— Вот то-то и оно: сам себе кажный!.. Да с Божьей помощью!.. Энто так. И мы на том с тобой сошлися… Мы так же мыслим… А я уж полагал, — и вовсе ты злодей, земли родной предатель, слуга разбойничий калуцкого царька!..
— Мы-ста… да мы-ста!.. А хто же это «мы», скажи, пожалуй! — задорно спросил Порошин, недовольный своей невольною уступчивостью перед каким-то торгашом.
— Мы хто?.. Нижегородцы!.. Вон тёзки новгородцев, почитай, да малость поумнее. Не охаем, не вешаем башки! К себе на помочь царька не просим воровского, чтобы нас в кучу собирать… Как толковал речистый энтот дядя с усами да с хохлом, донец чубатый… Вот мы хто! Мы — сами по себе…
— Угу! — откликнулся Порошин. — Так, стало быть, коли у вас на печи тепло да баба толстая лежит под боком, — так пропадай вся пропадом земля!..
— Н-ну!.. Энто ты… послушай… не моги! — Сжимая кулаки, сдвигая брови, двинулся с угрозой здоровяк-нижегородец на глумливого есаула.
— Потише! Не ерепенься, дядя! — остановил его стрелец-торговец, стоящий рядом. — Обиды нету никакой покуда для тебя. Словами начал спор, так што уж с кулаками лезть на драку. Не пристало. Тебе вопрос дают, — давай ответ, как оно водится.
— Верно! — подал голос торгаш-рыбник, Федька Белозерец, от которого далеко несло запахом свежей и солёной рыбы. — Пускай он и казак, а правда чуется мне в его речах… Кой-што уж я смекаю… Не знаю дотошно, к чему он всю речь поведёт… А вижу: тянет он из нас по словечку правду, словно масло на воду… Тесно нам стало, облегла печаль всю землю, не то штобы один край али область… А мы друг с дружкою ещё сцепиться рады… ровно псы голодные али волки лютые из-за волчихи в течку ихнюю, в вешнюю… Право! Неладно это, што и говорить… Вот я который год езжаю на Москву из Белозерья… А ни у нас, ни здеся доселева такой нужды, докуки и печали не слыхивал, не видывал, как в энти злые годы!.. Здеся, на Москве — ещё вам с полгоря. А погляди по иным местам, по городкам, по сёлам… Волки, лисицы бродят по опустелым домам, по жилью людскому. Вороны хищные слетаются из лесов на груды мёртвых тел, что гниют повсюду, на дорогах, на площадях городских… Люди зверьми стали: подстерегает один другого, чтобы убить, ограбить… А то и жрут друг друга с голодухи-то!.. Матери детей губят, чтобы те муки меньше узнали! А ляхи за нашими гоняются, кто от них убегает, добро прячет, за теми враги злых псов спускают, словно на волков алибо на кабанов, — на людей хрещеных! Прямое лихолетье, не зря и названо!.. Смутилась Русь. Ей, матушке, не сладко… А нам, сиротам бедным, маломочным, и прямо помирать без покаянья — одно осталось!.. А мы ещё…
— А вы к себе Литву зовёте, ляхов! — завёл опять своё Порошин. — Посольство шлёте, бояр первейших, вящших… Чуть не полсобора Земского, который, ещё нет трёх недель, кончился у вас… Четыреста людей знатнейших, служилых, воевод, митрополита Ростовского с попами, дьяков умнейших думных, всю царства знать, красу посольством отрядили!.. Куды?.. Сказать то даже срам!.. Челом до земли бить Жигимонту, мол: «Приди, володей землёю и нами!.. Обороти нас в латинскую ересь… Попов сгони, нам насажай ксёндзов… жён наших, дочерей возьми на поруганье… Последнюю рухлядишку отбери, как повсюду отбирал доселе у православных, где только твоя власть да сила была!..» Што! Аль не так… Молчите?.. То-то!.. Нету вора-царька у вас, да есть зато бояре лукавые, заведомые воры!.. Они уж много лет всю землю продают да предают кому ни попадя!.. Из Тушина перелетывали на Москву, царю вашему, Василью Шуйскому лизали… руки, покуль до смерти ево не укусили, постригли силой!.. А лучче ль стало и потом! Ничуть не лучче!.. Ворохами «цари» явились. Што ни боярин захудалый, что ни подьячий — вор, мздоимец, мшелоимец, не то что «царик» наш, — и тот орёт на всех на вас: «Я — есмь твой господин, и Бог, и царь!..» Не так?.. Аль правду молвлю?.. — обводя толпу взглядом, кинул вопрос Порошин.
