Возвращаясь в сад, он слышал, как Досифея Павловна продолжает жаловаться на него кустам и деревьям:

– …жили мы с Корнеюшкой, не тужили, и никто нам чистотой своей глаза не колол. Ишь, собаку старую он жалеет! А она, собака эта, Корнеюшку одного разу чуть в шматки не порвала. Да что я вру! Чуть до смерти бедолагу не загрызла. За это самое её на живодёрню, видать, и взяли…

Когда бабку уж совсем доводил до белого каления, тыкал в неё пальцем и обещал, как ту собаку, свести на живодёрню брат Корнеюшка, – Досифея Павловна начинала плакать. А потом снова и снова рассказывала жалевшему её Тише историю рясофорного монаха Досифея. Слушал её Тиша, раскрыв рот.

– …да ведь не просто монахом он был, пойми! А был он – монах-девица! Хоть и выдавал себя за паренька. Всю эту историю народу только года два-три назад открыли. И пока не всё об этом деле в подробностях известно. Мне на ушко батюшка наш, отец Кит, рассказал. Ну, ты ведь знаешь: на самом-то деле он отец Тит. А только ещё в совецкое время наши прихожане Китом его прозвали. За шумный дых и тушу огроменную. Вот отец Кит мне и сообщил секретно, а я сперва Корнеюшке, а теперь тебе пересказываю. Сама не знаю, зачем вам, несмышлёнышам, про это говорю. Особливо тебе, трухлявенькому. Хотя, нет. Знаю, конечно! Думаешь, Досифею Киевскую я понапрасну вспомнила? Ан, нет! Глядя на тебя, вспомнила. Ты ведь тоже девчушкой с виду кажешься! И вроде ты сильный, но уж больно тонко выточен. Когда на уроке ритмики мазурку танцуешь, того и жди, надвое переломишься. Вот кабы тебе росточку – был бы прямо баскетболист небесный! А? Слышишь? Шлёп-пошлёп корзинка небесная, шлёп-пошлёп! Мячик наш, земля наша, – вверх! – закатывала глаза бабка-тренер. – И ты тоже вверх, вверх! И вот уж ты, Авелёк-стеблиночка, на Луне стоишь. Мячик наш земляной, мячик в сто тысяч раз уменьшенный, ловишь. А потом этим мячиком в сетку небесную, в сетку баскетбольную – шорх! Р-раз – и бросок на последних секундах! Баззер-биттер – и квит! Базер-биттер – и мяч в корзине. Ну? Хоть теперь-то услыхал звук небесный? Самый усладительный для сердца звук это…

– Я ведь, ба, в баскетбол не играю.

– А был бы повыше росточком – я б тебя туда взяла. Как братца твоего, Корнеюшку. Ему только четырнадцать, а он уже под метр девяносто вымахал.

– У него метр восемьдесят шесть, ба.

– Всё равно. Главное – баскетболист растёт! Ты б пришёл, глянул, как он играет. Джампер раз, джампер два!

– Что такое джампер, ба?

– Бросок в прыжке. Только он, Корнеюшка, на небесного прыгуна не больно-то машет. Синегубый, черноволосый… И ходит вперевалочку. Прямо-таки пеликан цыганистый! И что хуже всего – флоп за флопом у него, флоп за флопом!

– А флоп это что?

– Что, что. Симуляция! Симулянт он природный, твой Корнеюшка. Хоть и баскетболист от Бога. А ты… Говорю ж: ты вроде мужиком растёшь, а не совсем. Хотя чую сердцем: ты-то на самом деле настоящий мужик и будешь. Опосля, конечно. Не Каин – а ты. Каин – что? – Тут Досифея Павловна боязливо оглядывалась. – Каин – одна грубость и лыбистость. Таким и дед его по отцу был: всё лыбился, фармазонщик! А потом в Конотоп умотал, к ведьме своей колченогой. А ты… Ты на другого деда похож, на Горизонтова. И другим мужиком, повзрослев, станешь. Уж не знаю, как и сказать. Я, конечно, бывшая училка и говорить обязана правильно, – а не умею! Станешь, в общем, таким, – какие люди в будущих столетиях будут. Ну, когда не газ по трубам гнать, не зверей резать, а мыслями мир двигать основным мужицким делом станет…

– Не надо, ба, мне будущего дня! Хочу, чтоб всё, как у нас, в Воронеже, было.

– Вот за правильность твою – тебя и недолюбливаю, – не слушала Тишу бабка, – а Корнеюшку за его старинное, русско-цыганское непотребство ну просто-таки обожаю.

– Ты и меня любишь, я знаю, бабун. Только скрываешь.

– Кто тебе сказал, блаженненький?

– Сам знаю. Ты про Досифея забыла докончить.

