— Да, отец! — стараясь скрыть своё опьянение, откликнулся сын. — То есть нет! Я там был… и все хорошо. А потом мы с Лестоком… и Шетарди… так, немного…
— Хорошая компания. Но ты плохой им компаньон! Молод ещё. Голова слаба. Мало того что некрасиво бывать в людях в таком виде, ты и проболтаться можешь о том, о чём бы и заикнуться не следовало… Да ещё перед пройдохой-французишкой. И молчать, когда я говорю! — поднял голос сразу Бирон, видя, что сын хочет что-то возражать. — Меня слушает триста тысяч войска и пятьдесят миллионов людей! Так ты цыц! Молчать и слушать. Если смотришь, как поступает твой отец… Так — молод ты ещё. Поживи с моё. Достигни, чего я достиг. А ты ещё мальчишка!
Выпив ещё несколько глотков из бокала, видимо смягчаясь от смиренного вида, который принял Пётр, знающий своего отца, Бирон снова заговорил, уже гораздо дружелюбнее:
— Вот потерпи… подожди немного… Когда будешь мужем Елизаветы… О, тогда можешь делать что пожелаешь. Тогда и я буду молчать перед тобою. Буду только повторять: «Как изволите приказать, ваше царское…» Ха-ха-ха…
Не докончив, он раскатился довольным хохотом.
— Слушаю! Как изволите приказать, ваше высочество! — стараясь попасть в тон отцу, по-военному отчеканил Пётр, вытягиваясь в струнку и улыбаясь самодовольно.
— Ха-ха-ха!.. Понял! Ну, Бог с тобой. Вижу, сейчас не время для важных разговоров. Ступай спи. А завтра со свежей головой… Словом, я позову тебя утром пораньше. Слышишь, мой мальчик!
И совсем ласково подёргал он за ухо просиявшего юношу.
— Слышу, отец. Я прикажу себя поднять раньше моих собак. Видел, у меня теперь новый чудесный дог… Во какой!
— Видел, видел, мой мальчик. У тебя есть вкус. Знаешь толк в жизни. Весь в меня. Ну, ступай же. Доброй ночи!
Получив поцелуй в лоб, сын ответил почтительным поцелуем руки. Подошёл к матери и проделал ту же процедуру.
— Спокойной ночи, мамочка!.. — и ушёл, слегка пошатываясь, насвистывая свои любимые охотничьи сигналы.
— Запри ту дверь! — поворачивая за сыном ключ в дверях, распорядился Бирон.
Герцогиня подошла к двери, ведущей в коридор, и, не подозревая, что проделал здесь шут, повернула дважды ключ в замке.
— Заперла. Успокойся. Никто не войдёт сюда ночью. Спи спокойно. А то последние две-три ночи ты все стонешь и мечешься во сне. На что я крепко сплю, а и то просыпалась не раз…
Подойдя к постели, герцогиня откинула полог сперва с той стороны, где спала сама, потом перешла на сторону мужа и там также откинула завесу и отвернула край одеяла, оправив подушки, как любил муж. Сбросив капот, в одной сорочке она нырнула под одеяло и, повернувшись к мужу лицом, осторожно заговорила:
— Яган! Отчего это ты вечно нападаешь на бедного Петрушу? Конечно, это не Карл, твой любимчик. А всё-таки следует быть немного справедливым. Я тебе всегда была хорошей женой, верным другом. Так не обижай моего мальчика!
— Ты дура! Я и не думаю его обижать! — пуская клубы дыма из закуренной трубки, откликнулся он. — А что следует сказать, то и говорю. Если бы отец не пробирал меня в мои юные годы, может быть, я бы сбился совсем с пути. И, вообще, не приставай ко мне!.. Сейчас важные соображения, серьёзные дела у меня в голове. Ты ничего не понимаешь. И молчи!
Нетвёрдыми шагами меряя комнату, он время от времени отпивал большими глотками вино из бокала и шевелил губами, словно говорил сам с собою. Видно было, что впечатления переполняли эту суровую замкнутую душу и ему хотелось высказаться, хотя бы перед своей женой, которую он знал много лет и не высоко ценил.
— Вот как! Теперь дура! — обиделась герцогиня. — «Ничего не понимаешь!» А как нужно было, только и слышала: «Иди во дворец… скажи то-то и то-то… Сделай так… Подслушай там… Возьми это… Подари тому… Пообещай такому-то…» И я исполняла хорошо. И в эти тяжёлые дни перед смертью императрицы я не была «дурой»… А помнишь ли, когда совершила самое неприятное и тяжкое для женского сердца… Когда я сумела чужое мне дитя выдать за своё… за наше, тогда я была не «дура»!..
— Молчи, говорю! — притворно сердясь, прикрикнул муж. — Бога благодари, что я в добром расположении духа. А не то бы…
— Знаю я тебя, какой ты… грубиян. И рукам даёшь волю иногда. Совсем уж на герцога не похоже.
— Ты зато прирождённая принцесса! Ха-ха… Наш род старинный, дворянский… Ещё дед моего деда владел нашей милой мызой Каленцеем, где родился и я, и мой отец, и братья… Дед мой, Готгард Бирон, бился на поединке с самим Ульрихом Лейценом, братом великого магистра, и свалил его с коня во всём оружии… Почитай старинные курляндские летописи. Те самые, в листы которых дед твой завёртывал колониальные товары, отпускаемые публике, раньше, чем купил себе дворянство на деньги, скопленные удачной торговлей. Не хочешь ли, как это русское дурачье, корить меня моим худородством? Молчи лучше и слушай, старая дура, если умные люди хотят с тобой говорить.