— Пока всё так… Не прилыгаешь много! — среди общего угрюмого молчания отозвался Кропоткин.
— И вовсе не лгу! Чай, крест на шее висит и у меня!.. Чай, землю я жалею свою, донскую… вашу… всю как есть! Одна земля, как мы — едино стадо… Учился в бурсе в киевской и я, не мало годов тому назад… Не забыл Писанье… Нам пастыря единого бы надо… А пастыря и нету!.. И без нево — беда! Так оно и выходит: пущай хота и «вор», да будет он один покуда… А там… Что Бог пошлёт. Стеною взяться надо, заодно. Тогда врага прогнать легко нам будет. Называть начнём, много их, врагов наших!.. И ляхи, и люторы, и свея, и своя вольница понизовая… А сочти, так нас — куды-ы больше, чем их… Одолеем всех, только бы разом, дружно за дело приняться! А у нашего «царька»… пущай по-вашему будет, мы его пока «царьком» повеличаем!.. Царевич есть у него, ещё дите малое, безвинное. Он на Руси родился, на наших очах. Крещёный, растёт среди люду православного на святой Руси… Авось ему Господь пошлёт удачу, и станет он как прирождённый царь! Земля помаленьку оправится от грозы, от лихолетья… А тамо?.. Што наперёд загадывать! Теперь у всех одна забота: избыть беду великую, разруху земскую! И никто не знает, как за дело взяться… Вот и надо, братцы мои…
— Подожди маленько! — перебил есаула Кропоткин. — Слушал я тебя, никак и разобрать не мог: што ты есть за птица? Сам от себя тут бобы разводишь, али «царёк» подослал тебя… Как всюду теперь люди подкупные шатаются, народ простой на свою руку тянут, речами разум отымают!.. И не понять сразу: от Бога ты али?..
— От черта! — добродушно усмехаясь, докончил сам есаул. — Ничаво, толкуй как хочешь. Я не в обиде, господин честной.
— Я обижать и не мыслю. Сдаётся, ты душа прямая, русская… Только глядишь, приятель, вовсе не туды, куды бы надо…
— Поверни, наставь, господин. Я хоша и грузен, да всё же не костылями к земле пригвождён, как был Христос Спаситель Наш на Древе на Святом… Как распята теперь мать-земля православная!..
— Всё так, всё так! К тому и речь веду! — продолжал Кропоткин. — «Не пропал понапрасну мой день!» — так скажу себе, коли мы с тобою поразумеем друг друга, казак мозговитый… Не беда, што на торгу ненароком мы с тобою повстречались, а в другой раз, може, на Страшном Суде свидимся, коли Господь повелит!..
— Угу!.. Вон ты какой… Ну, слушаю… толкуй своё…
И Порошин даже наклонил слегка голову, готовясь слушать Кропоткина. Насторожилась и толпа, почуяв что-то особенное в тоне собеседников.
— Скажу сперва про дело ближнее. Хоша Великое посольство и снаряжено челом бить крулю Жигимонту, послал бы Владислава на Москву, на царство… Да мне, как и другим, меня и поумнее, и позначнее, — то залегло на уме: не велика будет корысть короне польской от зову нашего… Хотя бы и пришёл к Москве Владислав. Ты слыхал ли, дядя? — как звать, не знаю…
— Федькой Порошиным дразнили издавна. Лет десять в есаулах…
— Ну, вот, пан есаул Порошин, слыхал ли ты: на чём стоять приказано посольству, ай нет?..
— Так… краем уха слышал…
— Обоими послушай, — я скажу тебе по всем статьям!
И, загибая пальцы, Кропоткин начал с расстановкой:
— Речь первая: обязан царь Владислав блюсти в земле Московской и в иных царствах и областях российских обычаи старинные. Владеть землёй по старине, храня законы и веру православную нерушимо!..
Оба дьяка, Елизаров и Грамматин, взобравшиеся теперь на груду брёвен, чтобы лучше видеть и слышать, словно по уговору вынули из глубоких карманов своих однорядок по листу, исписанному чёткими строками, и стали глядеть в них, словно проверяя: верно ли говорит Кропоткин? А тот между тем продолжал своё:
— Вторая речь: прибыть к Москве немедля должен крулевич. Тута патриарх его окрестит, штобы и не пахло от него ляхом… И тогда уж венчать на царство станет по древнему обычаю. На третье: суд и право должен царь давать по старине. Менять законы дозволено не ему, не новому царю, а всей боярской думе с собором Земским сообща, никак не иначе. Потом, все дани, пошлины, вся подань по-старому идёт, без прибавленья. Без думы царь менять того не может али прибавить на душу противу прежнего!..
