Пётр Бирон, по знаку отца подошедший к нему, принял устав и завещание Анны Иоанновны и, подойдя к принцу Антону, протянул ему бумагу.

Брезгливо отодвинувшись, принц не принял листа из рук ненавистного ему юноши.

Пётр, криво усмехнувшись, положил все перед Антоном и отошёл.

Подписав, принц передвинул бумагу Неплюеву, своему ближайшему соседу. И тот, подписав, подвинул её следующему…

— А в ту пору, пока высокое собрание будет давать подписи, прошу прослушать ещё следующее, — теперь совсем уже довольный, начал снова Бирон. — Сам принц сознался, что молодость его была причиной некоторых злоумышлений, им затеянных. И враги порядка снова, конечно, пожелают воспользоваться слабостью духа его высочества. Так чтобы меньше было соблазна, подлежит все внимание принца обратить к охране государя-младенца, оставя внешние заботы и обстоятельства. Вот такое прошение на имя августейшего сына и надлежало бы нам принять от его высочества.

Взяв бумагу, уже раньше подписанную присутствующими, он передал её сыну, снова стоящему наготове у кресла.

— Содержание сей декларации вам известно и апробовано всеми, как явствовать может из подписей на том листе… Передай его высочеству! — обратился Бирон к сыну. — А вы, ваше высочество, извольте оную прочесть и подписать, где следует. Этим вы явно подтвердите свою готовность сохранить спокойствие в государстве.

Догадываясь, какую бумагу поднёс ему для подписи сын гонителя-врага, Антон по-прежнему не принял её в руки. Когда Пётр положил перед ним лист и отошёл, Антон, приблизив близорукие глаза к роковым строкам, медленно пробежал отречение, которое должен был подписать собственной рукою. Потрясённый, он откинулся на спинку кресла, отёр лоб, покрытый холодным потом, обвёл взглядом всех, чьи подписи, как удары топора, чернели на унизительном документе.

Видя, что окружающие избегают встретиться с ним взором, он, словно задыхаясь, пересохшими губами глотнул несколько раз воздух, снова перечёл и медленно поднялся с места.

— И… этто… я… я самм… дддол-жен поддпи-сать?! — взлетел его звенящий, рвущийся вопрос.

Все продолжали молчать, не глядя на принца.

Закрыв лицо руками, долго стоял он, как оледенелый. Потом порывисто схватил перо, нагнулся, вывел несколько букв своего имени, откинул лист и только мог глухо проговорить, падая в кресло:

— Я… я — подд-писсал!..

— В добрый час!.. В добрый час! — неподдельно ликуя, за всех отозвался победитель-регент. — Господь видит и благословляет эту минуту. Теперь, государи мои, наше тяжкое дело окончено. Да поможет вам Бог, как и мне!

Он отдал глубокий поклон на все стороны, давая знак, что надо расходиться.

— Благодарим и вашу светлость за неусыпное попечение о делах правительства! — с поклоном провозгласил Бестужев.

— Благодарим!.. Благодарим! — кланяясь, откликнулись другие.

С говором сдержанным, но не шумно, стали покидать зал все, сидевшие за столом, отдав поклон и принцу Антону, хотя не такой раболепный, как регенту.

Бирон, выйдя из-за стола, заложив за спину руки, стоял и грелся в глубине у камина. Подозвав знаком сына, он шепнул ему, указывая глазами на принца, сидящего неподвижно на своём месте:

— Видел, как он не выносит тебя? Не может забыть, что ты был соперником его и соискателем руки принцессы Анны!.. Ха-ха!.. Ну, ступай. Я ещё с ним маленько потолкую… Заодно и принцесса жалует, благо посторонние удалились… Ступай!

Поцеловав почтительно руку отца, протянутую ему, Пётр ушёл, отдавая по пути глубокий поклон принцессе Анне, которая, оставя за дверьми своих спутниц: фон Менгден, графиню Остерман и двух фрейлин, появилась в зале, теперь опустелом, затихшем и словно раздвинувшем свои стены, в которых тесно было за минуту перед этим от оживлённой, шумной толпы.

Бирон, двинувшись навстречу принцессе, раскланялся с ней очень почтительно и любезно и первый задал вопрос:

— Вы, конечно, все слышали, ваше высочество? Дело окончилось благополучно, как я заранее и обещал.

