Повеяло тёплыми ветрами весны, ярко засветило солнце, снег растаял. Земля раскисла, и грязь была страшная. Но понемногу подсыхало. Пулемётчики натаскали соломы в окопы, устроили добротные площадки для пулемётов и отрыли под бруствером небольшие блиндажи.

В Магдаленово доставали картофель и днём готовили в котелках картофельный суп, чтобы поесть горячего между ранним завтраком и поздним обедом. Кухня по утрам подвозила пищу ещё затемно, а второй раз уже вечером (чтобы не попасть под вражеский огонь).

Наступила Ванюшина очередь готовить суп. Закипел котелок с картошкой. Ванюша поджарил на крышечке кусочки сала, опустил их в котелок — и суп готов. Но тут откуда ни возьмись, появился полуротный восьмой роты и стал бить по лицу какого-то солдата. Ваня быстро затоптал огонь, прикрыл золу соломой, котелок спрятал под чехлом пулемёта и вытянулся перед унтер-офицером.

   — Ты что тут, размазня, торчишь?

   — Дежурю у пулемёта, вашескородие.

   — Ну так смотри в оба, а не рот разевай, туды твою мать. — И их благородие покрутило кулаком у самого носа Ванюши.

Этот офицер недавно прибыл с маршевой ротой и ещё не знал, что за такое обращение с солдатами он быстро заработает себе пулю в спину.

Всё же Ванюше удалось накормить пулемётчиков супом, и [ши пошли отдыхать за сарай — там был глубокий погреб. Ванюша остался дежурить у пулемёта вместе с Анатолием. Анатолий бодрствовал, а Ванюша вскоре крепко заснул. Вот и сон снится: всё та же война, идёт сильный бой, рвутся снаряды, рвутся прямо рядом. Сильный взрыв — и Ванюша просыпается.

Озираясь кругом, он никого не видит в окопах. Рядом валяются окровавленные бинты, всё засыпано землёй. Ванюша сбрасывает комки земли со своей шинели, сгребает землю с пулемёта, вытряхивает чехлы. Почему же никого нет? Только невдалеке, на тропинке, лежат два убитых солдата восьмой роты. Кругом тихо. Но вот идут, озираясь, пулемётчики. Душенко кричит:

   — Жив, жив, Ванюшка!..

После пулемётчики рассказывали, что, когда Ванюша спал, внезапно начался сильный артиллерийский обстрел окопов. Все укрылись в погребе за сараем. Замешкались лишь двое наблюдателей из восьмой роты — они были убиты по дороге, когда бежали к погребу. Ну все решили, раз Ванюшка не поднялся, значит, тоже убит. А он, оказывается, жив!

   — Что же с тобой случилось, почему ты не побежал в погреб?

   — Да я крепко спал, — смущённо ответил Ванюша. — Только глаза продрал — смотрю: в окопе никого нет, а я весь в земле.

   — Ну и ну, — удивились пулемётчики, — проспать такой артиллерийский обстрел! Да тут и мёртвого поднимет...

   — Что же делать, уснул, бой мне спился, — виновато оправдывался Ванюша.

Скоро батальон сменили, и весь полк собрался правее озера Порты. Готовились к прорыву немецкой обороны. Говорят, в Сувалках немцы собрали много русских пленных. Надо было их выручать. Между нашими и немецкими окопами проходил глубокий овраг с очень обрывистыми берегами. На дне оврага шумел ручей, а его скаты были заплетены колючей проволокой и забросаны колючими «ежами». Перебраться через овраг, чтобы овладеть позициями немцев, нечего было и думать. Но начальство отдало приказ: оборону немцев прорвать и овладеть Сувалками.

К операции готовились скрупулёзно: прямо в передние окопы установили трёхдюймовые пушки четвёртой батареи, чтобы они буквально на воздух поднимали немецкие траншеи, каждая рота получила пополнение. Немцы вели наблюдение и тоже не сидели сложа руки: укрепляли оборону.

И вот наступил решительный день. Ранним утром в предрассветном тумане наши орудия открыли огонь. Под прикрытием пушек и пулемётов пехота по-муравьиному полезла через глубокий овраг.

И произошло почти невероятное: солдаты овладели-таки передними окопами противника, вернее тем, что осталось от этих окопов после обстрела прямой наводкой. Но дальше, к сожалению, не продвинулись ни на шаг.

