Однако следующий же мой ход нередко сгонял улыбку с его лица, и тогда он возводил глаза к небу, качал головой и с досадой хлопал себя ладонью по кулаку. Держался он всегда безукоризненно вежливо, пожимал мне руку в конце каждой партии и аплодировал моим победам. А еще он был забавный. Проигрывая, он иногда грозил пальцем моему плюшевому мишке, делая вид, что выговаривает ему. Я не понимала точно, что он говорит, но, думаю, суть улавливала. Кажется, он говорил моему медвежонку, чтобы тот мне не подсказывал, а сидел и смотрел молча, потому что вдвоем против одного играть нечестно. С этими словами он разворачивал медвежонка, чтобы тот не мог наблюдать за следующей игрой. Я же, расставив фигуры перед следующей партией, разворачивала медвежонка обратно, и Вильгельм посмеивался. Мне нравился этот его смешок. Он был не натянутый, каким часто бывает смех, а очень живой, непринужденный, такой же непринужденный, как и его улыбка.

Очередная партия была в самом разгаре, когда некоторое время спустя кто-то позвал Вильгельма из-за занавески. Это был капитан. Вильгельм поднялся, одернул свой плащ и, поправив на голове фуражку, показал мне часы у себя на запястье и трижды обвел пальцем вокруг циферблата. Я поняла, что ему придется уйти на три часа. Он уложил меня на койку, сунул в руки моего медвежонка, укрыл одеялом и знаками показал, что нужно натянуть одеяло на лицо, чтобы капель не мешала мне спать. Потом, отдав мне честь, он удалился. Пусть в китокорабле было влажно и душно, пусть капало и пахло мазутом и застарелым потом, зато там было тепло и играла музыка, а у меня был мой плюшевый мишка. Качка и мерный гул двигателей мало-помалу убаюкали меня, и я уснула.

Auf Wiedersehen[21]

Проснулась я, абсолютно не понимая, где нахожусь; все, что я знала, – это что вокруг темно, хоть глаз выколи, и ни единого проблеска света. До меня доносился гул двигателей и чьи-то приглушенные голоса, переговаривающиеся встревоженным шепотом. Уши у меня заложило, желудок настойчиво стремился ухнуть куда-то вниз, и в то же время я каким-то образом взмывала вверх, вперед ногами, и при этом меня так трясло, что пришлось ухватиться за края койки, чтобы не упасть. Я не могла сообразить, где нахожусь, пока наконец резкий запах гари мне не напомнил.

Занавеска с треском сдвинулась в сторону, и в каюту внезапно хлынул свет. А вместе со светом появился и голос, а следом за ним лицо. Это был Вильгельм. Он протянул мне какую-то одежду – мою одежду.

– Вот. Держи, – прошептал он. – А теперь одеваться. Schnell. Schnell[22]. Герр капитан говорит, нам пора.

С этими словами он вышел, задернув за собой занавеску. Теперь от моих вещей разило мазутом, как и от всего остального. Словно их пропитали мазутом, да еще подпалили. На ощупь они были по-прежнему влажные, но зато, по крайней мере, теплые. На то, чтобы одеться, у меня ушло довольно много времени, потому что из-за постоянного движения лодки удерживать равновесие было невозможно. Одеваться, одновременно за что-то держась, оказалось задачей не из легких. Но, переодевшись обратно в свои вещи, я гораздо больше стала чувствовать себя самой собой.

Когда некоторое время спустя Вильгельм вернулся за мной, я сидела на койке с плюшевым мишкой в руке и терпеливо ждала, готовая идти, однако чего я ждала и куда мне предстояло идти, я не имела ни малейшего понятия. Вильгельм накинул мне на плечи одеяло.

– Meine Mutti[23], – сказал он. – Она делала для меня. Теперь оно тебе. Тепло, пусть будет тепло. – Он с улыбкой похлопал моего медвежонка по голове ладонью. – Und[24] у тебя твой маленький друг. Das ist gut[25]. Друг всегда хорошо.

Он помог мне подняться на ноги, взял за руку, вывел из каюты и двинулся по коридору, мимо коек и гамаков, мимо всех этих лиц, глядевших на меня. Некоторые моряки вскидывали руки в молчаливом прощании. Другие кивали и улыбались, когда я проходила мимо, и говорили: «Auf Wiedersehen».

