Отделённые сбились с ног, снаряжая нас. Наполняем баклаги кипячёной водой, пригоняем ранцы, мешки. Всё должно быть на своём месте, снаряжение не должно греметь и стеснять движений.
Война — это охота, спор. Но спор неблагодарный и опасный.
Перед наступлением в окопах глубокая тишина. Такая тишина бывает в тюрьме перед казнью осуждённого, если об этом знают все остальные заключённые.
* * *
Мы ещё ночью местами перерезали свои проволочные заграждения и раздвинули рогатки для выхода в сторону немецких окопов.
В три часа утра, когда смолкли на минуту пушки, переливаясь, прозвенели слова команды.
Выскакиваем из окопов и, беспорядочно толкая друг друга, цепями двигаемся в сторону противника.
Немцы откуда-то издалека обстреливают нас редким «блуждающим» ружейным и пулемётным огнём. Но этот огонь почти не причиняет нам вреда.
Бежим вперёд, не останавливалясь и не оглядываясь по сторонам, низко пригибаясь к влажной бахроме росистой травы.
Ворвались в переднюю линию немецких окопов и оцепенели в недоумении: окопы пусты!
Не хотят принимать атаку? Отходят без боя? Эти вопросы вспыхивают в сознании, но отвечать на них некогда. Сзади наседают новые цепи наших резервов.
И от центра к флангам несётся энергичная команда:
— Вперёд!!! Вперёд!!!
* * *
Во второй и в третьей линии неприятельских окопов также ни одного немца.
Лёгкость победы радостно кружит головы и в то же время пугает.
Вопросы, от которых каждый из нас отмахивался в первой линии, в третьей снова встают во весь рост.
Не может быть, чтобы немцы отступили без всякого умысла?
Что у них на уме?
На что рассчитывают?
Но каждый инстинктивно чувствует, что стоит только на секунду остановиться или повернуть назад, как затаившийся где-то в земляных норах незримый сторожкий противник оскалится тысячами смертей...
Через наши головы непрерывно бухает тяжёлая и лёгкая артиллерия.
Канонада постепенно усиливается.
Одни снаряды дают перелёт, другие рвутся над нашими головами.
Бешено ревущая, сверкающая полоса огня и железа точно пологом накрывает поле.
Густая полдневная мгла, содрогаясь от взрывов, шарахается огромными воронками, спиралями, водовертью сбивает с ног.
Кроваво-красные зарева взрывов тонут в фонтанах вздыбленной мелкой земли и пыли.
Слова команды, передаваемые по цепи, плывут медленно, они едва слышны. Щеголеватых адъютантов не видно.
Стрелки и вестовые часто перевирают и путают распоряжения начальства. Получаются курьёзы, недоразумения.
Да, кажется, никакой команды и не нужно в бою.
Люди стреляют, перебегают, встают, ложатся и меняют положение тела безо всякой команды; руководствуются инстинктом, рассудком.
* * *
Кто-то обезумевшим голосом громко и заливисто завопил:
— У-рра-а-ааа!!
И все, казалось, только этого и ждали. Разом все заорали, заглушая ружейную стрельбу. На параде «ура» звучит искусственно, в бою это же «ура» — дикий хаос звуков, звериный вопль.
«Ура» — татарское слово. Это значит — бей! Его занесли к нам, вероятно, полчища Батыя.
В этом истерическом вопле сливается и ненависть к «врагу», и боязнь расстаться с собственной жизнью.
«Ура» при атаке так же необходимо как хлороформ при сложной операции над телом человека.
* * *
За третьей линией немецких окопов живописными изломами змеилась лощина, усечённая зеркальной полосой небольшой речонки. Слева на горизонте выступала огромная каменистая масса гор.
Окрылённые и смущённые мимолётным успехом, выбегаем из ходов сообщения в лощину и, потеряв направление, волчком кружимся на месте.
Над головами, невидимые, поют пули. Пляшет жёлтая земляная пыль.
