Потом, когда прибавляющеюся кровию от крепчайших брашен[228] тяжкие мокроты станут разводиться, кровь жидеть и быстрейшее течение получит, тогда настанет состояние юношества.
31. Что примечает в стане юношества?
Ответ. Когда оной настанет, то явится в нём острейшая память и свободный смысл, також по искусству вреда начнёт познавать, что оные младенческие поступки есть самая глупость и хотя, по его мнению, о лучшем и полезнейшем прилежать будет, однако ж в немалой опасности беды состоит, зане тогда наиболее в нём страсть роскошности или плотиугодия властвует. Для котораго он музыку, танцование, гулянье, беседы, любовь женскую, любодейство за наивысшее благополучие почитает, а покой, славу и богатство презирает. Он хотя учтив, но и презирателен, хотя ласков, да скоро и досадителен, небережный, самохвальный, скорый на гнев, не тайный и в дружбе ненадёжный, обаче поятный, стыдливый и лехко наставление приемлют; для котораго науки большаго разсуждения принимать в лучшем состоянии находятся. И тако и сим помощь других людей и наставление мало меньше, нежели младенцем, потребно.
Но когда умножающимся жаром мокроты изсушается и быстрость течения жидкой и серной крови умножится, тогда настанет возраст мужества. [...]
34. Пословица сия, век жить — век учиться мне довольно известна, по которой я разсуждая, что век человека неравен и неизвестен, того ради и наука никогда совершенна быть может; о несовершенном же и ненадёжном так много прилежать и трудиться, видится, не потребно?
Ответ. Сие ваше речение ни сами вы правильным иметь можете, разсудя, что человек от самаго рождения даже до престарения помощи и наставления требует и без того никогда пробыть не может, как я вам по разностям возраста сказал. Но паче помысли о себе, когда ты каждодневно с людьми обходишься и разговоры имеешь, то мню, что каждой день услышишь, чего не слыхал или слыхал, да не в том обстоятельстве и разсуждении, а особливо междо людьми учёными; естьли же пойдёшь к разным ремесленникам, то всегда у них увидишь новые обстоятельства. И тако всё оное есть невидимое учение и с пользою продолжается даже до смерти.
35. Почто в древние времена меньше учились, но более, нежели ныне со многими науками, благополучия видели?
Ответ. Сим вашим предлогом, не погневайтесь, показываете вы, что мало о знании древностей прилежали, да и не дивлюся, что вы так думаете, которое в природе всех нас вскоренено, что мы мимошедшее хвалим, наставшему дивимся, будущаго чаем. Токмо оное должно быть с разсуждением обстоятельств. Без разсуждения же таким мнением часто не токмо о других неправо судим, но и о себе самих погрешаем. Например, древние филозофы, а более стихотворцы, сказывали о древнем златом времяни, которое всяких человеку недостатков, досад и оскорблений, яко же и во власти над нами страстей, лишено, быть в довольствии и спокойностию одарённо представляли. Но сие может тако разумели, что младенец под призрением и попечением родителей, не имея никаких от страстей происходясчих себе попечений и тягостей, видя, что ему никто не завидует, ни грабит, ни в чести оскорбляет, ни иной коей обиды делает, есть от всего того спокоен, и ему есть сущее златое время. И как тогдашние филозофы обычай имели из малого чего больше делать, прикладами доводить и силлогизмами утверждать, так они, разумея мир весь подобен быть человеку, для котораго микрокозмус, или малый мир, человека имяновали, то легко из бытия и состояния человека состояние мира заключали, да не весьма благоразсудно. Ибо если кто во младости, ни о чём полезном прилежа, отеческим имением в роскошности, то есть играх, ядении и питии, любви женской и т. п., наилучшее своё время препроводил, пришед в возраст мужества, сил и имения лишены, а способности к приобретению своего благополучия не имея и от людей уничтожаем, хвалит прежний свои лета. Видя же других равных или подлейших себя, но прилежностию и благоразсудными поступками любовь и честь у людей приобретших, а себя уничтожаема, дивится настоящему. А понеже человек желанием благополучия чрез всю жизнь видим, то хотя и неприличные к приобретению онаго способы вымышляет, однако ж на них надеется, да всё безразсудно и беспорядочно оканчивая, чрез всю жизнь тем себя обманывает. Противно же тому благие наши и предков наших дела, от которых собственная самим и ближнему польза произошла, можем благоразумно похвалить и тому других наставлять, настоящим переменам мира сего дивиться, да не просто, но внимая по обстоятельствам притчин, отчего оное происходит, и прияв приклады от памяти, что прежде ис подобных тому дел произошло, и разсуждая, что ныне ис того родиться может, благонадёжно уповай, что в том не погрешишь, каковыми образы многие благоразумные люди о предбудущих следствиях дознаваясь, угадывают. Но что касается до наук и разума прежних народов, то мы, взирая на известные нам древния действа, равно можем о них сказать, как о единственном человеке, что со младенчества ничего, в юности же мало что полезное показали, но, приходя в стан мужеский, едва что полезное показывать стали.
