– Ну что вы, сейчас другие времена, – сказал Феликс Игоревич. – Мы призовем его и других бюрократов к их партийной совести.

Когда-то райком уже помогал тестю, и призыв к партийной совести помог, но тогда тесть сам был инструктором сельского райкома партии, и, когда понадобилось прописать всю семью Плохишкиных в домик к бабушке Дуне, сельским райкомом было написано письмо-просьба в обком большого красивого города. И обком помог. Коммунисты своих не бросали.

Потом, когда государственный план заколдовал домик «пятном застройки» и колдовство все не кончалось и не кончалось, а домик все ветшал и ветшал, тесть начал с колдовством бороться. Борьба заключалась в писании писем в разные инстанции, в основном партийные. У тестя была целая папка писем и ответов вплоть до ответа из канцелярии Брежнева. Чем он очень гордился. Письма тестя были об одном и том же. Он угрожал инстанциям, что две больших ни в чем не повинные семьи рано или поздно погибнут под обломками пришедшего в негодность рухнувшего домика.

Ответы тоже были одинаковыми. В них сообщалось, что меры обязательно будут приняты и письмо тестя отправлено в отвечающую за принятие мер нижестоящую инстанцию, то есть туда, где было принято решение заколдовать дом. В эту же папку тесть положил отказное заявление Вилена. «Пригодится», – сказал тесть.

То ли могучая изобразительная сила жалоб, то ли частота их падений на руководящие городские инстанции, а может, и разбуженная райкомом партийная совесть у жилищных начальников растопили руководящие сердца, и примерно через год в один ничем не отличающийся от других выходной день к Плохишкиным за город приехал брат жены тестя и сын бабы Дуни дядя Витя и привез письмо с важными государственными печатями.

И день сразу стал необычным, потому что в письме лежала «смотровая» на четырехкомнатную квартиру для поселения в ней двух семей в составе восьми человек.

– Я надеюсь, мы вместе жить не будем? – сказал дядя Витя.

– Лучше удавиться, – сказал тесть.

– А моя мама Дуня? – спросил дядя Витя.

– Иди спроси, – сказал тесть.

Дядя Витя пошел за шкаф.

Вскоре из-за шкафа на инвалидной коляске выкатилась баба Дуня и сказала, что она остается с Плохишкиными.

– А твою заразу жену видеть не хочу, – добавила она.

Через день тесть достал заветную папку, взял отгул и поехал туда, откуда пришла смотровая. Там его приняли и неожиданно с барского государственного плеча отвалили семье Плохишкиных и учтенному благодаря отказному заявлению Вилену, мужу дочки Тони, четырехкомнатную отдельную квартиру на первом этаже в последнем доме большого красивого города.

За домом росли кусты и пели соловьи, за кустами проходила узкоколейка, а за узкоколейкой начинались совхозные поля соседнего с городом областного района.

Так Виля Хорошокин с помощью женитьбы на Тоне Плохишкиной и опыта ее папы получил свои первые квадратные метры и прописку в большом и очень красивом городе.

С момента получения квартиры в ней началось собирание растущей семьи Плохишкиных и их многочисленной родни.

Баба Дуня, из-за которой тесть взял квартиру на первом этаже, до переезда не дожила.

Жаль, тесть так любил рассказывать, как все семейство Плохишкиных, и Вилен в их числе, будет по очереди, вывозить бабу Дуню на прогулку и как удобно это будет делать с первого этажа. Тесть вообще рассказывал много привлекательного о счастливой дружной жизни большого семейства Плохишкиных и Вилена в их числе.

– Это очень удобно, – говорил тесть.

– Надо тебе новые ботинки, на деньги – иди покупай, нужен мне новый костюм – иди в магазин выбирай. Родится у вас ребенок – тут же мы всей семьей коляску справим. Кстати, насчет ребенка. Скоро распределение. Зашлют Тоньку на севера, что делать будешь?

