— Да, госпожа, я не умею читать. Полагаю, вы это поняли ещё в нашу первую встречу.

— Я не порицаю вас, милорд. Я хочу только помочь.

— Мать пыталась меня научить, но я был таким шалопаем, что не мог усидеть на стуле дольше нескольких минут, да и то если передо мной стояла еда. — Ваэлин взял верхний лист, развернул и уставился на мешанину букв. — Она заставляла меня, но я так и не смог уловить смысл азбуки. То, что для неё было поэзией или интересной историей, мне представлялось бессмысленными каракулями, рассыпанными по странице. Матери с трудом удалось научить меня писать своё имя, но затем ей всё это надоело. А потом я оказался в ордене, где перо мне и вовсе было ни к чему.

— Я читала о людях с подобной проблемой, — заметила Дарена. — Все же мне представляется, что её можно преодолеть, приложив определённые усилия. Буду счастлива помочь вам в этом.

У Ваэлина был соблазн отказаться, сославшись на нехватку времени, однако искренность в голосе советницы заставила его повременить с ответом. «Я добился её уважения, — понял он. — Что же она во мне увидела? Призрак своего отца? Погибшего мужа-сеорда? Но ведь ничего похожего нет». Его взгляд упал на холщовый свёрток, стоявший в углу палатки. Несмотря на все горестные вести, холстина так и осталась неразвёрнутой. Всякий раз, когда его пальцы касались шнурка, Ваэлин опять ощущал внутреннее сопротивление. «Она ещё увидит, как я убиваю».

— Что ж, возможно, я смогу выкраивать часок по вечерам, — сказал он. — И вы будете меня учить, если захотите. Хоть какое-то развлечение после дневных марш-бросков.

Она с улыбкой кивнула и начала читать:

— Достопочтенная гильдия ткачей с прискорбием вынуждена оповестить владыку башни о непомерных ценах на шерсть, которую заломили овцеводы Западного берега, желая придержать свои запасы до лучших времён...

Ночной лагерь всегда один и тот же, на любой войне и в любой армии. Антураж, звуки и запахи никогда не меняются, будь то пустыня, лес или горы. Над палаточным городком разносилась музыка — в каждой армии есть свои любители помузицировать; слышался смех или сердитые возгласы — солдаты резались в кости. Тут и там сидели группки друзей — говорили о доме, вспоминали оставленных близких. В знакомой обстановке Ваэлин чувствовал себя спокойно и уверенно. «Они быстро становятся армией, — думал он, прохаживаясь по лагерю, вне света костров и никем не замеченный. — Но будут ли они биться как одно целое?»

Внезапно он замер. Оглянулся, всматриваясь в зубчатый силуэт деревьев на опушке. «Мечу обучен, а вот на ногу тяжеловат», — подумал Аль-Сорна. Песнь крови зазвучала новой тревогой.

— У тебя ко мне какое-то дело, мастер Даверн? — обратился он к тени.

Последовало молчание, затем — приглушенное проклятье, и из темноты показался Даверн-корабел, он сжимал рукоятку висящего на боку меча. Ваэлин заметил бисеринки пота на его верхней губе, однако, когда парень заговорил, его голос был спокоен:

— Вижу, вы по-прежнему не вооружены, милорд.

— Речь уже подготовил? — спросил Ваэлин, не обращая внимания на его слова.

— То есть? — Даверн был сбит с толку.

— Ты же собирался мне сказать, что твой отец был прекрасным человеком и что, убив его, я разбил сердце твоей матери. Как она, кстати?

Рот Даверна перекосился, парень издал хриплое рычание. Время словно остановилось. Ваэлин почувствовал, что он готов прекратить притворство.

— Мать до самой своей смерти ненавидела вас, — проговорил он наконец. — Она бросилась в море, когда мне было двенадцать.

На Аль-Сорну обрушились тяжёлые воспоминания. Ледяной дождь, льющий как из ведра, кровь, стекающая по песку, шёпот умирающего мужчины: «Моя жена...»

— Я не знал, — сказал Ваэлин. — Извини...

— Я сюда не за извинениями пришел! — Юноша решительно шагнул к нему.

— А за чем же тогда? Разве моя кровь смоет твоё горе? Или склеит разбитую жизнь? Неужели ты действительно думаешь, что своим поступком добьёшься чего-нибудь, кроме виселицы?

— Я пришел восстановить справедливость... — Даверн наступал, не отнимая руки от меча, но замер, как вкопанный, когда Ваэлин расхохотался.

