«1) Уводить мужское население возрастом от 18 до 50 лет; желающим местным жителям предложить выселяться с домашним необходимым имуществом временно в Волынскую губернию, откуда итти на дорожные инженерные работы.

«2) Уводить весь скот с тем, чтобы по нашем обратном возвращении скот был возвращён или щедро оплачен.

«3) Уводимых местных жителей, годных к работе, желательно отправить в распоряжение генералов Величко, Артамонова и Лебедева, если от них последуют соответствующие запросы.

«Об изложенном сообщается на зависящее распоряжение. 16515. Маврин.

«Подписал: начальник штаба капитан Воскобойников. Старший адъютант Кронковский».

Когда приказ был прочитан, первым отозвался Костров:

   — Это чёрт знает что! Это варварство, достойное немцев, а по русских...

   — Ого! И оптимистов пробирать начинает, — рассмеялся Евгений Николаевич.

   — А по-моему, так и надо, — сказал Старосельский. — Кто хочет побеждать, тот должен уничтожать без всякого сожаления все вспомогательные средства противника. Нечего слезу пущать.

   — Но ведь из этого ровно ничего не получится, — заметил Базунов. — Это надо было сделать десять месяцев тому назад. А теперь это бумажка для интендантов. Вспомните щедринское изречение: на неопределённости почиет их благополучие...

   — При чём тут интенданты? — обиделся Старосельский.

   — При чём? — язвительно усмехнулся Базунов. — А вы чувствуете эту игривую фразу: «щедро оплатить»?.. Воображаете, сколько появится у нас охотников «щедро оплатить» небывалые гурты, взятые у небывалого обывателя?.. Хочешь оплачивать, да сщо щодро, — скажи прямо: по досять, по двадцать, цо сто рублей с головы. Каждому будет ясно. А то — щедро. Сколько это: щедро? На мой взгляд щедро — двадцать рублей, а по мнению интенданта Дуй-тебя-горой, если владельца коровы не повесили, то с ним уже расплатились щедро.

...На рассвете 13 августа меня разбудил голос ординарца Ковкина:

   — Ваше благородие! Срочный пакет.

Вскрываю.

Приказание из штаба дивизии в семь дней передвинуться в город Слуцк Минской губернии, не делая по пути остановок.

   — Ну, начался кабак! — вскочил Базунов. — Форменный кабак. Каждый распоряжается по-своему. Гоните немедленно ординарца в штаб корпуса, — обратился он к адъютанту, — с пакетом такого содержания: «Ввиду противоречивых распоряжений, прошу указать, как быть».

...Идёт беспорядочное бегство. Без конца тянутся обозы, транспорты, госпиталя, казачьи полки, пулемётные роты, парки и опять госпиталя, обозы, транспорты и этапные батальоны.

По всем направлениям гудят десятки аэропланов. Не успеют дозорные пушки повернуться в одну сторону, как в трёх других местах уже снова вьются германские альбатросы и таубе. Слышны короткие грохочущие разрывы. Бомбы рвутся где-то совсем близко. Небо усеяно белыми хлопчатыми облачками, которые медленно тают в вышине и заменяются десятками новых. Воздух неожиданно наполняется странным протяжным потрясающим гулом, от которого долго покачиваются деревья. Через пятнадцать минут уже передаётся из уст в уста, что это бомба взорвала бак с бензином на станции Брест-товарный и оставила на путях десятки обезображенных трупов.

Люди терроризованы воздушными хищниками и, как зачарованные, не сводят с них глаз. Не доезжая до станции Жабинка, поезд из Бреста подвергся налёту воздушной флотилии. Испуганный машинист остановил среди поля поезд, и люди бросились врассыпную, кто куда.

Нет ни одного уголка, защищённого от этих страшных набегов. Движение идёт густыми колоннами, и от каждого налёта жертвы уже насчитываются десятками, особенно среди беженцев. Аэропланы грозят превратиться в неслыханное бедствие.

...Воздух наполнен злобой и ненавистью. Возле нас расположилась на отдых ополченская бригада. Солдаты во всеуслышанье обсуждают всё, что творится на их глазах:

   — То не было снарядов, а то весь день и всю ночь топили в Буге снаряды. Каждый — прямо как бык. Во какие! Перегатили Буг от снарядов.

   — Эх, выпил бы ведро водки и сказал бы начальству всю правду!..

   — Лавочки все пооткрывали. Раздают. Берите, кто хочет: консервы, сапоги, рубашки, сахар. Забирай, сколько можешь.