– Не знаю, – сказал Виля.

– А ты ребеночка заделай, с пузом ее никуда не сошлют, здесь оставят.

– Твой папа сказал, что нам пора делать ребеночка, – сказал вечером Вилен Тоне, – а то у тебя институт такой, запросто на севера сошлют.

– Раз папа сказал, давай делать, – согласилась Тоня.

Аккурат к распределению Тоня ходила с пузом, и ее не выкинули на север, а оставили трудиться в большом красивом городе.

В институте Вилена всех имеющих городскую прописку разбирали предприятия большого красивого города. Вилена тоже взяли на одно из них. Но до распределения нужно было еще не вылететь из института и защитить диплом.

Хорошокин готовился к суду и очень волновался. Он должен был представлять интересы дочери, проявить снисходительность к жене и сыну и дать добровольное согласие на выписку любимой доченьки из гнезда, в котором она никогда не жила. Но этого было мало. Дочь должна была доказать, что ей есть где жить в Америке и она не останется на улице в этом полицейском государстве.

К просьбе папы дочь отнеслась небрежно, и документы, присланные дочерью, показались адвокату неубедительными. Требовались более веские доказательства наличия собственного дома, работы, мужа и троих детей. Какие это должны быть доказательства адвокат не знала, но чувствовала, что чего-то не хватает. Чувствовала она правильно. Оказалось, что не хватает апостиля на подписи деревенского американского нотариуса. Это объяснил специалист по международному юридическому праву.

Хорошокин расстроился и даже немножко обиделся на дочь. Не для того он практически проливал свою кровь в коридорах и подвалах института, зубами цеплялся за каждый заваленный предмет и сдавал его. Не для того мыкался по общагам и дворницким. Не для того женился в столь юном возрасте, чтобы теперь дочь не вспомнила про апостиль, про который отец писал ей в письме. Да не для того…

Уже с третьего курса в здании бывшего офицерского корпуса Конногвардейского полка вместо общеобразовательных физик, математик, черчений и начерталок Вилена стали обучать предметам, о существовании которых он раньше не догадывался. Из всех аудиторий и лабораторий на него набросились и потребовали их изучить: электроника и машины и механизмы, вычислительная техника и квантовая механика, биохимия и даже анатомия. Но главными были предметы по электронному медицинскому оборудованию.

Вообще все науки, которые были впихнуты в Вилена за время счастливой незабываемой студенческой жизни, можно было разделить на три группы: науки точные, науки зубрительные и науки общественные. Первые и последние давались Вилену сравнительно легко. Науки зубрительные давались Вилену плохо, так как из-за своей врожденной трусости шпаргалками он не пользовался, а зубрительной памятью не обладал. Приходилось брать упорством. Именно благодаря зубрительным наукам Вилен не единожды мог вылететь из института, и каждая такая возможность была неповторима.

Все преподаватели в институте поражали Вилю своей тихой дореволюционной, чеховской, учтивостью, интеллигентностью и необычайно широким кругозором и начитанностью. Преподаватели наук точных и общественных учтиво ставили в зачетку хорошие оценки и огорчались, что не поставили оценку отличную. Преподаватели зубрительных предметов учтиво отдавали Виле зачетку и вежливо предлагали прийти в следующий раз.

Уже на первом курсе, чтобы юные козероги поняли, куда они попали, им подсунули предмет под названием «Технология металлов» и опустили Вилю, витающего в высоких сферах ядерной физики, электроники и другой научной фантастики к токарным, фрезерным и другим станкам, резцам и механизмам. Оказалось, что это тоже наука, и в ней есть свои углы заточки, посадки и допуски. Все это Вилен должен был изучить и кое о чем из изученного написать на зачете.

Преподаватель по фамилии Сахов и по имени Александр Симонович медленно прохаживался между рядами, заглядывал в листочки зачетников и комментировал увиденное.

В основном он видел не тронутые пастой шариковых ручек белые листы бумаги.