Фрэнсис решила, по крайней мере, ответить Кристине. Она торопливо оделась и, не сказавшись матери, отправилась в почтовую контору у Камберуэлл-Грин. АХ КРИССИ СТРАШНАЯ БЕДА НО ДЕРЖИМСЯ СКОРО ЗАЙДУ ОБЕЩАЮ ЛЮБЛЮ. Девушка за стойкой посмотрела на нее как на ненормальную. «Может, я и впрямь тронулась умом», – подумала Фрэнсис. Выйдя из здания, она немного постояла в мучительной нерешительности, глядя в сторону Уолворта и раздумывая, не дойти ли сейчас до лавки мистера Вайни. Желание увидеть Лилиану было сродни неодолимой тяге, возникающей после первого приема наркотика. Но потом она представила, какую суету вызовет своим неожиданным появлением. И смогут ли они уединиться там, хоть ненадолго? Да и вообще, есть ли у нее что сказать Лилиане? Сейчас в опасности не она, а Чарли. Вероятно, Лилиана скажет, что надо его предупредить, но они не могут сделать этого, не выдав себя. В конечном счете Лилиана только разнервничается еще сильнее и, не дай бог, как-нибудь проговорится.

Вдобавок, хотя Фрэнсис ушла из дома всего минут двадцать назад, она уже начала тревожиться, не произошло ли там чего-нибудь в ее отсутствие. Она повернулась прочь от Уолворта и поспешно зашагала вверх по холму, с каждой секундой исполняясь все большей уверенности, что застанет в доме толпу полицейских.

Но нет, там все было по-прежнему. Мать оставалась в своей спальне и вышла только в начале восьмого, когда Фрэнсис робко постучалась к ней и сообщила, что ужин готов. Вечер прошел в натянутой атмосфере: миссис Рэй сидела в своем кресле, с пледом на коленях, и отвечала на каждую реплику Фрэнсис с задержкой, уклончиво и неопределенно… Ночью Фрэнсис долго лежала в постели без сна в глазу, точно зная, что мать тоже не спит, тоже лежит там без сна в глазу и медленно, но верно связывает в уме разрозненные факты в единую картину.

Однако и наутро мать ничего не сказала. Она была бледна, спокойна и держалась отчужденно. Фрэнсис при первой же возможности сбегала за утренними газетами, ожидая увидеть в них что-нибудь новое насчет следствия. Но о влюбленной парочке нигде не упоминалось. Полиция продолжала искать преступника и теперь, похоже, значительно расширила зону поисков: сообщалось, что они допрашивают людей в Далидже. Имя Чарли не встретилось ни в одной из заметок, и к Фрэнсис начала возвращаться прежняя уверенность. В конце концов, что у них есть против него? Это же все пустые предположения, верно? Не подкрепленные никакими доказательствами. И даже если его арестуют… ну, арест все-таки не равнозначен обвинению, решительно подумала Фрэнсис. Чарли всего лишь придется признаться, где он провел вечер пятницы. Если он был в каком-то борделе, или наркопритоне, или черт знает где еще, конечно же, он предпочтет сказать правду, чем быть обвиненным в убийстве своего лучшего друга. А что касается конкретного времени событий – так не важно, когда именно Леонард был убит. Абсолютно ничего не указывает на то, что убийство произошло в доме; ничего не связывает смерть Леонарда с Лилианой или с ней.

После обеда, прошедшего в тяжелом молчании, мать холодным тоном объявила, что уйдет на час-другой. Фрэнсис почувствовала, как кровь отливает у нее от лица: неужели она все-таки решила пойти в полицию и рассказать о своих подозрениях? Но она отправлялась по своим благотворительным делам. Нужно отнести в комитет протоколы собраний, сообщила мать, надевая пальто. Очень любезно со стороны Фрэнсис предложить свою помощь, но нет, она сама, пожалуй. Она хочет зайти в церковь, да, хочет зайти в церковь на обратном пути.

Так, может, мать намеревается выложить все не полицейским, а викарию? Фрэнсис проводила ее обреченным взглядом. А вдруг мистер Гарниш заговорит? Нужно все продумать, быть ко всему готовой.

Но она наконец-то осталась в доме одна – просто подарок судьбы. Впервые со времени смерти Леонарда она здесь совсем одна, и нужно использовать следующие два часа наилучшим образом. Тщательно проверить, не осталось ли где каких улик.

