Тут я узнала одну из пассажирок, добродушного вида пожилую даму, очень похожую на оставшуюся дома тетю Уку. Она всегда сидела в столовой в одиночестве, и я все время восхищалась ее невозмутимостью и неизменным платьем из темно-зеленого бархата. Она ласково улыбнулась мне в тот мой первый раз в столовой, когда все остальные только глазели. Я тогда была очень ей за это благодарна и теперь вспомнила ее. Она сидела на скамейке с закрытыми глазами, и ее губы беззвучно шевелились в молитве, а пальцы сжимали крестик, висевший на цепочке у нее на шее. Потом она открыла глаза и увидела, что я смотрю на нее. Она улыбнулась мне, как тогда, и сделала знак подойти и сесть рядом с ней. Вслух она не произнесла ни слова, но обняла меня за плечи и сжала мою руку в своей.

Где-то глубоко в трюме что-то оглушительно простонало, и, точно обреченный, корабль испустил последний вздох, – заклубился пар. Чем сильнее кренился корабль, чем глубже он уходил под воду, тем крепче прижимала меня к себе пожилая дама. Потом она заговорила.

– Ты совсем еще юная, – произнесла она. – Садись в шлюпку, девочка, спасайся.

– Я должна дождаться маму, – возразила я.

Она взглянула на меня в упор долгим взглядом:

– Если бы я была твоей матерью, я бы не хотела, чтобы ты меня дожидалась. Я хотела бы, чтобы ты спасалась. Идем, милая.

Мы поднялись и с большим трудом, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, стали пробираться сквозь толпу к ближайшей шлюпке, которая висела на талях, уже забитая под завязку. Пожилая дама обратилась к офицеру, который командовал происходящим.

– Я хочу, чтобы вы посадили в лодку мою внучку, – сказала она.

Сначала офицер не обратил на нее внимания, но она не намерена была сдаваться. Она настойчиво похлопывала его по плечу, пока он не обернулся к ней и не вынужден был ее выслушать.

– Моя внучка должна попасть в эту лодку, – произнесла она настойчиво.

– Мне очень жаль, мэм, но мест больше нет.

– Скажите, у вас есть дети? – поинтересовалась дама.

– Да, мэм.

– Если бы это была ваша дочь, вы нашли бы для нее место?

Офицер, на миг утратив дар речи, смотрел на нее.

– Тогда посадите мою внучку, – сказала она.

Больше он с ней не спорил и молча протянул руку, чтобы помочь мне перебраться в шлюпку. Последние ее слова, обращенные ко мне, были:

– Живи, дитя, ты должна жить. Живи за свою мать, живи за меня.

Когда я уже занесла ногу, чтобы перебраться через борт, шлюпка внезапно качнулась. Я до сих пор не знаю, запрыгнула ли я внутрь сама, или тот офицер забросил меня в нее, но, так или иначе, я очутилась на дне лодки. Она стала опускаться вниз, а я запрокинула голову, пытаясь разглядеть наверху ту пожилую даму, или Брендана, или маму. Но не увидела ни одного знакомого лица.

В шлюпке тоже не оказалось ни одного человека, который был бы мне знаком. Чьи-то руки подняли меня, помогли найти местечко в лодке, которая была забита людьми от носа до кормы. Каждый внезапный рывок опускающейся шлюпки отзывался острой болью в моем сердце. Я плакала и звала маму, вновь и вновь пытаясь разглядеть ее среди лиц пассажиров, облепивших ограждение палубы. Кто-то из них махал руками, большинство плакали, но мамы среди них не было. Ее там не было.

Лодка между тем с размаху ударилась о поверхность воды и, заколыхавшись на волнах, в конце концов выправилась. Матросы налегли на весла, спеша отплыть подальше от корабля, а я могла думать лишь о том, что надо было мне самой отправиться за мамой, нельзя было доверять это Брендану, я не должна была садиться в эту шлюпку без нее. Я горько плакала, обвиняя себя во всем, как вдруг почувствовала, как в мою руку скользнула чья-то маленькая холодная ладошка. Рядом со мной сидела Селия, прижимая к груди своего плюшевого мишку и жалобно всхлипывая.

– Где Пол? – закричала я. – Где ваши мама и папа?

Она помотала головой. Я принялась озираться по сторонам, пытаясь отыскать их среди тех, кто был в лодке, и тех, кто смотрел на нас с корабля. Их нигде не было видно. Я обняла Селию и крепко прижала к себе. Она плакала и дрожала, но уже не так отчаянно. Малышка прильнула ко мне и уткнулась лицом мне в плечо.

