Весь Петербург не менее Анны толковал о приезде русской труппы Волкова, который уже вошёл в известность тем, что был учредителем первого возникшего в России частного театра. При дворе уже давались русские пьесы, и в этом году игралась пьеса Сумарокова «Хорев», доставившая автору её известность в русском обществе, выдвинувшая его как талантливого и первого писателя того времени.
Ожидая новую труппу, новых празднеств по этому случаю, Анна занялась придумываньем себе новых нарядов. Наряды были и у всех на первом плане, в них наиболее проявлялось начало развития вкуса, они считались внешним проявлением образования. Сама императрица Елизавета любила роскошные костюмы во французском вкусе и любила носить светлые, дорогие ткани. Гардероб её отличался необыкновенным количеством платьев и других принадлежностей туалета.
Анна радовалась, что с приездом труппы Волкова для императрицы также явится новое развлечение, что было очень нужно в последнее время. Известно было, что на государыню находила по временам тоска; она задумывалась, и часто заставали её в слезах, когда она оставалась в своих апартаментах. Её озабочивали все неблагоприятно сложившиеся обстоятельства по управлению государством, и окружавшие её партии при дворе, и затруднения в отношениях к другим государствам Европы, стремившимся извлечь пользу из сил России, воспользоваться союзом с ней для личных выгод, ничего не предоставляя ей в вознаграждение потерь, которые она могла претерпеть. Это были трудные задачи, вызывавшие уныние и слёзы императрицы. Могла ли она вполне верить окружающим и опираться на них в своих заботах? Ещё недавно она должна была удалить от себя одного из старых преданных ей людей, старинного доктора Лестока, знавшего её ещё в юные лета, преданно служившего ей при вступлении на престол. Он был обвинён в том, что поддался подкупу французского двора и выдавал всю тайную политику России; и после долгого ареста и следствия был он удалён в Вологду. Долго не соглашалась Елизавета на это, несмотря на все убеждения канцлера графа Бестужева; но все доказательства были налицо. В руках враждовавшего с Лестоком канцлера были его перехваченные письма… Императрица уступила по чувству справедливости: человек, так долго обманывавший её доверие, должен быть наконец наказан! Лесток был удалён. Но могла ли императрица верить остальным лицам вокруг себя, не могла ли подозревать даже и канцлера, о котором также ходили слухи о сношениях его с прусским и австрийским дворами ради своих личных выгод? А война, которую ей представляли как необходимость? Всё это тяготело над нею и озабочивало за будущее России. Тем более старались развлечь её все окружающие, отвлекая её внимание от самих себя. Но, приходя на дежурство, Анна видела часто императрицу грустною и больною, и, подавая ей чистый платок по её приказанию, она уносила другой, отданный ей императрицею и смоченный слезами. Не смея выразить своё участие в недоумении, почему так тяжело жилось государыне, Анна молча уносила платок, в свою очередь роняя на него несколько слёз, от мягкого и тёплого молодого сердца. Императрицу оставляют одну по её требованию. Анна, притаясь, стоит у её двери, не понимая, что совершается вокруг неё; она неопытна и несведуща в окружающей её жизни. Несколько дней проходят во дворце тихо и однообразно.
Но вот настал день празднества на половине его высочества Петра Фёдоровича, племянника и будущего наследника императрицы Елизаветы, — день празднества по случаю его рождения. Все готовятся к празднеству. Государыня присутствует на вечере и при ужине. После ужина начинаются танцы и государыня танцует. Ей лучше, она поздоровела; наследник внимательно следит за нею, — она ласково опять разговаривает с ним и с женою наследника, молодою ещё Екатериною. Мрачные мысли и предчувствия рассеялись, и недоверие исчезло, — опять светло и ясно всё окружающее. Анна присутствует на этом вечере и танцует изредка. В середине бала императрица делает ей знак подойти к ней и посылает её отыскать веер, оставленный ею на окне в одной из зал. Анна порхнула по паркету лёгкой своей и плавной походкой, она отыскивала веер, обтянутый голубым атласом, с нарисованными на нём розами и опушённый лебяжьим пухом. Комнаты полны посетителей, везде теснота; Анна спешит пройти пустым коридором с веером в руке. Но в коридоре она наталкивается на одного старого графа, который не пропускает спокойно молоденьких фрейлин. Старик загораживает ей дорогу, — она притиснута к стене и получает громкий поцелуй! Первым порывом её было желание опрокинуть, оттолкнув, некрепкого на ногах старца, но, опомнясь от такого порыва, Анна приседает к земле и быстро ускользает из-под руки старика, втиснув в эту руку веер императрицы. Она бежит вперёд и, стоя в дверях залы, говорит ему громко: «Граф! У вас остался веер императрицы, её величество требует свой веер и будет недовольна!» Граф спешит с веером; она скользит впереди него, подходя к императрице и указывая на графа.
«Граф отнял у меня веер, прижав меня к стене», — тихо говорит она, наклоняясь перед императрицею.