— О да… я слышала! — трепеща от затаённого негодования и скорби, могла только ответить Анна. — Не знаю, что и сказать!..

Уловив нотку горечи в словах и тоне принцессы, глядя в её обычно тусклые глаза, сейчас сверкающие каким-то недобрым огоньком, как бывает у змей, которых придавили пятою, — Бирон понял, что перед ним стоит не сломленный, не окончательно покорённый враг — женщина, жена и мать, поруганная, затаившая бессильные пока злобу и гнев, готовая жестоко отомстить при удобном случае, ищущая новых средств для борьбы… И он решил пойти до конца.

Подвинув Анне кресло поближе к огню, он прошёлся раз-другой перед камином, потирая свои сильные руки, и вдруг отрывисто заговорил:

— Вижу, понимаю. Вы не совсем довольны… как и его высочество… Но будем говорить совершенно открыто. Дело не столь уж пустое, как я это изображал верховному совету, единственно желая спасти вам супруга, сохранить отца нашему малютке-императору! Поднять военный бунт!.. Сеять рознь в самом правительстве!.. Народ подбивать к мятежам и бунту!!! Всё это обнаружено, доказано с несомненной ясностью… И… ежели б мы только захотели… могли поступить не столь милосердно. Если наш первый император, великий Пётр, сына родного своеручно казнил в подобном положении, то и ныне…

Он не договорил, криво усмехнувшись.

Холод пробежал от этой усмешки у Анны.

— Молчите… молчите… я понимаю! — вырвалось с мольбою у напуганной женщины. — Я так вам благодарна!

И, делая над собою насилие, она обняла своими бледными руками бычью шею Бирона и крепко поцеловала его в губы, чувствуя на щеках и губах колючее прикосновение его негладко выбритых усов и бороды.

— От души примите поцелуй, ваша светлость! — всё ещё обнимая регента и глядя ему в глаза, проговорила она. — Только прошу ещё… Пусть не оглашают того, что здесь было. Пусть всё тихо свершается. Иноземцев и так не любят в Русской земле. Принца станут не любить ещё сильнее, если прознают… Я не хочу. Прошу вас.

— Все сделаю, что возможно, принцесса! Хотя… частных толков не избежать. Такое было многолюдное собрание нынче. И мы, правители, сами знаете, за толстыми стенами наших дворцов живём, словно в стеклянной табакерке. Самое тайное делается явным, как бы ни стараться… Но я все сделаю. Хотя, по чести вам признаюсь, принцесса: насколько трогают меня ваша дружба и нежность дочерняя, настолько же горько видеть, что принц не признает моих услуг… И не желает их даже!.. Обидно! — косясь на Антона, несколько раз повторил Бирон.

И вдруг словно что-то загорелось в этом грубом, жестоком человеке. Сбрасывая оболочку добродушного покровителя, он резко, с явным вызовом обратился к принцу Антону, молчаливому и неподвижному в своём кресле.

— Не скажете ли прямо: чего ж бы вы ещё желали от меня, ваше высочество? Я все сделал! Из врага — хотел сотворить друга. Я не призвал сюда принца Петра из Голштинии, как многие меня просили о том… И просят посейчас! Я не передал ему империи. Я оставил за вашим сыном власть и трон. Я оберегаю их, как и сами вы не сумели бы оберечь. Вы же слышали: я предлагал вас в регенты. Вас, отца императора нашего, прирождённого принца крови. И все правительство предпочло меня! Да, меня… выскочку, «выходца из черни, ничтожного курляндца», как иные особы заглазно величают герцога Бирона!.. Ха-ха-ха!.. Я мог вам повредить — и не захотел того. Вы желали сгубить меня — и не смогли!.. На что же вы теперь ещё надеетесь? На кого? На министров? Вы слышали нынче их единодушный ответ. На весь народ? На это полунагое, тёмное стадо россиян! Ха-ха-ха!.. Не боюсь и ваших семёновцев, этой главной опоры крамол дворцовых. Да отныне они уж и не ваши! — взяв со стола прошение, подписанное Антоном, и пряча его к себе в карман, глумливо заметил Бирон. — Вы сами подписали отречение. Другой будет у гвардии начальник. Вам не удастся затеять кровопролитие, поднять мятеж и смуту. Я не опасаюсь больше того. Чего же вы ещё хотите? На что надеетесь? Или не пора ещё смириться, мой принц?