Одна из наших резервных цепей бьёт через нас в предполагаемого противника.
Командиры приводят в порядок цепи, распутывают сбившиеся звенья, отделения, взводы.
— Направление на впереди лежащую горку... — несётся крутая команда. — Справа по звеньям начинай!
...На горке оказались замаскированные немецкие окопы.
Немцы встречают нас густым убийственным огнём. Бьют без промаха. Пристрелка сделана заранее с точностью до двух сантиметров.
Визжит под пулями начиненный огнём и железом воздух. Захватывает дух.
Железный ветер — ветер смерти — дыбит свалявшиеся на потных макушках пучки волос. Сметает, убаюкивает навсегда взвод за взводом.
Один за другим в муках и судорогах падают люди на влажную траву, вгрызаясь зубами в мягкую, дремлющую в весенней истоме землю.
Живые перескакивают через мёртвых и бегут, оглашая рёвом долину, с ружьями наперевес, с безумным огоньком в глазах.
И опять перемешались все звенья, взводы. Никто не слушает команды.
Методический клёкот сотен пулемётов, работающих без перебоев, напоминает работу какой-то большой механической фабрики.
Огонь. Стихия. Хаос. Люди, обезумевшие перед лицом смерти. [...]
Али Ага Шихлинский
НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ ЛЕТОМ 1916 ГОДА[83]
Главнокомандующий[84] приказал мне создать особую артиллерийскую группу под моим личным командованием для того, чтобы очистить путь обоим этим корпусам. Я собрал здесь крупнокалиберные орудия: батарею 11-дюймовых скорострельных гаубиц завода Шнейдер-Крезо, осадный дивизион из 6-дюймовых пушек образца 1904 года, тяжёлую артиллерийскую бригаду, сформированную по моему проекту из орудий 1877 года, и батарею из двух 6-дюймовых морских пушек системы Канэ. Все эти части получили определённые задачи как по обстреливанию главного фаса Богушинского леса, так и по разрушению сильных укреплений немцев на левом фланге Пепеличевского леса — недалеко от угла этого и Богушинского лесов. Батареи были расположены сообразно задачам и таким образом, что они могли обстреливать Богушинский лес во всю глубину и его левый крайний фас продольным огнём, а сильные укрепления немцев впереди стыков наших корпусов держать как под фронтальным, так и под косоприцельным огнём. Позиционные батареи из орудий Канэ могли бить эти укрепления почти во фланг.
Подготовка артиллерии шла по всему фронту, причём на стыках под моим личным командованием, а на остальных частях фронта под моим наблюдением. Но пока вся эта подготовка совершалась, по сведениям, полученным в штабе фронта, немцы подвинули к району 9 свежих дивизий. Главнокомандующий не рискнул атаковать противника в этом направлении и приказал быстро передвинуть все назначенные для атаки части на Барановическое направление. Части были двинуты пешим порядком. Пошли дожди, образовавшие на дорогах невылазную грязь. Передвижение было крайне тяжёлое и завершилось на два дня позже, чем было предположено.
В это время на Юго-Западном фронте генерал Брусилов вёл наступательные операции и требовал, чтобы Западный фронт тоже наступал, так как это могло бы повлиять на успех его действий; но Западный фронт запаздывал. Ставка тоже стала торопить Западный фронт. Я выехал в Ставку и доложил полевому инспектору артиллерии, что передвижение артиллерии на новый фронт атаки запоздало из-за бездорожья и её личный состав сильно утомился. Поэтому раньше 19-го июня начать артиллерийскую подготовку мы не сможем. На это он ответил:
— Брусилов и так недоволен. Я не могу взять на себя ответственность за новую задержку ваших действий.
Тогда я сам пошёл к начальнику Штаба верховного главнокомандующего и сделал ему обстоятельный доклад. Он согласился. Когда я вернулся в 4-ю армию, то начальник штаба этой армии генерал Буняков мне сказал: