Яковлев, вздрогнув, впился глазами в бледное, но спокойное лицо Грамматина. Несколько мгновений прошло в зловещем, удушливом молчании.

Первый забасил совсем трезвым тоном Бровцын, словно от чёрной вести и хмель с него соскочил совсем.

— У-уф! Мать Честная Богородица! Слышь, оно вот… И не пьян уж я больно, а ноги держать не стали. Друг, слышь вот, скажи… Да кто?! Да как! Да откудова знаешь? Сказывай, камерад, как же нам быть теперь, а?!

— Откуда вести пришли о… предательстве?! — осторожно задал вопрос и Яковлев.

— Чрез ушаковских молодцов да через Остермана. Разговор был на совете у господ министров… Один из них передал Бирону, какая партия-де против него в войсках гвардии собирается. От Бирона предатель поставленный кроется между нами…

Шумно, в негодовании вскочил было Бровцын при этих словах со своего места.

— Што… пре?..

— Да потерпи, капитан. Досказать дай! — остановил его Грамматин. — Бирон-де и порешил всех перехватать, покамест дело не созрело… Я, слышь, затем и поспешил нынче сюда: упредить вас, камерады. И сам долей ждать не стану. Может, нынче и придут немцевы архангелы. Не хорошо, коли я тут с вами попадуся. И принца моего тогда на цугундер потянут. Так уж…

Не договорив, он встал, ища глазами свой плащ и шляпу.

— Его высочество? — изумился Яковлев. — Решатся ли? Посмеют ли? Што они с им сделать могут?! С самим отцом императора всероссийского!..

— Ха-ха! — горько усмехнулся Грамматин. — Не видали мы, как у нас особам и поважнее принца люди, тем особам самые близкие, на недоступной высоте стоящие, своими царскими руками голову прочь рубили в тёмных казематах петропавловских! Царя Петра годочки страшные — не далеки от нас они… А тут — Бирон, палач немецкий, да задумается?! Ха-ха! Ну, прощайте, камерады. Я упредил вас по совести, по чести. Теперь сами смекайте, как вам лучше. Ночь добрая!

— Благодарствуй, камерад!.. Да, слышь, оно вот… С чего я так уж перепужался, и то сказать? А? Пусть жалуют шпыни алибо профосы Бироновы… Веселимся мы тута… ангела тут моего день справляем. Вот и все! Нешто…

— Ну, вестимо, ведомо: Ушаков тебе так и поверил! — глумливо перебил хозяина Яковлев и, хватая со стула плащ и шляпу, обратился к Грамматину: — Я с вами малость пройду. Ещё вы мне порасскажете. А после вернусь сюда, товарищам передам.

— Да уж гляди, приятель, хошь ты и штафирка, не военная косточка, а в кусты не утекай! Небось Бог не выдаст, Бирон не сожрёт. Старая поговорочка!.. А вас, камерад, весьма благодарствую, что хоть побывали, — светя и провожая Грамматина, обратился к нему Бровцын. — А то на дорогу посошок-от? Ась? По единой ещё…

— Нет, нет! — уже стоя в сенях и надевая свою шинель с треуголкой, отказался решительно Грамматин. — Время не ждёт.

Он двинулся уже к двери, опережая хозяина, словно сам спешил отодвинуть засов. Но снаружи послышались голоса. Тяжёлые чьи-то шаги застучали по деревянным ступеням лестницы, звякнули шпоры, ножны палаша концом отчеканили свой ход по лестнице.

Трое, стоявшие в сенях, остановились, насторожив слух, почти затая дыхание.

— Идут… У вас другого выхода нет ли? — шепнул хозяину Грамматин. И сам поспешно отступил к дверям горницы, откуда лился свет, озаряя и полутёмное пространство сеней.

Яковлев, последовавший за ним, ответил вместо Бровцына:

— Выход есть… Вон там, через кухню… Да что толку, капитан? Ежели это те… так, поди, патрулями все кругом обложили. Всюду ходы-выходы стерегут. Ещё хуже, што мы по чёрному ходу, словно бы убегать задумали…

— Правда и то! — согласился Грамматин, досадливо покусывая усы. — Что делать! — обратился он к хозяину, который, несмотря на стук за дверью, все усиливавшийся, держал в руке дверной засов, не решаясь: как поступить? — Открывайте уж, камерад! Будь что будет… Авось…

И сам, снова двинувшись в сени, в угол потемнее против дверей, закутался в шинель, скрыв лицо под её воротником, поднятым до ушей.