– Все будет хорошо, Селия, – заверила я ее. – Тут недалеко до берега, я точно это знаю. Нас найдут. Теперь я о тебе позабочусь. Честное слово.

Я и представить не могла, что корабль такого размера может затонуть так быстро. Он ушел на дно за считаные минуты. Однако же он не затонул полностью. Прекрасная великанша Брендана погибала. Ее корма возвышалась над водой, отказываясь тонуть, и я хорошо видела ограждение палубы, у которого мы с Бренданом стояли всего несколько минут назад.

Повсюду вокруг нашей шлюпки на волнах колыхались другие такие же лодки, пытающиеся отплыть от места кораблекрушения как можно дальше. Многие уже успели перевернуться, и пассажиры изо всех сил цеплялись за них. И повсюду барахтались люди, пытающиеся доплыть до какой-нибудь из шлюпок или хватающиеся за них и умоляющие взять их на борт. На воде плавали шезлонги, скамейки, столы, сундуки и чемоданы. Во все стороны, насколько хватало глаз, океан усеивали обломки, и среди них барахтались сотни людей, из последних сил сражающихся за свою жизнь. Многие из них прямо у меня на глазах проигрывали эту борьбу.

Нашу шлюпку уже облепило с десяток, если не больше, таких бедолаг; они цеплялись за борта, крича и умоляя помочь им забраться внутрь. Их голоса до сих пор звучат у меня в ушах, а перед глазами стоят их лица.

– Ради Господа, не бросайте меня!

– Я не хочу умирать!

– Боже милостивый, спаси меня!

Одна молодая женщина вцепилась в мою руку, но потом выпустила ее, слишком ослабев и не в силах больше держаться.

– Попрощайтесь за меня с мамой, – выдохнула она и на моих глазах ушла под воду.

Другие цеплялись за что придется, умоляя нас спасти их. Матрос, сидевший на румпеле, снова и снова грубо рявкал на них, твердя, чтобы убирались прочь, что поблизости есть другие лодки, многие из которых заполнены лишь наполовину, что эти лодки совсем рядом и пусть они туда и плывут, а мы рискуем пойти ко дну, если возьмем на борт еще хоть одного пассажира. Он категорически запретил нам помогать забраться на борт кому-то еще. Но, несмотря на все его запреты и брань, когда к шлюпке подплывали матери или дети, ни у кого не поднималась рука оттолкнуть их. Находились такие, у кого еще оставалось достаточно сил и отчаянного желания жить, чтобы вскарабкаться в лодку без посторонней помощи. Ни у кого не хватало духу мешать им.

Все видели, что лодка уже опасно осела и вода местами перехлестывает через борта и плещется на дне у наших ног, с каждым разом становясь все выше. Моряк, сидевший на румпеле, костерил нас на все лады.

– Господи боже мой, люди, вы в своем уме? Мы все пойдем ко дну, если возьмем на борт еще хоть кого-нибудь. Видели, сколько тел в воде плавает? Вы их видели? Тоже так хотите? Все, никого больше не берем, слышите? Ни одного человека.

Но все его увещевания не имели успеха.

Шлюпка была полностью облеплена людьми. Чуть ли не за каждый дюйм борта цеплялись чьи-то руки. Лица, белые от страха, смотрели на нас, губы шевелились в последних призывах о помощи и последних проклятиях, глаза молили и обвиняли. Матрос не оставлял попыток достучаться до них.

– Вы что, не понимаете? – бушевал он. – Вы потопите лодку! Вы тянете ее на дно! Вы погубите нас всех!

Один из тех, кто упорно продолжал цепляться за борт, так близко от меня, что я могла бы протянуть руку и коснуться его, был пожилой мужчина. Он не просил помочь ему забраться в лодку. Он не произнес вообще ни слова, лишь молча висел, дрожа, и смотрел на нас с Селией. Я не знала, что ему сказать. Мне стыдно было на него смотреть. И тут он произнес:

– Он прав. Мы потопим лодку. Вы молодые. А я нет. Живите, живите долго и будьте счастливы. Благослови вас Бог.

С этими словами он просто отпустил борт и поплыл прочь. Больше я его не видела.

Селия жалась ко мне в поисках тепла и утешения и плакала все отчаянней, потому что хотела к маме. Я обнимала ее, пытаясь приободрить и тем самым приободриться сама.