Завязался тяжёлый ближний бой. Когда Бильченко старался протянуть в приёмник пулемёта ленту, что-то резко звякнуло, он вскрикнул и отдёрнул руку — кровь потекла ручьём, а пальцы повисли: кисть была перебита. Бильченко эвакуировали в тыл. Ванюша стал вторым номером — помощником наводчика Душенко.

Прорвать оборону противника так и не удалось. Всё же наша пехота зацепилась за противоположный берег оврага и, невзирая на потери и трудности, удерживала его.

Вскоре на смену пришёл четвёртый батальон и заступил на этот страшный участок. Второй батальон вывели в резерв. Поговаривали, что 255-й Аккерманский полк заново сформирован. Так в действительности и оказалось. Ни одного старого солдата не оставили в этом полку — всех, кто уцелел, распределили кого куда. А солдатам нового пополнения говорили на смотрах, что они попали в очень заслуженный прославленный полк и должны считать за великую честь служить в нём. Проносили вдоль фронта старое знамя, увитое георгиевскими лентами. Впоследствии 255-й полк действительно дрался отменно.

ВО ГЛАВЕ ЮГО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА[70]

Совершенно неожиданно в половине марта 1916 года я получил шифрованную телеграмму из Ставки от ген. Алексеева, в которой значилось, что я избран верховным главнокомандующим на должность главнокомандующего Юго-западным фронтом взамен Иванова, который назначается состоять при особе царя, посему мне надлежит немедленно принять эту должность, так как 25 марта царь прибудет в Каменец-Подольск для осмотра IX армии, стоявшей на левом фланге фронта. Я ответил, что приказание выполню и испрашиваю назначить вместо меня командующим VIII армией начальника штаба фронта генерала Клембовского.

На это я получил ответ, что государь его не знает и что, хотя он меня не стесняет в выборе командующего армией, но с своей стороны считает нужным усиленно рекомендовать ген. Каледина, — государь был бы доволен, если бы я остановился на этом лице. Я имел раньше случай сказать, что ген. Каледина я считал выдающимся начальником дивизии, но как командир корпуса on выказал себя значительно хуже; тем не менее, поскольку и ничего против него не имел, поскольку за всё время кампании он вёл себя отлично и заслужил два георгиевских креста и георгиевское оружие, был тяжело ранен и, ещё не вполне оправившись, вернулся обратно в строй, — у меня не было достаточных оснований, чтобы отклонить это высочайшее предложение, забраковать опытного и храброго генерала лишь потому, что по моим соображениям и внутреннему чувству я считал его слишком вялым и нерешительным для занятия должности командующего армией. Впоследствии я сожалел, что в данном случае уступил, так как на боевом опыте, к сожалению, оказалось, что я был прав и что Каледин, при всех своих достоинствах, не соответствовал должности командующего армией.

Я протелеграфировал Иванову, испрашивая у него указания, когда ему будет угодно, чтобы я прибыл для принятия его должности. Он мне ответил, что это от меня зависит, но генерал-квартирмейстер штаба фронта Дидерихс вызвал моего начальника штаба Сухомлина и передал ему, что Иванов очень стесняется быстро уезжать, что моё скорое прибытие в Бердичев будет для него весьма неудобным, так как ему нужно закончить разные дела, и что было бы с моей стороны хорошо, если бы я отсрочил своё прибытие, тем более, что Иванов получил извещение министерства двора, в котором значится, что ему пока не следует уезжать из Бердичева. Этим сообщением я был поставлен в крайне неловкое положение: с одной стороны, Алексеев именем государя требует, чтобы я ехал возможно скорее принимать должность главнокомандующего; с другой же стороны, неофициально передаётся по прямому проводу, что именем государя же министр двора предлагает Иванову оставаться на месте. Так как и решительно ничего не домогался, никаких повышений не искал, ни разу из своей армии никуда не уезжал, в Ставке ни разу не был и ни с какими особыми лицами о себе не говорил, то лично для меня, в сущности, было решительно всё равно, принимать ли новую должность или остаться на старой. Но так как в телеграмме Алексеева было сказано, что царь прибудет в Каменец-Подольск 25 марта и мне приказано там его встретить, а времени оставалось очень мало, чтобы ознакомиться с фронтом, то я телеграммой изложил всё вышесказанное Алексееву, спрашивай, что же мне делать. Я получил ответ, что если я не могу сейчас охать в штаб фронта, то чтобы я хотя бы вытребовал к себе начальника штаба или генерал-квартирмейстера штаба армий фронта, дабы ознакомиться хоть несколько с положением дел.