– Как вам не стыдно, Трясинин, – говорила преподаватель математики, когда Игорь в очередной раз получал двойку по контрольной. – Вы позорите нашу 30-ю школу, чтобы я больше этого не видела.

Приходилось студенту Шевчуку сидеть рядом с Трясининым, и Трясинин вдруг легко решал контрольную. Так его и тянули вся группа и его родственница, работавшая в институте. На экзамены и зачеты таскали его по очереди, если могли его найти. Найти его было очень просто. Нужно было в любом месте города откупорить бутылку 33-го портвейна, и через три минуты появлялся студент Трясинин. Тянули его до третьего курса, но потом силы иссякли и у Трясинина, и у группы.

И тогда Игорь Трясинин спросил у Вилена: «Как ты думаешь, армия меня исправит?»

– У тебя же три завала.

– Это фигня. Мне помогут, – сказал Игорь.

– И на экзамены за тебя сходят?

– Значит, мне в армию идти?

– Иди, может, оттуда не выгонят? – сказал Вилен и испугался – все-таки совет был очень ответственный.

Трясинин обрадовался принятому за него решению и отправился в стройбат, откуда через два года вернулся тонким и звонким, восстановился в институте и успешно его закончил.

Правда, каждый раз при встрече с Виленом, пенял ему на два потерянных года.

«Иногда, оказывается, надо два года потерять, чтобы шесть заработать», – думал про себя Вилен и не обижался.

Точные науки Вилену давались намного легче, логика их построений вливалась в голову Вилена, как днепровская вода в рукотворное Кременчугское море, и, как его вода, надолго в ней застаивалась, уж на пять дней, которые давались на подготовку к экзаменам, точно. Поэтому все точные науки были сданы, оценки за них слились во что-то среднее и скучное, а воспоминания о них обмелели и поросли ряской, как то же Кременчугское море.

Самых больших успехов Вилен достиг в науках общественных. Общественные науки должны были помочь институту выпестовать из студента не просто инженера, а инженера советского. Советский инженер обязан был знать историю коммунистической партии, марксистко-ленинскую философию, марксистко-ленинскую политэкономию, а венцом всего был марксистко-ленинский научный коммунизм – предмет, объясняющий, почему реальный коммунизм может быть построен только советскими инженерами. Самым интересным предметом был научный атеизм, но он шел факультативом. По всем этим предметам у Вилена было твердое «отлично».

Историю КПСС читал маленький большой души человечек по фамилии Глют. Он был чукча, а может, эвенк, бывший летчик-испытатель и Герой Советского Союза. Когда он садился за руль своей «Волги», его почти не было видно, и непонятно было, как он достает до педалей. Он не боялся провокационных вопросов Вилена, которые тот по своей провинциальной юношеской дурости ему задавал, и всегда знал, что на них ответить. И даже за это ставил Вилену хорошие отметки. Правда, и сам Глют позволял себе рассказывать студентам то, чего ни в каких учебниках прочитать было нельзя.

Философию читал бывший партийный работник, и Вилен так и не понял, в чем ошибались Гегель и Фейербах, но поверил, что Маркс исправил все их ошибки, и за это тоже получил пятерку.

Политэкономию читал преподаватель по фамилии Аптерман. На его лекции сбегался весь институт. Такой крамолы Вилен до этого не слышал. Аптерман с цифрами доказывал, что, если бы не недобитый до конца частный сектор, советский народ уже помер с голоду. Вилен и так это знал. Весь его родной Серебрянск кормился с базара. В магазинах ничего не было. Но чтобы об этом говорить с кафедры и подрывать устои «Продовольственной программы партии» и чтобы за это ничего не было! В конце концов, Аптерман исчез. Наверное, уехал в Израиль. Но пятерку у него Вилен успел получить.

Любимым предметом Вилена был научный атеизм. Хотя он так назывался, читали на нем курс истории мировых религий, которые, чтобы об этом никто не догадался, иногда слегка критиковали. На этих лекциях Вилен впервые узнал, что есть такая религия иудаизм и что ее исповедуют евреи.