36. Како разделяете состояние всего мира на станы[229] младенческий, юношеский и протч.
Ответ. Мы хотя точно тех перемен, как чинились, равно как и о человеке, показать не можем, понеже такие перемены не вдруг делаются и нелегко всё приметит и время точно положить удобно, да для неразсудных суеверцов о том пространно и толковать небезсумнительно. Однако ж, храня посредство, мню, не можно ль так разуметь, что первое просвещению ума подавало обретение письма[230], другое великое переменение учинило пришествие и учение Христово; третие — обретение тиснения книг. И тако мнится, что удобно можем сравнить до обретения письма и закона Моисеева[231] со временем младенчества человека... [...]
41. Вы прежде сказали, что человек, если токмо внятно подумает, себя самого и протчую тварь прилежно будет разсматривать, то без всякой науки, единым естественным смыслом дойти и ощутить может, еже есть един творец и содержатель твари, то есть всевысшее и непостижимое величество, от него же вся видимая и невидимая произошла, им содержится и управляется, и всё, что есть, в его воли и повелении состоит, и ничто противо всемогущей и предведущей воли его быть не может, и сие то ж самое, что мы бог имянуем. По сему вашему предложению филозофам, которые день и нощь о испытании естества и сущей пользы искали и прилежно поучались, наиболее им удобно было истиннаго бога познать. Но вы, описуя оных, показываете, что они безделицы и никоего почтения достойные вещи за бога почитали, а истиннаго не зная, сущими безбожники, или афеисты, были?
Ответ. Истинно есть, что человек по естеству познать бога способность имеет, если токмо внятно и прилежно о том помыслит, к чему нам сей видимый мир за наилучшую книгу служить может, о чём и учители христианские многие утверждали, особливо Тертулиян, Антоний Великий, Августин и Златоуст в их книгах, и наш Дмитрий Ростовский архиепископ утверждает. Особливо же о сём аглинской епископ Дергам в его преизрядных книгах, имянуемых астро- и физико-феология, изъяснил, которые бы весьма небезполезно на наш язык перевести, ибо оные не токмо у христиан разных исповеданий в немалом почтении, и для того на все языки переведены, чтобы у мохометан и самых идолопоклонников оныя чести не лишились. Что же ты оных древних философов афсистами или безбожниками имянуешь, оное правда, что некоторые древние филозофы тако от других имянованы, яко Ксенократ, Диогор, Феодор Киренаик, Анаксимандр[232] и другие. Но понеже их собственных книг не осталось, а остались токмо те изъяти, которые пишущие противо их показуют, и для того оное за истинну принять неможно, видя, что ныне многие, противо других пишущие, по злобе не сполна речи противников своих берут и доказательства или изъяснения утаивают, и тако неповинно клевещут как вам в книге Камень веры[233], противо протестантов[234] на многих местех пишущаго, видно. Но паче оных надлежит имяновать многобожники, зане множество богов верили. А чтоб мог быть в мире человек, которой бы как глуп или злонравен ни был, а бога быть не верил, того верить неможно. Меньше же о сих правда, что, взирая на их многобожие, в котором так непотребные смертные и тленные вещи за богов почитали, молено бы мнить, что они истиннаго бога не знали, и то о самом простом народе разве сказать, да не без сумнения ж, ибо они хотя от недостатка просвещения правильно о боге разуметь и ему необходимо нуждные или божеству приискренние свойства приписывать не разумели, однако ж всегда пред другими именами, хотя