Один или два произнесли:

– До свидания, малышка.

Потом Вильгельм помог мне подняться по трапу, и я неожиданно оказалась на холодном свежем воздухе. Вокруг была ночь, неспокойное море и звезды. Вдали я различила землю, судя по очертаниям, какой-то остров, черный и низкий на фоне темного моря. Небольшой плотик уже был спущен на воду и ждал нас, двое матросов сидели на веслах, один из них держался за ступеньку трапа. Спуск показался мне очень длинным.

– Seemann Кройц поможет тебе. Не бойся, ты не упадешь.

Я немедленно узнала голос, исходивший от долговязого темного силуэта, который появился передо мной. Это был капитан. Я смутно различала очертания его фуражки на фоне неба.

– Надеюсь, тебе было хорошо у нас на лодке, а моя постель показалась тебе удобной, – сказал он. – Я с радостью подошел бы поближе к берегу, но здесь недостаточно глубоко. Тут повсюду скалы, прямо как зубы, только и ждут, чтобы укусить нас. Поэтому Seemann Кройц с двумя другими матросами отвезут тебя на ближайший остров. На моей карте он назван Сент-Хеленс. Он совсем маленький, мало домов и мало людей. Надеюсь, ты найдешь здесь кого-нибудь, кто сможет позаботиться о тебе, а также пищу и кров. Но мы не высадим тебя на берег с пустыми руками. Мы дадим тебе небольшой подарок на память о нас. Seemann Кройц даст тебе воды, колбасок и немного нашего кроличьего хлеба. – Он засмеялся и пожал мне руку. – Ну, в путь, gnädiges Fräulein. Я рад, что мы наткнулись на твой рояль. И мои ребята тоже этому рады. А у нас с ними в плавании не так уж и много поводов для радости. Все, тебе пора. – Он отдал мне честь. – Auf Wiedersehen, молчаливая малышка. Вспоминай нас, а мы будем вспоминать тебя.

Я повернулась и посмотрела на трап, на бурное море далеко внизу, на крохотный плотик, покачивавшийся на волнах рядом с подводной лодкой. Ноги отказывались мне подчиняться. Я не смогу. Я не смогу спуститься вниз по этому трапу, не смогу никогда в жизни. Вильгельм, видимо, все понял по выражению моего лица, потому что присел на корточки и подхватил меня на закорки. Так, закрыв глаза и крепко обхватив его руками за шею, я спустилась по трапу на плотик, и матросы заработали веслами, быстро увозя нас прочь от подводной лодки, пока она не превратилась в далекий темный силуэт на фоне океана.

Пока мы ехали, никто на плотике не произнес ни слова. Мало-помалу мои глаза привыкли к темноте. В небе мерцали звезды. Вильгельм сидел у руля, подавшись вперед и напряженно отыскивая на берегу место, где мы могли бы пристать. Мы обогнули мыс, у которого бурлили волны, утесы вздымались высоко к небу, а груды острых камней вдавались далеко в море, и наконец, к моему несказанному облегчению, оказались в более спокойных водах. Когда мы приблизились к берегу, матросы на веслах стали грести аккуратнее и медленнее, так что наш плотик бесшумно скользил по поверхности моря. Нашим взглядам открылась отлогая песчаная полоса, хорошо различимая в свете звезд. К ней они и направили плотик.

Вильгельм выскочил на мелководье и махнул рукой в направлении дюн. Тогда я и увидела то, что все они уже заметили, – дом с темными окнами и одним дымоходом, на верхушке которого сидела белая чайка. Я знала, что чайки любят греться на верхушках печных труб. Значит, где-то там горит огонь и скоро я буду сидеть у него, в тепле и безопасности. Вильгельм вытащил меня из плотика и поставил на песок рядом с ним. Потом склонился ко мне и положил руки мне на плечи:

– Это Англия. Иди туда, в дом, ja? Там твои.

С этими словами он протянул мне флягу и небольшой бумажный пакет. Судя по запаху, там лежали колбаска и хлеб.