— Справедливости? — переспросил тот, отсмеявшись. — Однажды я тоже пытался добиться справедливости у одного старого интригана. И он дал мне её, эту самую справедливость, вот только взамен мне пришлось отдать ему свою душу. Я сделал это ради тебя и твоей матери. Разве Эрлин не рассказывала?

— Мать говорила, что ты солгал, — ответил Даверн. В его голосе прозвучала неуверенность, но лицо по-прежнему было искажено злобой, а в тоне слышалась угроза. «Ненависть, копившаяся всю жизнь, не уходит после нескольких слов». — Она обманывала себя, хотела этим смягчить свой гнев, — продолжил Даверн. — Хотела отвратить меня от моей цели, но моё дело правое.

— Ну так убей меня сейчас же, и покончим с этим. — Ваэлин широко развёл руки. — Раз уж твоё дело правое.

— Где ваш меч? — требовательно вскричал Дарвен. — Берите клинок и сражайтесь.

— Мой меч не предназначен для таких, как ты.

— Проклятье! Идите сейчас же за мечо...

Из рощицы послышался тихий щелчок, словно хрустнул прутик.

Ваэлин бросился на Даверна, успевшего наполовину вытянуть меч из ножен, схватил его за пояс, и оба они повалились на землю. Что-то просвистело над их головами. Даверн задёргался, брыкаясь, и Ваэлин отпустил его. Со стороны рощи послышались новые щелчки.

— Катись вправо! — рявкнул Аль-Сорна, сам же метнулся влево. Около десятка стрел вонзились в землю там, где они только что лежали.

— Что там? — выкрикнул Даверн, пытаясь встать.

— Ложись! — грозно прошипел Ваэлин. — На нас напали.

Ещё один щелчок, и Даверн распластался на земле. На фоне темнеющего неба промелькнула стрела.

«Это не он, — понял Ваэлин, вглядываясь в тёмную пустоту между деревьями. — Песнь предупреждала не о нём».

— Ползи в лагерь, — приказал Даверну Ваэлин, стягивая с себя плащ. — Поднимай тревогу.

— Я... — Парень дико озирался, продолжая лежать. — Но кто это?

— Стрелки с длинными луками, насколько я могу судить, — ответил Ваэлин, подбрасывая плащ в воздух и глядя, как тот затрепыхался, пронзённый стрелами. — Беги скорей!

Сам он вскочил и побежал к полосе деревьев. Досчитав до трёх, рухнул навзничь. Над головой просвистел следующий залп. Снова рванулся, пронёсся, виляя из стороны в сторону, и в десяти футах заметил первого лучника: фигуру в капюшоне, встающую с натянутым луком из высокой травы. Ваэлин метнулся к нему, упал, откатился — стрелок промазал на какой-то дюйм. Аль-Сорна вновь вскочил и двинул лучника ребром ладони по шее. Слева показался ещё один, тот уже отбросил свой лук и достал длинный нож. Ваэлин схватил лук упавшего и с размаху ударил противника по голове. Тот отшатнулся, дико размахивая руками. Ваэлин пропустил один удар сердца и, пригнувшись, метнулся вбок. В воздухе мелькнула стрела и вонзилась в грудь нападавшего.

Перед Аль-Сорной возник ещё один лучник, прицелился. «Пятнадцать футов, — прикинул Ваэлин. — Ни туда, ни сюда». Позади лучника выросла тень. Блеснул металл, и лучник упал, сражённый ударом ножа. Даверн едва успел повернуться, когда на него надвинулась новая фигура в капюшоне, с воздетым над головой топором. Парень поднырнул под топор, целя ножом в плащника, но тот не был новичком в бою. Блокировав удар рукояткой топора, он локтём стукнул корабела в висок. Юноша упал.

«Не успеваю», — подумал Ваэлин, бросаясь на плащника, который уже занёс топор над Даверном.

Из темноты раздался звериный рык. Крупное тело пронеслось перед Ваэлином, и человек с топором упал. Послышался стук копыт, из леса выехал всадник с длинным посохом в руке: он замахнулся, и ещё один лучник повалился на землю. Опять рычание, вопли ужаса, удаляющийся топот, затем новый вскрик, на сей раз — милосердно короткий, и ещё пять, один за другим.

— Брат, — произнёс Норта, подъезжая ближе и осаживая коня. В его глазах светилась тревога, светлые волосы развевались на ветру. — У Лорен был сон.