   — Вишь ты, чертовина какая! — громко и вызывающе кричит пожилой солдат. — Снарядов не хватало, а теперь топят! Скоро и мушки топить будут... Как в Порт-Артуре: затопили броненосцы, а японец их прекрасно вытащил... Сволочь!

   — Такое начальство и в воду не грех, — звенит взволнованный голос, — коль оно своих, русских, не жалеет. Засыпать бы немца ураганным огнём, как он нас засыпает. Так нет же — не стреляют, а топят!..

Между ополченцами вертится наш Ничипоренко.

   — Земляков шукаю (ищу), — поясняет он в нашу сторону и мимоходом роняет с плутоватой усмешкой: — Еге, нехай топять. А то шмець ще подумаэ, що ми вже не боiмся, що мы вже вть кать не хочем. Да ще зпоь полiзе драться... Hi, нехай лучше топить...

   — Да из чего стрелять? — гудит чей-то свирепый голос. — На фортах видали? По три пушки! Болтаются как овечий хвост е, проруби — вот и вся артиллерия!.. Брест — крест!

   — Мало нас били. Больше надо! Без немца никак до точки дойти не можем. Г..но собачье!

   — А може це таким дурень, — лукаво подзуживает Ничипоренко, — що кишки нi бей, з нього толку не буде... Сiдай, куме, на дно...

...Прошли ополченцы. При дороге возле нашей стодолы расположилась какая-то маршевая рота. Разговаривает группа прапорщиков. Долетают отдельные голоса.

Первый голос: — Под Влодавой давали только по двенадцати снарядов на орудие, а тут топят...

Второй голос: — Галицию нам! Берлин нам подавай! Да мы своего удержать не можем...

Третий голос: — И слава богу. Пускай забирает немец. Куда мам? Дрались мы с азиатским народом — нас побили. Дерёмся с Германией — где уж? До Москвы отойдём. Бессарабию заберут. Финляндия сама отойдёт...

Четвёртый голос: — Никуда мы не годимся. Ленивая, недобросовестная страна. Вор на воре...

Пятый голос: — Четвёртый месяц всё удираем. Это уже не сражение, а марафонский бег...

Шестой голос: — «Се Русь», сказал Мамай, «и побежал с ратью...»

...В три часа примчался на взмыленном коне ординарец ил штаба корпуса:

«Инспектор артиллерии приказал: ввиду отхода всего фронта с получением сего немедленно передвиньтесь с тыловыми и средними парками по изменённому маршруту, — в Забужки-Мазуры. Будьте обязательно в указанном месте сегодня ночью. Головной переходит в Яковицы. Штаб корпуса будет ночью в Шиповичах. Окажите содействие 3-й и 18-й бригадам, люди которых ещё не пришли из Кобрина».

   — Едрикенштейн, — поскрёб в затылке прапорщик Кононенко. — Пишется: ввиду отхода всего фронта. Разумеется: ввиду панического бегства...

   — Да, дело не тово... — пессимистически протянул Старосельский.

Базунов нервно вскочил.

   — Разговаривать некогда. Нам нужно уходить! Как можно скорее уходить!.. Просто сил нет... Нас забывают. Нарочно, подлецы, забывают! Умышленно! А эти черти всё валят и валят из своих пушек!..

По всему фронту от Бреста на запад оглушительно ревели орудия.

...По всем дорогам тянутся крикливые вереницы удирающих войск. С визгом и грохотом в две, три и четыре шеренги катятся люди и лошади вперемежку с гуртами скота, автомобилями, лазаретными линейками и беженцами. Бегут как попало, крича и беснуясь, насыщая воздух проклятиями, утопая в потоках едкой матерщины и пыли. От пыли першит в горле и мучительно слезятся глаза. В белых клубах с трудом барахтаются ослеплённые люди: человеку, сидящему верхом, не видать ушей своей лошади. Поминутно вся эта грохочущая лавина замирает на месте, и тогда глазам открываются чудовищные картины: павшие лошади со вздутыми как гора животами; истекающий кровью жеребёнок под колёсами автомобиля; старик, умирающий на возу и беспомощно протягивающий свои тощие пальцы; обессиленные женщины, свалившиеся у дороги и ежеминутно рискующие быть раздавленными; дети с испуганными личиками, прижатые кабанами или телятами; дюжие солдаты, хватающие за грудь растрёпанных девушек; десятками падающие среди дороги коровы; сбившиеся в кучу овечки; сотни заплаканных лиц, с тоской и отчаянием выкрикивающих: но!., но!..; полосующие кнуты; задерганные до полусмерти лошади и десятки тысяч усталых, замученных, запылённых солдат...