— Не тревожься, боярин! Никогда нас больше не встретишь и песен наших больше не услышишь! Но никому о прошлом не сказывай, не губи нас! И провожать нас не езди… — просила Паша.

— Хорошо, боярышни, пусть будет по-вашему! Повезёт вас мой конюх; он и лошадок вам уберёт, поставит в стойла. Я ж издали поеду за вами, чтобы знать, что вы счастливо к себе в усадьбу вернулись.

— Спасибо, спасибо, боярин! — раздались весело голоса боярышень и Фёклы. — Поминать тебя станем на молитве.

— Спасибо тебе, а матушке мы обо всём скажем: от неё нет у нас тайного! — промолвила Паша, глядя открыто и приветливо на Алексея своими синими глазами. Взгляд её напоминал боярину молодую птицу, ничем ещё не пуганную; таких случалось часто видеть ему в ранней юности, взлезая на деревья и заглядывая в гнёзда. И обе боярышни тоже выпорхнули из гнезда своего по неопытности и молодости. И старшая, хоть глядела угрюмо, но кротко просила не губить их и обещала молиться за него.

Усаживая боярышень в сани и укутывая им ноги медвежьим ковром, пока конюх его взбирался на передок саней и расправлял вожжи, Алексей сказал им приветливо:

— Так вы на меня, боярышни, не гневайтесь, если чем не угодил вам, простите и вину ту мне отпустите! Поезжайте и пойте песни: я вашему веселью не помеха!

— Не полюбились тебе, боярин, наши песни, так теперь нам петь их не в охоту! — ответила Паша, мельком взглянув на него уже из-под опущенного на лицо покрывала и весело смеясь ему в лицо. И странно было, что в ту же минуту припомнилось боярину то время, когда ещё маленькая боярышня толкнула и рассыпала коробку с пряниками; он признал вдруг в Паше старую знакомую.

— Пой, боярышня! — ответил он, смеясь. — Только в лесу пойте дальше от слободы, чтобы не слыхал никто.

— Благодарствуй, боярин, за милостивое слово! — проговорила с поклоном Паша. И при всплывшем в небе месяце Алексей мог разглядеть лукавую улыбку на лице её. Сани помчались, унося боярышень. Поспешно пошёл Алексей к мальчикам, сторожившим коней его, и, вспрыгнув на своего скакуна, никем не замеченный, выехал шагом из слободы; толпа, собравшаяся около избы, так занята была свадьбой и угощеньем, что не приметила приключения с кучером боярышень и их отъезда.

Выехав в поле, Алексей скоро нагнал сани Савёловых и ехал шагах в пятидесяти за ними. Короткий зимний день давно сменился сумерками, и только неяркий свет молодого месяца помогал Алексею следить за санями издали; они въехали в сосновый бор и скрылись из глаз его; но скоро послышалась песня, на звуки которой он направлял коня. В заунывном, словно вьющемся напеве он различал голос Паши, недавно ещё моливший его не губить их. И боярин всё понукал коня, поспешая следить за ними и беречь боярышень. По странному свойству человеческой природы, ему сделались вдруг близки эти незнакомые девушки, на которых он не обратил бы внимания несколько дней тому назад. Он и теперь готов был идти на шведов, чтоб избежать женитьбы, но не мог бы в эту минуту бросить боярышень на произвол судьбы, — их песня манила его за собой. Он нагнал сани в лесу и ехал в нескольких шагах около них. В чаще тёмного соснового бора неясно белел снег при свете пробившихся сюда лучей месяца; бледные лучи его падали и на лица боярышень, полузакрытых прозрачными покрывалами. Алексей озирался по сторонам, боясь, нет ли в лесу чужих людей, с желаньем удалить всякую опасность от бежавших впереди саней, как будто в них провожал он свои сокровища. С полчаса ехали все они таким образом по лесу и выехали, наконец, на поля Савёловых. В поле песни смолкли, а Алексей оставался далеко позади; вдали видна уже была усадьба боярина Савёлова. Боярышни скоро въехали в ворота усадьбы, а боярин Стародубский, быстрым взглядом окинув дом их и всю усадьбу, повернув своего коня, поскакал обратно и скоро скрылся в лесу. Он вернулся к избе, где была свадьба, постоял в толпе и дождался своего конюха. Поздним вечером вернулись они к себе домой. Старик отец долго ждал его к ужину и не дождался.