– Как это евреи, – удивился Вилен, – папа мне про это ничего не рассказывал. Так мы еще и здесь учудили.

В иудаизм лектор углубляться не стал и сразу перешел к христианству.

Про христианство Вилен знал из смешной книги «Библейские и евангельские истории», но все равно услышал много нового и интересного.

Вершиной всех общественных наук был научный коммунизм. По нему сдавали государственный экзамен. Только сдавший этот экзамен мог считаться инженером советским. Лекции читала старый коммунист, ветеран партии, доктор философии по фамилии Абросимова. Коммунистическая наука в ее изложении была пропитана таким тайным скепсисом, что Вилен не мог понять, как отвечать на коллоквиумах при обсуждениях животрепещущих вопросов современности. В коммунистической науке все было правильно, но действительность, почему-то все время ей сопротивлялась. Все время, как теперь принято говорить, появлялись новые вызовы. Один из таких вызовов было поручено раскритиковать, растереть в пыль и пустить по ветру студенту Вилену Хорошокину.

Дело в том, что как раз в то время, когда Вилен старался усвоить истинный научный коммунизм, из компартий Австрии и Франции отщепились два отщепенца, а по-партийному, два ренегата Фишер и Гароди. И эти Фишер и Гароди создали свое еретическое коммунистическое евангелие, резко отличающееся от канонического.

Абросимова сказала, что все в их евангелиях неправильно, и доказать это поручила Вилену. И Вилен пошел в библиотеку прочитать их труды и резко на них ответить. Трудов Гароди и Фишера в библиотеке не оказалось.

– Зачем они вам? – подозрительно спросила библиотекарь.

– Мне поручено их раскритиковать, – ответил Вилен.

– Тогда обратитесь в спецхран, – сказала библиотекарь.

– А что это такое? – спросил Вилен.

Библиотекарь улыбнулась и, ничего не объясняя, показала, куда нужно пройти Вилену. В спецхране у Вилена попросили показать письмо.

– Какое письмо? – удивился Вилен.

– Письмо от вашей организации, в котором объясняется, почему вы хотите проникнуть в спецхран.

И Вилен поехал к Абросимовой за письмом.

– Зачем вы туда полезли, Хорошокин? – испугалась Абросимова.

– А как же я их раскритикую, – удивился Вилен. – Их уже давно раскритиковали те, кто в спецхран допущен, найдите их книги, сделайте свои выводы и приходите с докладом на коллоквиум.

Абросимова назвала фамилии авторов, и Вилен пошел их читать и делать выводы. Выводы Вилен сделал самые неожиданные. Ему очень понравились взгляды ренегатов Фишера и Гароди, о которых критикам волей-неволей пришлось рассказать, чтобы было понятно, что они критикуют. А вот критика не понравилась совсем. Это была не критика, а обычная ругань, правда, без использования ненормативной лексики. Но почти в каждом предложении она подразумевалась. Вилену ничего не оставалось, как покритиковать ренегатов смягченными цитатами из рекомендованных книг и получить пять. Не мог же он критиковать критиков. Все-таки он хотел окончить институт.

Особняком в институте стояла военная кафедра. Чтобы туда попасть, нужно было тщательно заполнить отдельную анкету. Вилен заполнил ее не совсем тщательно.

– Ну что это такое, Хорошокин, – возмущался военный кадровик, – учишь вас учишь, ведь не мальчик уже, первый курс одолел, ну почему твой отец коммунист?

– А кто он?

– Твой отец член КПСС. Бывают члены большие – члены бюро обкома, бывают еще больше, члены ЦК КПСС, а самый большой наш член – Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев.

В общем, зачеркни «коммуниста» и напиши «член КПСС».

– А коммунисты тогда кто? – не сдержался Вилен.

– А коммунисты – это члены КПСС в стихах, песнях, театрах, кино и на телевидении. Не нервируй меня, пиши «член КПСС» и иди учись.

Кафедра располагалась в отдельном особняке, в специально выделенных секретных подвалах, в которых начиная со второго курса один день в неделю безвылазно должны были сидеть все студенты мужского пола и изучать матчасть ракетных комплексов ПВО страны.