Каэниса он нашёл в лагере королевской гвардии, тот держал совет с другими офицерами Бегущих Волков. Это напряжённое выражение лиц Ваэлин знал прекрасно: лица мужчин, отправлявшихся на войну. «Опять волнения в Королевстве? — подумал он. — Или что похуже?»

Впрочем, сам Каэнис казался беспечным, как всегда перед надвигающейся битвой. Он с памятной Ваэлину уверенностью раздавал приказы. Но при взгляде на брата в песни появилась скорбная нота: Ваэлин знал, что последние их слова, сказанные друг другу, продолжают мучить его.

Аль-Сорна продолжил петь, чувствуя подступающий холод, который вскоре заставит его прекратить пение. Он бросил последние силы на поиски Френтиса — но вновь потерпел неудачу. Песнь обратилась какой-то какофонией, картинка рассыпалась на мелкие чёрточки: груда камней в заросшей кустарником пустыне, горящий дом, корабль, входящий в порт... Последний образ оказался самым цельным, пусть видение и длилось всего несколько мгновений. По волнам медленно плыл корабль с потемневшими от времени парусами и обшивкой, и мелодия сразу зазвучала зловеще...

Холод разлился, вытягивая из тела последнее тепло, и Ваэлин понял, что пришло время остановиться. Он уже открывал глаза, пытаясь заставить песнь замолчать, но она продолжалась помимо его воли: дорога, идущая по Урлишскому лесу, золотоволосая молодая женщина на пони едет во главе кавалерийского полка, и высокая лоначка скачет бок о бок с ней. Лирна... Принцесса даже похорошела за прошедшие годы. Кроме того, какими бы ни были пережитые ею испытания, они добавляли к её облику нечто, превосходящее обыкновенную красоту. В её манерах появилось что-то новое, а то, как она смеялась, болтая с лоначкой, говорило об их искренней дружбе. Острый ум, который принцесса скрывала прежде, теперь ясно светился в её глазах, и смотрела она непривычно раскованно. Песнь зазвучала с новой силой, лицо Лирны заполнило собой весь разум Ваэлина, а зловещая нота, возвестившая о приближении старого корабля, все тянулась и тянулась, пока не превратилась в визг...

Ваэлин закашлялся, по подбородку текла кровь. Его вырвало, он в изнеможении лежал на спине и дрожал от смертного холода.

— Не двигайтесь, милорд, — послышался шёпот Дарены. Ваэлин почувствовал её тёплые пальцы на своём лбу, женщина нахмурилась. — Боюсь, наделали вы глупостей.

— Когда я жила с сеорда, то познакомилась с одной женщиной. Низенькой, очень старой, но все племя от мала до велика оказывало ей глубочайшее почтение. — Дарена подкинула дров в костёр, и Ваэлин, кутаясь в плащ, присел к огню так близко, как только возможно. Он успел немного согреться, но до сих пор дрожал. — Я почувствовала её дар, — продолжала Дарена, — а она — мой. Сеорда не такие, как мы, они спокойно рассуждают о Тьме, исследуют её, пытаются понять, пусть истина до сих пор и недоступна даже мудрейшим из них. Эта женщина кое-что поведала мне о природе нашего дара: она говорила, что чем сильнее дар, тем выше цена, которую ты платишь. Поэтому сама она редко им пользовалась: её дар был настолько велик, что каждый миг, когда она заглядывала во Тьму, приближал её к смерти, а она хотела ещё увидеть, как вырастут внуки. Лишь однажды я была свидетелем того, как она пользуется своим даром. Летние пожары — обычное дело в тех непроходимых лесах. Деревья сохнут, превращаясь в трут, и достаточно одного удара молнии, чтобы занялось всепожирающее пламя. Сеорда пожары не беспокоят, напротив, они считают их благом: леса прореживаются, охотиться становится легче, а на пепелище вырастают молодые, сильные деревья. Но иногда пожар слишком велик, или же сталкиваются два пожара, и пламя становится настоящим бедствием, разрушая больше, чем способно породить. То лето выдалось очень жарким.

Начавшийся пожар двигался так быстро, что от него нельзя было убежать. Словно голодный зверь, огонь перепрыгивал с дерева на дерево, все мы вот-вот должны были стать его пищей. Пламя окружило становище со всех сторон, мы находились посреди огненного круга, и мои братья и сестры запели песни смерти. И тогда вперёд вышла эта маленькая старушка. Она не пела, не делала каких-либо жестов, просто стояла и смотрела на огонь. И вдруг небо почернело. Налетел ледяной ветер, принеся с собой дождь. Дождь такой силы, что его струи валили людей на землю. Я даже испугалась, что мы, избежав опасности сгореть заживо, вместо этого утонем. Когда вода встретилась с огнём, густой пар окутал лес плотной завесой. Потом он исчез, потух и огонь, оставив после себя влажные чёрные пеньки. Старая женщина лежала на земле и истекала кровью, точь-в-точь как вы только что.