Императрица, смеясь, приняла от графа веер, слегка погрозив ему пальцем. Но тут же сидят старая графиня, её дочери и невестка; они все смотрят на графа не очень милостиво. Граф обернулся было к Анне с упрёком, но её уже нет; она танцует с кавалером в белом кафтане, расшитом золотом; длинный шлейф её бледно-голубого платья из тяжёлого глазета быстро вьётся вокруг неё, её грациозная головка с маленьким розаном на завязанных вверху волосах мелькает между напудренными головами пожилых зрителей, толпой собравшихся по краям залы. Сделав несколько туров вальса, кавалер опустил на стул Анну, немного уставшую, на другом конце залы. А возле неё является другой старик, он медленно подвигается к ней на тонких, подгибающихся ногах, но всё блестит на нём: шитьё кафтана, звёзды на груди и чёрные глаза, сохранившие жизнь на пожелтевшем, с морщинками лице. Но глаза живут, они кажутся ещё чернее в сравнении с белою пудрою парика его и смотрят на Анну вкрадчиво и лукаво. «Боже мой, от них нет нигде спасенья!» — говорит про себя Анна. Но, к счастью, к ней подходит другой танцор, он увлекает её в вальсе, а старик остаётся на месте, сердито топнув ногою вслед улетающей паре. Танцы продолжаются до света, императрица весела, она смеётся и шутит, возвращаясь домой, в свою половину дворца. Она входит в свою опочивальню и, усталая, спешит освободиться от стесняющего её наряда. Анна не уходит, исполняя её приказания. Наконец она отпущена и спешит к себе; у ней весело на душе, она повеселилась, чувствует здоровую, естественную усталость и уснёт крепко и спокойно.
Следующая неделя проходит тише, при дворе толкуют о короле прусском, канцлер часто просит аудиенции у императрицы. Она встречает его с серьёзным лицом, и хотя, находясь у двери, Анна не слышит их разговора, но слышит голоса их; ей кажется, будто канцлер возражает и убеждает, по тону голоса императрицы слышно, что она недовольна и отвечает отрицательно. Канцлер выходит озабоченный. Государыня зовёт Анну, чтобы докончить свой туалет, но ничем не остаётся довольна. День проходит без особенного оживленья.
На другой день, выходя на прогулку с другими фрейлинами, Анна видит канцлера, который вышел от великой княгини Екатерины; замечают, что граф Бестужев часто посещает и подолгу остаётся у ней в последнее время.
Анна также знает это, но она никому не передаёт своих замечаний намеренно, хотя часто ещё способна проболтаться по привычному простодушию, если её спрашивают о чём-либо. Фрейлины жалуются на однообразие этого дня, привыкнув к шумному веселью; в этой тишине чудится приближенье чего-то тревожного; все говорят о возможности войны.
Между тем Анна давно не получает вестей из дому, она начинает тревожиться и часто раздумывает о свадьбе сестры. «Её роман застыл», — думает она; но и собственный роман начинает тревожить её. Не слишком ли рано уверила она сестру, что дело идёт на лад? Молодой танцор в богатом кафтане, расшитом золотом, только раз протанцевал с нею на балу у его высочества! А как много танцевал с другими, к ней подходил только поболтать, обращался он с нею свободнее и развязнее, чем с другими, — к добру ли это? После таких мыслей погода показалась Анне невыносимо дурна, прогулка же утомительна, и она пожелала вернуться во дворец, в свою комнату. В её комнате, на полке с книгами, всегда был в запасе какой-нибудь французский роман, она брала читать его в такие минуты, когда её томили сомнения насчёт светлого будущего, которое она себе сочинила. Часто она читала рассеянно, не помня прочитанного, и начинала перечитывать ту же страницу сызнова, а мысли работали в стороне, перед ней проносились сцены бала. «Долго ли придётся мне жить при дворе? — думает она. — И останется ли он в Петербурге, может быть, он уедет в армию? Неужели русские примут участие в войне?» В первый раз появилась у Анны охота читать газеты, чтобы знать, не грозят ли войной России, и не придётся ли ей расстаться со своим поклонником. Но она узнает обо всём этом из общих толков, а чтенье газет выдаст, пожалуй, её особенное участие к этому вопросу, когда наступит её дежурство, она услышит все толки об этом вопросе! Остановясь на этом решении, она снова принимается читать роман и мало-помалу увлекается чтением; она находит особенное удовольствие в чтении французских книг. Французский язык и французские книги увлекают всех в Петербурге и при дворе, как и французские костюмы и убранство комнат в парижском вкусе. Дворец блистал французскими обоями, тяжёлыми штофными занавесями, выписанными из Лиона, откуда выписывали и все дорогие материи для платьев. И частные лица, живущие в Петербурге, старались подражать роскоши придворной жизни и щедро рассыпали казну свою; и не одно состояние взлетало на воздух, а владельцы его отправлялись в дальние губернии, в свои вотчины, «чтоб экономию соблюдать и дела исправить». В начале царствования Елизаветы выходили указы от двора, которыми приказывалось «давать балы и маскарады тем из знатных лиц, которыми они в прошлом году не давались», но теперь уже не нужны были такие поощрения; маскарады, балы и ужины не прекращались и давались одни за другими то в том, то в другом знатном доме вельмож, и вина лились без конца: за один ужин выпивалось до 500 бутылок французских вин. Пить много давно вошло в обычай; обычай этот унаследован был от предков. Но при такой жизни все нуждались в деньгах и старались добывать их, не пренебрегая и не брезгая никакими путями. При вечном веселье и роскоши и сотни тысяч доходу не казались достаточными средствами. С европейским образованием привились и слабости европейского общества того времени; слепая страсть к роскоши и наслаждениям проникала в русское общество скорее других сторон цивилизации. Анне исстари ещё приходилось всё это по вкусу: и роскошь, и веселье, и поклонники, расшитые золотом!