Яковлев, проделав то же самое, стоял за адъютантом, готовый следовать за ним.

— Хто там стучит? Вот отомкну сейчас! — громко проговорил Бровцын, возясь шумно с запором, словно тот не поддавался под рукою хозяина.

— Отворяй… Не зноби… Я это. Мы, хозяин дорогой! — послышался за дверью звонкий, знакомый голос.

— Камынин!.. Свой это! — радостно вырвалось у Бровцына, и дверь широко распахнулась. Вместе с клубами пара, который хлынул наружу, навстречу морозному воздуху, льющемуся в раскрытую дверь, Грамматин и Яковлев шмыгнули на крыльцо и быстро сбежали с него, почти столкнувшись со входящим вахмистром конной гвардии Камыниным, огибая группу других гостей, уже подходящую к самому крыльцу. И через миг обоих не стало видно в морозной полумгле.

— Здорово, дорогой хозяин! — целуясь с хозяином, приветствовал его вошедший. — С ангелом проздравляю, дорогой камерад!.. А что это, словно бы меня испугались да стрекача задали от тебя два гостя? Яковлев как будто один… Кабинет-секретарь. А второго не разглядел… Может, беглый дезертир какой, что ли? — понижая голос, задал вопрос любопытный гость.

— Пустое что мелешь! — добродушно перебил Бровцын, уже успевший налить рюмку. — Грамматин сам это жаловать поизволил, да недосуг ему. Да ещё тут… Ну, посля скажу, когда другие подойдут. — И он двинулся снова в сени, чтобы запереть на засов дверь, стоящую полураскрытой.

— Грамматин… вот оно што! — протянул Камынин. — Да пождите напирать, капитан. Там ещё идут, слышите? И вторично — с ангелом вас, государь мой!..

— Идут? Ладно… Ваша правда! Яша! — крикнул он. — Где ты там запропал?

— Бягу, ваше скородие! — входя с новым грузом жбанов и фляг, весело отозвался денщик, появляясь в покое.

— Ставь скорее да встречать беги! — приказал Бровцын. — Слышишь… видишь: жалуют гости дорогие!..

— Сюда, сюда вали, братцы! — слышались теперь голоса.

Быстро, один за другим, совершенно наполняя тесные сени, появились новые гости. Первым ввалился и прошёл в покой грузный, ожирелый подполковник Пустошкин, которому остальные, теснясь, дали дорогу ради его старшинства по чину. Другие семёновцы: майор, князь Путятин, капитаны Чичерин и Аргамаков — кучкой вошли за своим начальником. Преображенцы: поручик Ханыков, сержанты Алфимов и Акинфиев, появясь в покойчике Бровцына, после дружеских приветов, — тоже своим гнездом заняли места за общим столом, напротив семёновцев.

Когда же на пороге появилась «штатская фигура» дворцового чиновника, секретаря конторы принцессы Анны, Михаила Семенова, — Пустошкин и его соседи весело приветствовали скромную штафирку.

— Сюды, к нам, писуля! Ты ведь тоже семёновец… Семеновым тебя зовут недаром!

Пока тот усаживался, вошли три капрала-семёновца, Хлопов и два его приятеля, на днях только завербованные в «партию».

Ради чинопочитания они, отдав честь имениннику, поздравив его как водится, стали кучкой у печки, словно желая обогреться с морозу.

— Рад, рад дорогим гостям! — суетился всё время Бровцын, целуясь, пожимая руки, усаживая гостей. — Милости просим к столу, камерады… Греться станем с непогоды. Ишь, за окнами как хлещет! Просто ставни рвёт… слышь, оно вот…

— М-да! — основательно втиснувшись в кресло, приготовленное для него на переднем конце стола, отозвался Пустошкин, отирая заиндевелые усы и осматривая строй бутылок. — Меня и то при съезде мостовом чуть с экипажем в воду не снесло! Обогреться не мешает. Здоровье именинника!

Опрокинув в рот стакан любимой тминной, он, крякнув, закусил грибком, поддел на вилку кусок балыку и добродушно обратился к капралам:

— Садитесь-ка… без чинов, прошу, господа капралы. Тут не во фрунте. Все мы — дворяне, собрались у товарища. Для общего дела. Прошу…

Те уселись на дальнем конце стола. Ещё несколько мест осталось не занятыми.

— Повторим по единой… Сразу теплее станет, слышь, оно вот! — обходя стол и наливая всем, предложил хозяин. — Пью здоровье дорогих гостей!..

— За здоровье именинника!.. На многи лета!.. Ур-ра!..