Ей заметно полегчало, когда она взялась за дело. Следы крови на ковре в Лилианиной гостиной никуда не делись, но теперь Фрэнсис увидела на нем и другие пятна, грязные полосы, чернильные кляксы, что-то похожее на следы от пролитого чая – замытые кровавые пятна попросту терялись среди них всех. То же самое и с напольной пепельницей. Подпалина на основании ничего не значит. Конечно, можно вынести пепельницу из дома, спрятать где-нибудь – но вдруг полицейские вспомнят про нее и заподозрят неладное? Нет, лучше пусть стоит себе где стояла… В камине новая куча золы с воскресенья, и это хорошо, но вот в зольном ведре так и остаются обожженные лоскуты клетчатой ткани и спекшиеся комья, похожие на черные сгустки жира, какие порой находишь на дне чугунной латки. Ну, по крайней мере, об этом она может позаботиться. Фрэнсис осторожно отнесла ведро вниз, надела фартук и галоши и прошла через слякотный сад к компостной куче. Торопиться она не стала: медленно вытряхнула содержимое ведра, нимало не беспокоясь, что соседи могут увидеть, – в конце концов, она каждый день выбрасывает здесь мусор. И даже когда она заметила в сером месиве несгоревший лоскуток желтой ткани, нервы у нее не дрогнули. Она сходила за лопатой, глубоко копнула возле розмаринового куста, кинула желтый лоскуток в ямку и засыпала землей.

Затем Фрэнсис взяла щетку и совок, ведро с мыльной водой и принялась надраивать лестничные ступени, пол в холле, в коридоре, в кухне – по всему пути, которым они с Лилианой протащили труп Леонарда. Она работала медленно, методично, с излишней тщательностью: сдвигала с места кресла, тумбочки и столики, даже дубовый шкаф для верхней одежды отодвинула от стены, чтобы залезть за и под него. Около кухонного порога Фрэнсис нашла единственную засохшую каплю крови – скорее Лилианиной, чем Леонардовой; а в самом темном углу коридора обнаружила черную запоночную пуговку, которая, возможно, отскочила у Леонарда от манжеты, когда она волокла его вниз по лестнице. Но бурое пятно на полу легко отмылось, а пуговку Фрэнсис отнесла к кухонной плите, чтобы бросить в топку вместе с содержимым мусорного совка. Однако в последний момент заколебалась. Если вдруг полицейским взбредет в голову порыться в золе… В конечном счете, вспомнив, как она избавилась от обгорелого желтого лоскутка, Фрэнсис вдавила пуговку поглубже в землю у корней горшечной аспидистры, которая на ее памяти всегда стояла на самом большом столике в холле, рядом с обеденным гонгом. Уж там-то полицейские наверняка искать не станут.

Едва она, чрезвычайно собой довольная, отошла от столика, вычищая грязь из-под ногтя, как услышала стук калитки и неторопливые шаги в палисаднике. Проскрипели ступеньки крыльца, последовала секунда наэлектризованной тишины, потом дверной молоток поднялся и опустился.

Не открывай, сказала себе Фрэнсис. Она затаила дыхание и не шелохнулась.

Стук повторился. Нет, надо все-таки открыть. Вдруг там какие-нибудь новости от Лилианы? Она прошла через холл, отворила дверь – и оказалась лицом к лицу с инспектором Кемпом.

Он приподнял шляпу:

– Добрый день, мисс Рэй.

– Добрый день, инспектор, – отозвалась Фрэнсис без всякого тепла в голосе.

Увидев ее фартук и засученные рукава, скользнув взглядом по сдвинутым со своих мест предметам обстановки, он сказал:

– О! Боюсь, я вам помешал.

Фрэнсис попыталась взять более приветливый тон:

– Ничего страшного. Но вы, вероятно, пришли к миссис Барбер? Так ее здесь нет. Я думала, вы знаете…

– Да, знаю. Я хотел бы поговорить не с миссис Барбер, а… – Он выдержал небольшую паузу. – С вами. Не уделите ли мне несколько минут?

Больше всего на свете Фрэнсис не хотелось впускать его в дом. Но делать нечего – она молча посторонилась. Инспектор осторожно ступил на все еще влажные плитки пола, придав своему лицу извиняющееся выражение: мол, прошу прощения, что натопчу тут у вас.

Сняв фартук и приспустив засученные рукава, Фрэнсис провела Кемпа в гостиную. Он сел, расстегнул пальто и достал из внутреннего кармана блокнот.