— Он-на выж-жила? — стуча зубами, выговорил Ваэлин, растирая замёрзшие руки.

— Да, — кивнула Дарена и улыбнулась, — но прожила всего несколько месяцев. И, насколько мне известно, до смерти больше не пользовалась своим даром. Странно, но лето закончилось мгновенно, в тот самый день. Солнце и жара сменились ливнями и ветром, и только золотая осень принесла облегчение. Старуха объяснила мне, что слишком сильно нарушила равновесие, и требовалось время, чтобы все пришло в порядок. — Дарена протянула руки к огню, растопырила пальцы. — Наш дар, милорд, — это всего лишь мы сами. Он не приходит извне, он — часть нашей сути, как мысли или чувства. И, как любому усилию, ему требуется топливо, которое сгорает и питает его. Пока наконец огонь не выжжет нас дотла. — Она отдёрнула руку, лицо посерьёзнело. — Как ваш Первый советник прошу вас впредь быть осторожней.

— Что-то г-грядет, — тоскливо пробормотал Ваэлин, стискивая зубы. — Песнь предупредила меня.

— О чём?

«Лицо Лирны... И песнь, превратившаяся в визг...» Аль-Сорна закрыл глаза, отгоняя видение: он опасался, что песнь вернётся. Он знал, что ещё одного раза ему не выдержать.

— Я н-не знаю. Н-но среди одарённых есть тот, кто поможет нам узнать. Он живёт в месте под названием Тёмный анклав... Его зовут Харлик.

Дарена настаивала, чтобы Аль-Сорна отдохнул хотя бы один день, но он отказался. Забрался на Огонька, удерживаясь в седле усилием воли. Капитану Орвену пришлось даже поддержать его раз или два. Гвардейцев заметно смутила внезапная болезнь их лорда, однако им хватило ума не задавать лишних вопросов. Инша-ка-Форна между тем особой деликатностью не отличалась и адресовала Дарене несколько едких замечаний. Посмотрев на Орвена, который, судя по всему, неплохо продвинулся в изучении языка эорхиль, Ваэлин расхотел просить его перевести сказанное.

Холод начал оставлять его к полудню, и к тому времени, когда они разбили лагерь, дрожь полностью исчезла. Чего нельзя сказать о непрошеных видениях. Лицо принцессы так и стояло у него перед глазами. Будучи в плену, он никогда не искал её в песни — скорее из равнодушия, нежели из злости. Его гнев испарился в тот же день на причале Линеша, но с тех пор, кроме уважения к остроте её ума, он ничего больше к ней не испытывал. Её амбиции были слишком велики, а объединившее их преступление — столь ужасно, что на этой почве не могли взрасти ни приязнь, ни дружба. Впрочем, временами он чувствовал, что песнь тянется к ней, свиваясь в мелодию, подобную той, с какой он видел её в последний раз: плачущей в одиночестве. Однако Ваэлин всегда сопротивлялся такому повороту мелодии, сосредоточиваясь на Френтисе. Иногда — на Шерин. Но Френтиса он видел лишь какими-то обрывками, а Шерин все больше исчезала и расплывалась в тумане.

«Может быть, она просто чувствует, что наша любовь ушла?» — спрашивал он себя.

Теперь он понимал, что песнь крови не всесильна, что он может отыскать лишь тех, кого знает, кто каким-то образом запал ему в душу. И даже в этом случае чёткость видений изменялась. Его первые видения Шерин были яркими и отчётливыми, словно при взгляде в отполированное зеркало. Но со временем стекло помутилось. В последний раз он увидел её рядом с Ам-Лином во внутреннем дворике какого-то странного дома. Они беседовали с мужчиной в простой одежде и без оружия, по виду — бывшим воином. Ваэлин видел, что тот пытается не показывать своего глубокого уважения к Шерин, но взгляд все-таки выдавал его. Аль-Сорна знал, что когда-то и сам смотрел на неё так же. Видение исчезло, оставив в душе боль и сожаление. Целый год после этого он не пытался её искать. А теперь все, что смог найти, — ощущение прозрачного воздуха и огромной высоты, как если бы она стояла на вершине горы... Ещё он почувствовал, что она счастлива.