано. – И это особенная комната. Знаете почему?

Я обвела взглядом эргометры, воду в баке и наши отражения в зеркале, установленном в стене. Потом Стефано показал пальцем на потолок и улыбнулся.

– Уффици, – объяснил он. – Были там?

– Да, конечно, – ответила я и улыбнулась впервые за последние несколько дней, а может быть, даже и недель. Мы находились непосредственно под зданием музея. Я представила себе, как над нами ходят толпы туристов. Я и сама могла там быть, но вот попала сюда, а здесь все совсем по-другому.

Потом Стефано сообщил мне стоимость членства в клубе и уточнил: «Все в порядке, цена не пугает?» Я кивнула, хотя денег у меня едва хватало, чтобы дожить до конца месяца.

– Все замечательно, – ответила ему я.

– Ок. Завтра вернется моя помощница, и вы у нее зарегистрируетесь. А потом начнете тренироваться в этой комнате, чтобы научиться, хорошо? Две-три недели. А потом – на воду!

– Так быстро? – удивилась я.

– Да, конечно. А почему бы и нет?

– Действительно, почему бы и нет? – как эхо, ответила ему я и пожала протянутую им теплую ладонь.

Перед тем как уйти из помещения клуба, я прошлась по коридору и осмотрела деревянные байдарки. Они лежали на поставленных вдоль стен полках от самого пола до потолка. Байдарки были перевернуты днищем вверх. Здесь стояли байдарки самого разного размера. В дальнем углу хранились одноместные байдарки. Далее большие байдарки на восемь гребцов. У меня возникло ощущение, которое, кстати, у меня здесь часто возникало, что мое прошлое где-то совсем рядом, что оно вот-вот выскочит, быстрое и яростное, и тут я неожиданно вспомнила: я медленно иду вдоль ряда лодок и читаю их названия, написанные от руки на борту белой краской печатными буквами: Fortunato, Borea, Persefone. Я глазами ищу ошибки и недочеты в повторяющемся символе красно-белого флага гребцов на бортах лодок. Я ищу те места, где рука человека, рисовавшего флаг, дрогнула.

Бостон. Один из июльских понедельников. Музей был закрыт уже, и свет выключен. Я распланировала все так, чтобы я могла прийти и уйти незамеченной, и тогда я уже уходила. Я зашла в туалет, посмотрела на свое почти эфемерное отражение в зеркале и направилась в кабинку. Засунула два пальца в рот, и меня вырвало.

Потом я шла по пустым залам музея, сжимая в руке конверт, в котором лежали деньги, выплаченные мне после увольнения. Увольнительные мне вручили, потупив глаза, потому что я так низко пала. Помню, что тогда я дошла до одной картины, на которой было изображено море. Это была картина в сине-серебряных тонах, хотя если подойти поближе, то виден главным образом серый цвет, туман с тенями. Единственным ярким пятном на картине были несколько мазков оранжевой краской приблизительно в центре полотна. Что это такое? Огни маяка на далеком берегу? Даже если и огни, то они слишком далеко, чтобы до них доплыть. Собственно говоря, именно так я себя и чувствовала. Возможно, чувствовала себя так уже несколько лет. У меня было ощущение того, что все окружающие меня поняли то, чего я никак не могла понять. И следовательно, оставалась в полном тумане.

У меня уже не было сил, и я едва держалась на ногах, но тем не менее остановилась перед картиной, чтобы посмотреть на мазки оранжевой краски в центре картины, чтобы запомнить то место, куда я необъяснимым образом стремилась. Я протянула руку и потрогала краски на холсте. А почему бы и нет? Что мне сейчас за это сделают? Я слегка прикоснулась к тому месту, где все исчезало и одновременно появлялось. В этом месте на холсте была небольшая впадина, и краска на ощупь казалась шершавой. Я почувствовала, как события последних месяцев словно стираются из моей памяти. Я ощутила, словно эта мизерная впадина на холсте расширяется и я в ней исчезаю.

– Ханна? – раздался в конце коридора голос, и я, не оборачиваясь, поспешила выйти на улицу в серый вечер.

Во Флоренции я очень тщательно выбирала ресторан для ужина. Сперва я ходила в рестораны, на столиках которых романтически горели свечи, и сидевшие за столами парочки с подозрением на меня косились. Я не ожидала, что люди будут на меня пялиться. Но посетители ресторана смотрели на меня с чувством глубокого подозрения, словно говоря: «Это наше место». Я долго читала меню и потом, избегая взгляда официанта, словно задававшего мне вопрос «Это все?», быстро заказывала contorni, то есть гарнир. «Да, это все». Мне приносили тарелочки с гарниром, и сидевшие вокруг парочки, перед которыми стояли огромные тарелки с пастой и мясом, снова начинали поглядывать на меня с недоумением. Мне казалось, что само содержимое их тарелок тоже с укоризной на меня смотрело. Я ела быстро и так же быстро уходила.

Поэтому через некоторое время я начала тщательно выбирать место для ужина. Я нашла бар под названием Fuori Porta, что означало «За воротами», расположенный непосредственно за одними из самых больших городских ворот. Этот бар находился в самом конце модного мажорного района, перед тем как дорога, извиваясь, начинала подниматься вверх по темному склону в жилые кварталы. Каждый день между шестью и девятью часами на барной стойке выставляли закуски. Я ела морковь и солености. Я слушала оживленные голоса гостей и выпивала три бокала вина. Когда молодой бармен спрашивал меня, хочу ли я четвертый бокал, я улыбалась и отказывалась. «Пусть думает, что я потом буду ужинать с друзьями, – размышляла я. – Не его собачье дело думать о моей жизни». Потом с чувством тяжести в животе я выходила из бара и шла домой по безлюдным улицам, вдоль пыльных фасадов домов и через мост Ponte alle Grazie, название которого переводится как «Мост благодарения», и чувствовала себя спокойно и легко.

Иногда, когда я чувствовала в себе достаточно сил для того, чтобы поддерживать разговор с владельцем заведения Дарио, то ходила в суши-бар под названием Shiso. Сегодня я пришла именно сюда. Повернув за угол, я увидела, что Дарио стоит на улице и болтает с одним из алкоголиков, которых так много на площади напротив суши-бара. У местных пьянчуг волосы слиплись от жира и грязи, а глаза выцвели. Иногда, проходя рядом с ними, я чувствую их горячее дыхание и слышу, как они мне что-нибудь говорят. Но я никогда не вступаю с ними в разговоры, я не представляю для них никакой опасности. Я чувствую, что во мне есть что-то, что есть и в них.

– Давай, давай! – крикнул Дарио одному из этих пьянчуг. Изо рта Дарио свисала сигарета. Он заметил меня, что-то тихо произнес одному из пьянчуг и что-то незаметно передал ему из ладони в ладонь. Потом Дарио распрямил плечи, сделал глубокий вдох и посмотрел в сторону. Человек, которому он только что что-то передал, исчез в темном проулке, делая вид, что меня не заметил.