Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

С пристани я различил на палубе «Испаньолы» трех человек. Один, распростертый на досках, был совершенно неподвижен, второй склонился над ним, а дядя Билли тем временем деловито спускал паруса и убирал их, не обращая ровным счетом никакого внимания на сгрудившихся на причале людей, все взгляды которых были прикованы к нему. Когда я спускался по трапу на палубу, из толпы послышались крики:

«Зачем ты притащил их сюда, Билли?»

«Это не наши ребята!»

«Это фрицы, это гансы!»

«Глянь, а форма-то форма – совсем не наша!»

«Поганые сволочи!»

Потом они переключились на меня:

«Нечего с ними цацкаться, доктор!»

«После того, что они сделали, они этого не заслуживают!»

Я остановился посреди палубы и устремил взгляд на море лиц, маячивших на причале надо мной. Не без удовольствия должен заметить, что этого взгляда, которым я скорее пробуравил их, нежели обвел, все же оказалось достаточно, чтобы заставить немногочисленных недовольных прикусить языки. Никто из них не произнес больше ни слова. Впрочем, возможно, многие уже обратили внимание на то, что бросилось мне в глаза с первого взгляда: моряк, распростертый на палубе, был мертв. Возможно, некоторые заметили и то, что, кем бы он ни был, к какой бы нации ни принадлежал, он был совсем молоденький, почти мальчик; его борода, в отличие от бороды его товарища, представляла собой скорее редкий юношеский пушок. Опустившись на корточки рядом с ним, я прощупал его запястье и шею в поисках пульса – просто на всякий случай. Никакой нужды в этом, впрочем, не было. Неподвижность и бледность смерти ни с чем не спутаешь. По выражению, с которым смотрел на меня второй моряк, я понял, что он и сам все знает.

«Sein Name… – начал он. – Его имя Гюнтер, Гюнтер Штайн. Aus Tübingen[28]. Я тоже оттуда. Тот же город. Он был самый младший на нашей лодке. Всего девятнадцать. Sein Bruder… его брат, Клаус, его тоже убили, в Бельгии. У его матери больше нет сыновей».

По-английски он говорил не слишком уверенно, пересыпая фразы немецкими словами, бо́льшую часть которых я не понимал. Себя осмотреть он дал мне с большой неохотой. Даже при беглом осмотре было абсолютно ясно, что он озадачен и сбит с толку, а также напуган толпой зевак, которая уже слегка утихомирилась, но все же была настроена по отношению к нему довольно недружелюбно. Кроме того, он был явно обезвожен и ослаблен и с трудом держался на ногах. Все его лицо было покрыто волдырями и местами шелушилось от долгого нахождения на ветру и солнце.

Дядя Билли, который, как я уже знал по опыту, был человеком исключительно застенчивым и нелюдимым, ни за что не позволил бы мне себя осмотреть, тем более на глазах у такого количества народу. Поэтому я просто задал ему несколько вопросов, при этом внимательно за ним наблюдая. Он тоже проявлял явные признаки истощения и переохлаждения, но держался молодцом. На мои вопросы, как я и ожидал, он отвечал, ни разу на меня так и не взглянув, короткими, отрывистыми фразами, своим обычным бесцветным голосом и с ничего не выражающим лицом. Но, несмотря на все это, мне все-таки удалось составить по его словам приблизительную картину того, что случилось в море. Насколько я понял, в нескольких милях к югу от Силли «Испаньола» угодила в полный штиль и начала дрейфовать по течению. Однажды утром дядя Билли проснулся оттого, что его кто-то звал.

«Сначала я решил, что мне померещилось, – поведал он мне. – Но оказалось, что нет».

Он заметил неподалеку спасательный плотик с двумя моряками и взял их на борт. То ли он не понял, кто они такие и откуда, то ли его это не волновало. У него еще оставался небольшой запас воды, которым он поделился со спасенными, но запас был очень скудный, и вскоре ее не осталось совсем. Еда тоже кончилась.

«Один из моряков умер, – сказал Билли. – И я расстроился. Он был совсем мальчик, как Альфи».

После этого он сказал, что не желает больше об этом говорить, потому что это его расстраивает, и добавил, что хочет поскорее вернуться домой, потому что соскучился по Мэри, Джиму и Альфи.

«Может, – предложил я, – лучше будет, если я отправлю на Брайер весточку, чтобы они сами приехали к вам сюда, на Сент-Мэрис? А вы пока побудете у меня дома, отдохнете. Вам необходимы отдых и еда, Билли. Вы оглянуться не успеете, как они уже приедут. Не надо вам сейчас выходить обратно в море. В другой раз».