— Слушаю… слушаю, мой умник.
— Постой… Сколько это пробило в крепости! Неужели час! А я совсем не хочу спать. Что значит приятно провести вечер. Миних совсем развеселил меня. Хитрый пройдоха. Но я хитрее его. И он сдался окончательно… Теперь — он будет мне служить за страх и за совесть. А я стану время от времени кидать ему подачки… не очень жирные, конечно, чтобы не слишком зазнавался наш герой-фельдмаршал… Когда я должен был покинуть Кёнигсбергский университет — пришлось ради куска хлеба муштровать сынков курляндского дворянства. И тогда я научился, как надо поощрять своё стадо, не слишком балуя его. А люди, старые и малые, все одинаковы. Накорми досыта скотину — она не станет везти или слишком загарцует и разобьёт оглобли. Поняла? Моя жирная принцесса!.. И Миниха я буду вести на цепочке, а он пускай тянет колымагу. Ха-ха-ха!..
— Послушай, Яган! Сердись, не сердись, а я скажу… Мне думается: чем так обошёл тебя Миних? На что он тебе? Чем он лучше Остермана, которого ты так ненавидишь? Не доверяй графу, муженёк. Не нравится мне, как он говорит с тобой. И смех у него такой… не настоящий. Он так завидует тебе…
— Но ещё больше боится! И это очень хорошо. Сразиться с ним на поле битвы я бы не хотел. Для этого есть у меня два отчаянных головореза-братца, Густав и Карл. В боях он меня одолеет, этот прирождённый ландскнехт, но что касается придворных тонкостей и всякой дипломатии… Хо-хо!.. Недаром я штудировал Аристотеля, и Макиавелли, и Сфорцу… и разных других! Я всех здешних дельцов и политиканов… Вот где я их держу! В моём кулаке! Ха-ха-ха!.. Австрийцы, ненавистные мне, остались с носом. И сам Остерман поплатится за все свои и чужие грехи передо мною. Завтра же он будет арестован… Французов, с их шаркуном, пройдохой Шетарди, я вожу за нос, треплю, как треплет за шиворот сука своих малых щенят. А французские экю сыплются к нам… К тебе, в чулок твой широкий, жёнушка! А взамен им — вот что! Кукиш и два кукиша. Россия не для них, а для меня, хотя денежки от Франции мы получили… сто тысяч экю! Шутка ли! Ха-ха-ха… Куш не плохой. И Миних помог мне получить его. А ты ему не веришь! Сегодня же я окончательно убедился, что граф решил служить мне верно и будет предан мне из страха… если не по доброй воле. Д не все ли мне равно!
— Дай Бог… Только, Яган, сердце у меня что-то не спокойно. Очень уж ты занёсся. И что тебе за охота была попасть в регенты, когда и так ты правил всеми здесь без хлопот, не возбуждая лишней зависти и вражды. К чему тебе! Ясно, что своим последним возвышением ты озлобил всех при дворе. Уж не говоря о русской пьяной, тупой черни. Попы клянут тебя… еретиком, чуть не антихристом называют… Зачем же ты, не пойму?! Всегда такой осторожный, рассудительный… Не пойму!.. Неужто нельзя было иначе!
— Иначе! Как это? Ну, умница, знаешь лишь порицать — укажи: как можно иначе. Помнишь, что было раньше? Забыла наш «пышный, богатый двор» при герцогине курляндской? Шесть с половиною придворных, не считая приживальщика Бестужева и других шутов… Унылая жизнь на подачки, идущие из Петербурга! И все завидовали мне, обер-камергеру светлейшей герцогини Анны. Все шесть с половиной человек её свиты и дюжина других, настоящих лакеев в ливреях, перешитых и перелицованных по два раза… А я — сгибался, таился, молчал… и порою завидовал толстяку, весёлому сапожнику при нашем «высоком дворе»!.. Но Анна слушала меня во всём. А я видел многое вперёд, о чём не догадывались первые умники и нашего курятника, и блестящего российского двора! Я умно вёл дело. Случай помог мне и нашей герцогине… И вот я, никому не видимый, тайный, но полновластный хозяин в целой огромной империи, богатой почти так же, как золотая Индия, хотя с виду разорённой и бедной до нищеты. Начинаю работать — очищать десятками лет насыхавшую грязь. Придворных здесь больше, чем было челяди у нас во всей Курляндии. И опять все завидуют мне… Но их зависть — мне на пользу! Я уже и герцог курляндский… хотя тамошние бароны больше любят холеру и чуму, чем своего нового герцога, который ещё недавно играл с ними в тарок по грошовой ставке! Ха-ха-ха!.. Я — граф Вартенберг в Силезии, владетельный граф Бинген на прусском Одере. Но важнее всего, что я — Бирон в России! Знаешь ли, что одни только горные заводы здесь дали мне в три года — два миллиона звонких рублёвиков! А?! Пускай завидуют!.. Есть чему! И так длится целых десять лет… в этой проклятой стране, в России, где брат поднимается на брата, где дети продавали мне отцов, а матери — своих дочерей за гроши… Где убивают не только ради корысти, но и так, для забавы порой… Здесь я владею всем десять лет… И Я — остаюсь Я!