и неприличными, свойства творца твари быть верили. Яко некоторые разумели начало всего быть время, иные называли Юпитер или небо, как то и ныне китайцов видим, что всевысшаго бога и творца твари имянуют небо, но оное, яко невещественное и непостижимое, от вещественнаго и видимого отделяют. Да и сии ещё довольные науки имеют, но остяки[235], самояды и т. п. наши язычники хотя никакого учения и письма не имеют, в житии и обхождении более зверем, нежели людей, подобны, в вере глупейшие идолослужебники[236], ибо всё, что токмо ему полюбится, за бога почитает, ему кланяется и от него милости просит. Но когда ево спросишь (как то неоднова случалось), где есть сущий бог, которой сотворил небо и землю, то тотчас укажет на небо и скажет, что они ему единому кланяются и почитают, а сей, то есть идол, токмо образ его. Калмыки суть також идолопоклонники тангутскаго учения, имеющие закон письменный; они бога имянуют двояко, тенгри и бурхан. Но тенгрии у них хотя и невидимые суть, но их множество кладут, и по разсуждению видится то ж самое, что у протчих ангели и демони имяновано, бурхан же идол всякий разумеют; третие, далай-ламу також за бога безсмертнаго и всеведущего почитают. И хотя они о творце твари и едином начале всего бытия изъясниться по их книгам не могут, обаче небо, или высшее существо, яко и китайцы, признают. Коль же паче непристойно об оных не токмо филозофах, поверя противникам их, но и о подлости их народов думать, чтоб были безбожники, как Полидор Виргилий[237] о многих филозофах, признавших бога, описал, да и доказательством видим противное, что те, которые наивяще о боге учили, тех неразсудные не токмо афеистами называли, но и смертию казнили. Как то читаем, Епикур, которой жил до Христа за 450 лет за то, что поклонение идолом и на них надежду отвергал и сотворение света не тем богом, которым протчие приписывали, но невидимой силе или разумной притчине присвоил, угобжению душевному чрез воздержание телесное учил, от стоиков многими неистовы оклеветан, якобы тварь самобытну учил, и за то афеистом имянован. Сократ жил пред Христом за 400 лет, учил благонравию, предоставлял, еже бог есть всевысший и будущую жизнь настоящей предпочитал, а идолов отвергал за то от Аниты и Мелита злочестиями и безбожеством оклеветан и на смерть осуждён. Но потом не токмо от язычников за премудрейшаго во всей Греции почтён, но и христианские учители, яко Иустин мученик, тако и другие святыи отцы его хвалили и о его спасении не сумневались. Его ученик Платон довольно о всевысшем боге разсуждал, хотя за страх учинившагося с учителем его идолослужение явно опровергать не смел. Сего же ученик Аристотель, довольно оным ругаясь, истиннаго бога признавал, но зато по оклеветанию во афеистстве принуждён, Афины оставя, нагло умереть. Сей от многих учителей церковных, яко Тертулиана, Геронима, Августина и пр., похвален, и хотя сей в 13 сте от пап за афеиста оглашён и книги читать запрещены, но потом папою паки разрешены. Сенека, учитель Неронов, за учение благочестнаго жития пострадал и умерсшвлён. Прочих же их многих не упоминаю, по довольно можешь видеть, что хотя идолопоклонники за оскудением сущаго света истинны лишались и в темноте многобожия пребывали, но безбожников и междо ими не видеть, и что невежды умных и учёных людей безбожниками, или афеистами, называли, оное наиболее от злости и сущаго буйства и невежества происходило. Да сему и дивиться неможно, ибо недостаток просвящения наибольшею того притчиною был.