— Я насилу уговорил батюшку боярина в постель лечь, — сообщал, встречая Алексея, старик Дорофей. — Сказал ему, что ты, верно, в лесу при месяце за зайцами следил.

— Ну да, — проговорил Алексей, пробираясь на свою половину через сени.

Прошло два дня; упрямый боярин Никита Петрович объявил сыну, что заезжал он к боярину Савёлову, говорил о невесте; Ларион Сергеевич обрадовался: лучшего, говорит, мне суженого желать не надо; берите, говорит, Степаниду Кирилловну.

Кончил отец и ждал, что обрадовал сына. Но сын стоял, глядя в сторону, в лице у него вдруг вспыхнула краска, и, понурив голову, он спросил отца:

— Которая же из двух боярышень Степанида?

— Что ж нам до имени. Как бы ни звали, не всё ли равно? Степанида старшая — та, что любит странниц, — ответил отец.

Алексей выслушал молча, но краска у него сбежала с лица, и он проговорил вдруг:

— Батюшка, ведь боярин Савёлов недобро задумал — навязать мне в жёны раскольницу. А имя её мне тоже не нравится.

— Чуден ты, Алексей. Тебе и то не нравится, что другую Пашей зовут, — говорил ему отец.

— Нет, это имя хорошее, — проговорил боярин, опять зарумянившись.

— Не всё ли нам равно? Не видал ты ни той ни другой и не знаешь, которая лучше.

— Я… — вырвалось у Алексея, но он замолк вдруг.

— Что ещё там надумал? — спросил старик.

— Я надумал, что и прежде сказал, что мне сватать невесту не время: не нынче-завтра в поход уйду, — проговорил сын решительно и холодно.

— Алексей! — сурово крикнул старик отец. — Дело кончено, а после сватовства от невесты не отказываются. Ты упрямство из головы выбрось, не идти же мне к Савёлову да брать назад своё слово!

— Ты с ним поговори, батюшка, скажи боярину Савёлову, что ежели он добра нам от сердца желает, так выдал бы другую невесту, — меньшую боярышню.

Отец глянул на сына удивлённый и, помолчав, сказал ему:

— Это пустое, хороши обе невесты.

На том и разговор кончился. Алексей вышел от отца сердитый и мрачный. Он не хотел и не мог сказать отцу, что видел боярышень, что не нравилась ему Степанида, и для отца такие слова, знал он, ничего не стоят. А выдать Степаниду и сказать, что она отдалась расколу и что раскольник живёт в доме Савёловых, Алексей не хотел. Не хотел он накликать беду на боярышню и на её матушку; помнилась ему кроткая просьба: «Не губи нас, боярин». Алексей понимал, что Степаниду ловили на её набожности, и не её вина была в том, что вспоминались ему песни и глаза Паши. Он не хотел связывать себя женитьбой, его манил поход. Уступил бы он отцу, если бы дозволил он выбрать самому невесту, а теперь он решился уехать.

Мрачен был Алексей после разговора с отцом, да невесело было и в доме бояр Савёловых. Тревожилась Ирина Полуектовна встречей дочерей на свадьбе с боярином Алексеем, ещё больше её тревожило сватовство боярина Стародубского. Вот, чудилось ей, уж протягивалась над ними холодная рука Никиты Петровича, перевернёт она вверх дном всё их мирное житьё. Завладеет он дядей, имением и внуками и заставит их всех ходить перед ним по струнке. Но всё это было ничто пред испугом, который объял её, когда боярышня Степанида высказала самому деду Лариону Сергеевичу, что не пойдёт она замуж ни за боярина Стародубского, ни за кого другого.

— Дала я обет служить Богу, и ты, дедушка, помоги мне тот обет выполнить.

Так высказала она деду, и так спокойно, так властно, что вспомнилось Лариону Сергеевичу всё, что говорили о боярынях-раскольницах; побледнел, слушая её, боярин Савёлов.

Решил, однако, Ларион Сергеевич не говорить о том боярину Стародубскому и ласково образумить внучку Степаниду. Но боярышня Степанида перестала есть и пить после разговора с дедом и на глазах у всех таяла. Глядя на неё, стала сумрачна и Паша; не играла она с детьми, не смеялась, и к песням пропала у ней охота, как рассказывала всем Феклуша.

Поутру и днём, сидя в своей теремной комнате за работами, сёстры тихо беседовали вдвоём.

— На горе повстречались мы с молодым боярином, прошло житьё наше вольное, — говорила Степанида, — вот и тебе теперь скучно, Паша, без прогулки сидеть тут безвыходно.