Лилиана потрясенно смотрела на нее.

– А что твоя подруга?

– О… – Фрэнсис отвела глаза в сторону. – Расставание далось нам обеим тяжело, и это еще мягко сказано. Но Кристина в конце концов наладила свою жизнь. Она перебралась с окраины в центр, как и планировала. Глядя на нее сейчас, никак не скажешь, что она выросла на улице под названием Хиллдроп-Виллаз.

– Она вышла замуж?

– Замуж? Нет! Если ты имеешь в виду – за мужчину. Она нашла другую подругу. Вернее, подруга нашла ее. Женщина более смелая, чем я, – ну или более безжалостная. Она порвала с семьей много лет назад и прекрасно без нее обходится. Школьная учительница, между прочим. Сама она мнит себя художником. Лепит грубые чашки и блюдца в своей мастерской в Пимлико. – Фрэнсис встретила взгляд Лилианы. – Я говорю о ней раздраженно, да? Признаться, я и впрямь немного раздражена. Не всегда легко навещать Кристину, видеть, как она живет, и сознавать, что эта вот жизнь предназначалась мне. Кстати, если бы не скверное самочувствие, я сейчас была бы у нее. Который час? – Она посмотрела на часы. – Да, уже добралась бы. – Она повернула голову к открытому окну и негромко крикнула: – Извини, Крисси! – Потом снова перевела глаза на Лилиану и проговорила сквозь зевоту: – По крайней мере, не доставлю ей лишних хлопот сегодня. Я сроду не встречала такой неряхи, как она.

Лицо Лилианы все это время оставалось бледным, но теперь вдруг покраснело. Она произнесла тусклым голосом:

– Ты к ней по-прежнему неравнодушна.

– Что? Нет-нет. С этим уже давно покончено, сейчас все по-другому.

– Но ты же ее любила, сама сказала.

– Да. И она меня любила. Но теперь у нее есть Стиви, а из меня всю любовь выдавили по капле. Или как там поступают с вампирами? Вгоняют осиновые колья в сердце? Да, именно такое со мной и проделали. – Фрэнсис вздохнула и потерла глаза. – Впрочем, это не имеет ни малейшего значения, Лилиана. Сейчас, когда все в мире не слава богу, о таких ничтожных пустяках и думать-то стыдно. Но печальная правда в том, что я довольна своей жизнью не больше, чем ты своей. Я делаю для матери все, что в моих силах, – во всяком случае мне хочется так считать. Иногда я целыми днями ругаюсь с ней; мы сталкиваемся снова и снова, точно лезвия ножниц. Она тоже несчастлива. С чего ей быть счастливой? Думаю, она живет просто по инерции. Возможно, все мы так живем.

Какое-то время обе они молчали: Фрэнсис снова вздыхала, Лилиана, все еще красная, сидела с опущенной головой, хмуро уставившись на свои руки. Она разглаживала складку на юбке, нетерпеливо водя по ней взад-вперед большим пальцем. Молчание затягивалось, и Фрэнсис испугалась, уж не слишком ли она разоткровенничалась опять.

– Только, пожалуйста, не упоминай про Кристину при матери, – попросила она. – Мать не знает, что мы с Крисси по-прежнему видимся. А если узнает, с ней приключится истерика. И… и не рассказывай ничего Леонарду, ладно? Надеюсь, ты еще не рассказала?

Лилиана вскинула на нее глаза:

– Разумеется, нет.

– Ну, я же не знаю, как у вас принято. Я всегда думала, что муж и жена все друг другу рассказывают.

Ответа не последовало. Лилиана продолжала машинально разглаживать складку на юбке, поглощенная какими-то своими невеселыми мыслями. После еще пары минут молчания она провела ладонью по лицу и тихо проговорила все тем же бесцветным голосом:

– Пожалуй, я пойду. Мне нужно прибраться и все такое, пока Лен не вернулся.

