Словно дикая козочка, Люси перепрыгивала с камня на камень и скакала по отмелям. Альфи следовал за ней повсюду, куда бы она ни шла, – а угнаться за ней оказалось не так-то просто. Он и не догадывался, что она может быть такой проворной, такой быстроногой. Задыхаясь от восторга, она будто бы на каждом шагу делала все новые и новые открытия, точно ищейка, напавшая на след, ищущая и отыскивающая. И едва ли не каждое такое открытие заставляло ее разыгрывать маленькую сценку – пантомимой и жестами, – смысл которых начисто ускользал от Альфи и ставил его в тупик.

И все же она – Альфи видел это – старалась так усердно, как никогда прежде, пытаясь произнести слова, которые упорно не желали выговариваться как положено, и помогая себе отчаянной жестикуляцией. Все эти гортанные звуки и прищелкивания языком напомнили Альфи старую мамашу Стеббингс из Атлантик-Коттеджа с Галечного берега – она появилась на свет глухой, да еще и с волчьей пастью. Никто не понимал ни слова из того, что она говорила. Она тоже изъяснялась при помощи взглядов и жестов, но Альфи все равно никогда толком не разбирал, что она пытается до него донести. Беда была в том, что старая мамаша Стеббингс начинала злиться, если ее не понимали, и тогда волей-неволей приходилось давать деру, из-за чего она злилась еще больше.

С Люси дело обстояло иначе. Она не злилась, а просто пыталась донести свою мысль снова и снова, и потом в случае с Люси Альфи очень хотелось понять, что она пытается ему втолковать, подбодрить ее не бросать попыток.

Это было довольно нелегко и сбивало с толку, потому что истории, которые она пыталась ему рассказать, насколько он вообще был способен их разобрать, были никак не связаны друг с другом и напоминали скорее разрозненные кусочки головоломки. В одну минуту она тыкала на море, в сторону маяка на острове Раунд. Потом, поджав ноги, усаживалась на песок и принималась рисовать нечто похожее на огурец. А в следующий миг уже хватала ракушку и изображала, будто поедает ее.

Потом, снова вскочив на ноги и схватив его за руку, она потащила его обратно к чумному бараку, а там принялась тыкать в разбросанные повсюду пустые ракушки, после чего повалилась на пол перед камином и, схватившись за живот, начала стонать, явно изображая, что ей очень худо. Миг спустя, заметив на вершине трубы чайку, она взвилась на ноги и, сердито размахивая руками, принялась швырять в нее камнями. Обнаружив в зарослях папоротника старую палку, похожую на кусок плавника, она принялась хромать, точь-в-точь как дядя Билли, когда изображал из себя Джона Сильвера, – при чем тут вообще дядя Билли, Альфи понимать решительно отказывался. После этого она вновь выскочила из чумного барака и помчалась по тропинке, но в следующий же миг неожиданно рухнула на четвереньки и стала делать вид, что по-собачьи лакает из лужи, и все это сопровождалось бурными жестами и потоком нечленораздельных звуков, которые больше всего напоминали бульканье.

По отдельности эти сценки были Альфи даже частично понятны, но они разыгрывались так быстро и сменяли одна другую с такой стремительностью, что все вместе казались лишенными какого-либо смысла. Он постоянно просил показывать помедленнее или повторить еще раз, но не успевал он и рта раскрыть, а Люси уже мчалась куда-то дальше.

В полдень они очутились на вершине большой скалы неподалеку от чумного барака. Альфи хотел, чтобы она посидела, перекусила хлебом с сыром, который дала им с собой Мэри. Возможно, тогда ему удалось бы попытаться успокоить ее и поговорить. Но ее, похоже, не интересовала ни еда, ни разговоры. Все, что она желала делать, – это махать руками и прыгать при виде каждой проплывающей мимо рыбачьей лодки. А когда ей это надоело, она улеглась навзничь и устремила взгляд в небо. Указав на месяц, все еще виднеющийся в вышине, она принялась негромко напевать свою любимую мелодию. Потом похлопала ладонью по камню рядом с собой, приглашая Альфи присоединиться к ней. Они стали напевать вдвоем. Некоторое время спустя они оба умолкли, слушая море, ветер, куликов-сорок и глядя, как с пронзительными криками кружат над ними чайки.