«Я не люблю чужие дома, – заупрямился он. – И чужих людей тоже не люблю. Никуда я не пойду».

«Но я же вам не чужой, Билли», – возразил я.

«Зато вот они там чужие», – буркнул он и повернулся спиной ко мне и к ним.

Толпа казалась угрожающей даже мне, а ведь я всех их знал. Все они были моими пациентами. Но я знал, как сильно Билли ненавидит, когда на него глазеют. Теперь уже сотни лиц смотрели на нас с причала, и ни на одном из них не было ни тени улыбки. Я знал, каким упрямым может быть дядя Билли, и отдавал себе отчет в том, что мне не удастся убедить его пойти ко мне в гости, если люди не расступятся. Поэтому я решил взять дело в свои руки и обратиться к толпе самым властным тоном, на какой только был способен.

Я знал, что в одиночку мне не справиться. Мне необходим был союзник среди тех, кто толпился на причале, кто-то, на кого я мог бы рассчитывать. Обведя взглядом лица, я нашел того, кого искал: мистера Григгса, начальника порта, рулевого островной гички, члена городского совета, церковного старосту, человека, пользовавшегося всеобщим уважением и восхищением.

«Мистер Григгс, – произнес я, возвысив голос так, чтобы все могли меня слышать. – Я был бы весьма вам признателен, если бы вы безотлагательно послали за гробовщиком, чтобы он забрал отсюда этого беднягу. Также я прошу вас оповестить семейство Уиткрофт на Брайере, что „Испаньола“ вернулась, и дядя Билли тоже, целые и невредимые. Тем временем, поскольку оба этих человека нуждаются в медицинской помощи, я хотел бы забрать их к себе в дом, где они смогут получить надлежащий уход».

Моя публика внимательно слушала, и это обстоятельство весьма меня приободрило.

«Вы согласитесь со мной, мистер Григгс, – продолжал я, – если я скажу всем собравшимся, что у нас тут не цирк и что надо не стоять и глазеть, а вспомнить, что погиб молодой человек, молодой моряк из Германии, которого звали Гюнтер. Он тоже был чьим-то сыном, как и несчастный Джек Броуди, как Генри Гибберт и Мартин Дауд. Они сражались за нашу страну, как этот юноша за свою. Поэтому мы должны отнестись к нему с уважением, вне зависимости от того, откуда он родом, точно с таким же уважением, с каким вы и ваши предки отнеслись к представителям немецкого народа, много лет назад спасенным с потерпевшего крушение „Шиллера“, и к тем из них, кто погиб и теперь покоится на нашем кладбище бок о бок с англичанами».

Я закончил говорить и стал ждать возмущенных возгласов или хотя бы каких-то возражений, пусть даже немногочисленных, однако их не последовало. Вместо этого заговорил мистер Григгс:

«Доктор прав. Давайте проявим подобающее уважение».

По толпе пробежал одобрительный гул, и она начала расходиться или, по крайней мере, пятиться от края причала. Обо всем дальнейшем позаботился мистер Григгс. В считаные минуты появился гробовщик с двухколесной тележкой и повез тело Гюнтера Штайна, накрытое простыней, прочь. Островитяне обнажали головы и опускали глаза, когда тележка проезжала мимо них. Многие крестились. Никто не проронил ни слова. Все было тихо и спокойно, оставшиеся зрители толпились чуть поодаль. Дядя Билли пошел со мной – пусть и неохотно, но все-таки пошел.

Странная это была процессия. Возглавлял ее преподобный Моррисон, за ним медленным и торжественным шагом следовал гробовщик со своей тележкой, а мы втроем замыкали ее: немецкий моряк с одной стороны от меня, а дядя Билли – с другой, время от времени касаясь моего локтя, видимо, в поисках поддержки. А следом за нами шли мистер Григгс и десятки островитян. Люди толпились вдоль улиц, по которым мы двигались к дому гробовщика. Тишину нарушало лишь шарканье ног да грохот колес по брусчатке. Когда мы проходили мимо почты, многие отворачивались от нас; я ощущал некоторую молчаливую враждебность, исходившую от толпы, которая внимательно рассматривала немецкого моряка, шагавшего рядом со мной. Но к этой враждебности примешивалось уважение и любопытство – особенно это касалось ребятишек, которые протискивались сквозь толпу и пролезали вперед, чтобы, вытянув шеи, получше разглядеть происходящее.

вернуться

28

Из Тюбингена (нем.).

53
{"b":"624944","o":1}