– А что Досифей? Не Досифей – Досифея Киевская, так теперь, где положено, начинают величать эту святую. И никогда, его и её, Досифея и Досифею, святую девчонку и придуманного ею паренька, не забудут. А почему? Потому что молитва, к ней обращённая, против невидимой злобной рати помогает. Только и это ещё не всё. Обретаясь в городе Киеве, дал рясофорный монах Досифей благословение Прохору Мошнину. И место будущего служения тому указал. Ты, обалдуй совецкий, про Мошнина, конечно, ничегошеньки не знаешь.

– А ты расскажи, бабун.

– И расскажу. Прохор Мошнин, он ведь потом в монашестве Серафимом Саровским назвался. Чуешь, кто тогда перед Досифеем-Досифеей стоял?! Знай же и то, что Святой Серафим всё, что с нами будет, до чёрточки предсказал и вслух произнёс!

– Зачем предсказывать, ба? Будущее, оно ведь и так, без предсказаний, всем известно. Только не все знать про него хотят. А тем, кто знать не хочет, незачем и предсказывать. И вслух про будущее говорить не надо. Как верёвочка, от этого будущее перетирается. У нас в школе училка истории про будущий коммунизм с нами тёрки трёт… И будущее от этого исчезает. Его надо в себе терпеть и рассказывать всем нельзя.

– Вот ещё новое горе! Ишь, прозорливец выискался. Кому это всем, фофан ты этакий? Откуда ты взял, что каждому дураку про будущее может известно быть?

– Я сам, бабун, это знаю. Знаю – и всё.

– Как же, дурачинушка, ты это знаешь?

– Прямо так: без всяких мыслей знаю. Сам по себе я знать про будущее ничего не хочу. А оно открывается и открывается. Особенно перед обмороком и после. Видел я недавно: придёт время – толстенный столп из воды вырастет. Жёлто-серый. Станет по земле на ноге громадной ходить. И с верхов этого столпа вода наземь во все стороны спадать будет. Как водопад. Каждый человек на гребне этого водопада должен будет оказаться. Люди кувыркаться на этом гребне будут и, как покусанные собаками, подпрыгивать без остановки. Тяжёлые люди, как наш Корнеюшка, те удержаться на столпе не смогут. С рёвом воды вниз оборвутся. Там сгорят в волнах. А лёгкие люди на столпе удержатся. Словно бы птичьи перушки станут.

– Врёшь, подлец ты этакий! А врёшь – так молчи. Всё! Хватит тут ересь пороть!

– Если б я выдумывал – тогда и правда врал бы. А я не выдумываю, не выдумываю. – На глазах у Тиши выступили слёзы.

– Ладно, не плачь, ври дальше.

– Много людей там было – и почти все незнакомые. Из наших только Корнеюшку и завуча Скачкову Тамару Михайловну видел. А ещё видел и слышал: многие люди на полуголого мужика лаялись. Тот был в одних шортах, а они кричали: «Вниз его, вниз! Жить не хотим, а только вниз его спровадить желаем! Кухмистерский внук он и враг наш лютый!» По-русски кричали и на других языках. Тогда стал человек в шортах от их криков, как от ветра, вниз крениться! Вдруг оторвало его и швырнуло вниз. Только вдруг тело его порозовело. А потом как будто натянули на него синий гидрокостюм. Как у соседа нашего, дяди Юры. И не вниз этот внук кухмистерский рухнул. К самому верху столпа взлетел! А те, кто кричал, стали падать. И на лету начали гореть. Потом в кипучей, жёлто-серой воде потонули. А вода эта на вес очень тяжёлая была…

– Врёшь, ну врёшь ведь, лешак тебя задери!

– И не вру совсем! После того как в обмороке все люди вниз и вверх распределятся – как две команды баскетбольные, – земля со столпом-водопадом вместе два-три раза перекувырнётся, а потом встанет на место. Я этот столп водяной уже несколько раз видел! И людей, которые легче пёрышка, видел.

– Молчи, дурья башка! Отягощённые грехами – их, конечно, много. Может, и надо их сжечь, да жаль всё-таки. А люди-пёрушки… Тоже скажешь. Ты заруби себе на носу: предсказания нужны, чтоб ерунды избегать, дурных дел не делать, Бога бояться и людей негодящих прутами железными сечь.

– Зачем сечь? В школе учителям даже линейкой по пальцам не разрешают лупить нас.

– А вот это неправильно, это зря. Нужно всех вас каждый день сечь! Чтобы вас же, дураков, учить. Посеки да выучи, говорил твой прадед. И тебя надо сечь как сидорову козу, чтоб из мужика в бабу не превратился. И в святые истории нос свой не совал… А знаешь что, Тишка? Ты никому больше про столп, про тяжёлую воду и лёгких людей не рассказывай. А то тебя в больницу для дураков запрут. Ладно?