– А они нам не слишком-то рады, а? – заметил Альфи. – По-моему, они хотят, чтобы мы убрались отсюда. Пожалуй, нам и в самом деле пора.

Помогать Люси на спуске потребовалось ничуть не больше, чем на подъеме. Добравшись донизу – а времени на это ей потребовалось куда меньше, чем ему, – она упала на землю и с искаженным от боли лицом схватилась за лодыжку. На миг Альфи даже решил, что она в самом деле подвернула ногу, настолько правдоподобно это выглядело. Но потом он увидел, что ее глаза улыбаются. Тогда он вспомнил, какая распухшая лодыжка у нее была, когда они с отцом привезли ее домой.

– Твоя нога – это случилось здесь, да? – спросил он.

Люси закивала. Тогда-то Альфи и почувствовал наконец, что начинает понимать, что к чему, сложил два и два.

– Значит, ты приплыла сюда на лодке, верно? – начал он. – И жила в чумном бараке – больше ведь негде, да? Ты ела моллюсков, а на скалу забиралась и махала руками, чтобы кто-нибудь тебя заметил и приплыл на помощь. Но никто не замечал, так? До тех пор, пока не приплыли мы, а к тому времени ты была уже одной ногой в могиле. Только к чему там был тот огурец, который ты нарисовала на песке? И я так и не понял, откуда ты приплыла. Мы должны узнать все, Люси, понимаешь? Это очень важно. Ты должна нам все рассказать. И куда подевалась лодка? Не могла же ты приплыть сюда одна. Кто тебя привез? И твоя фляжка, кто тебе ее дал?

Она внимательно смотрела на него и напряженно думала. Альфи видел это. Она хотела ответить ему. Она хотела все ему рассказать. Не успел он опомниться, как она вскочила на ноги и вновь бросилась бежать через вересковую пустошь по тропинке, ведущей к пляжу.

Альфи решил, что, видимо, своими вопросами расстроил Люси, и бросился за ней вдогонку, крича, чтобы она остановилась. Когда он вновь нашел ее, она стояла на коленях на песке и, держа в руке раковину каракатицы, что-то лихорадочно рисовала. Она не оторвалась от своего занятия, даже когда он остановился прямо перед ней. Она продолжала рисовать. Это снова было нечто похожее на огурец, гигантский огурец. Но из него торчала вверх какая-то закорючка. Фонтан воды! Это был кит! Ну точно, кит! Альфи немедленно вспомнилась история про Иону, один из тех дурацких слухов, которые ходили по острову, когда Люси только нашли, насчет того, что ее принес на спине кит.

Но она уже рисовала рядом с китом плот, а на нем трех человек, и у одного из них было что-то в руке – фляжка, фляжка с водой! Закончив рисунок, Люси уселась на коленки и, сделав пару глубоких вдохов, заговорила – очень медленно и членораздельно. Ткнув в человека в лодке, того самого, с фляжкой в руке, она произнесла:

– Вильгельм. Wasser. Gut.

Слова, снова! Те же самые. Но это были немецкие слова. Альфи уже решил, что сохранит все в тайне и будет надеяться, что, вернувшись обратно, Люси продолжит молчать. Заговорить означало выдать себя с головой.

Неожиданно Люси наклонилась вперед и нарисовала в лодке еще одну фигурку – фигурку, которая держала что-то в руках – это был мишка с улыбающейся мордочкой. Ее плюшевый мишка. Засмеявшись, она вновь уселась на пятки и ткнула пальцем себе в грудь.

– Дуреха! – воскликнула она. – Дурында! Дуреха! Дурында!

Снова и снова, заливаясь смехом, повторяла она эти слова. Альфи видел, что она просто радуется звуку собственного голоса, наслаждается внезапно обретенным даром речи, столь же изумленная этому, как и он сам. Альфи тоже был рад слышать эти слова, но совсем по иной причине. Это были английские слова. Английские! Дурында – отец иногда называл так Пег. И мама тоже. Откуда ей было знать это слово, если английский не ее родной язык? Его охватило такое облегчение, что он принялся смеяться вместе с ней, а потом они дружно пустились в пляс, подскакивая и выкидывая вверх ноги, прямо на ее рисунке, как попугаи, повторяя эти слова, эти чудесные, восхитительные слова – снова и снова, все громче и громче, пока все чайки на острове не переполошились и не принялись кружить в воздухе с тревожными криками. Или это тоже был смех?