Фрэнсис кивнула:

– Да, конечно. – Но у нее тоскливо защемило сердце, когда Лилиана слезла с кровати. Глядя, как она одергивает юбку, Фрэнсис сказала: – Спасибо, что зашла. Было очень печально узнать про твоего ребенка, но я рада, что ты мне рассказала. Спасибо за откровенность. И спасибо, что выслушала все про… э-э… мои вампирские дела.

Лилиана опять ничего не ответила, просто стояла и смотрела на нее сквозь полумрак. Потом неловко кивнула, шагнула к двери – и вдруг замерла на месте, словно обдумывая что-то.

Через несколько секунд она резко повернулась обратно и, покраснев до ушей, подошла к изголовью кровати. Остановилась в футе от Фрэнсис и протянула руку к ее груди, но до нее не дотронулась. Под ошарашенным взглядом Фрэнсис, она свернула пальцы, будто бы крепко захватывая что-то торчащее у нее из груди, а затем подняла руку вверх, произведя горлом странный скрипящий звук.

Только по завершении загадочной пантомимы Фрэнсис поняла, что она означает. Лилиана сжала кулак над самым ее сердцем – и вытащила из него воображаемый осиновый кол.

Она ни на миг не взглянула ей в лицо, но проделала все медленно, спокойно – даже отбросила незримый кол в сторону, изящно крутанув кистью и раскрыв ладонь. А потом неподвижно застыла, с испугом осознав весь смысл своего жеста. Сердце у нее колотилось: Фрэнсис видела, как в ямочке под горлом трепещет пульс. Они молча смотрели друг на друга, и мгновение разбухало, тяжелело, точно капля воды, точно слеза, готовая сорваться…

Занавески опять колыхнулись, звякнув карнизными кольцами. Лилиана вздрогнула и очнулась. Она опустила голову, быстро вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Почему она это сделала? Что имела в виду? Фрэнсис откинулась на подушки, с изумлением прислушиваясь к стихающим шагам. Она положила руку на грудь и почувствовала слабое жжение там, где недавно торчал воображаемый кол. Она расстегнула воротник блузки, отодвинула сорочку, даже встала и подошла к зеркалу, чтобы внимательно разглядеть грудь. Нет, кожа гладкая, никаких повреждений, никаких следов. В конце концов, такого быть не может… Фрэнсис вернулась в постель и долго лежала, прижав ладонь к сердцу, явственно ощущая жаркую пульсацию, горячее брожение крови… в общем, что-то необычное, вызванное к жизни рукой Лилианы.

Вернувшись вечером с работы, Леонард почти сразу снова спустился вниз и с виноватым видом заглянул в дверь кухни. На лбу у него, как всегда, краснела полоса от котелка, но лицо было бледное, белки глаз казались тусклыми, и кончики усов уныло висели.

Не могла бы Фрэнсис уделить ему минутку?

Фрэнсис кивнула, и он бочком вошел, неловко заведя одну руку за спину.

– Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение. Я немного перебрал, и меня понесло. Наболтал кучу всякого вздора, мне нет прощения. Но я надеюсь… надеюсь, вы примете это и скажете, что не обижаетесь на меня.

Леонард вынул руку из-за спины, каковое движение сопровождалось глухим рассыпчатым стуком, и протянул Фрэнсис коробку шоколадных конфет, перевязанную розовой атласной ленточкой, с изображением балерины на крышке.

Фрэнсис в страшном смущении уставилась на коробку:

– Вам не стоило тратиться, Леонард.

– Я хотел подарить вам что-нибудь, а цветов у вас в саду полным-полно, так что букет роз вам совершенно ни к чему. И я уверен, вы нечасто позволяете себе полакомиться шоколадными конфетами.

– В любом случае вам следует извиняться не передо мной, а перед Лилианой.

К ее удивлению, он слегка покраснел:

– Да, знаю.

– Вы наговорили ей ужасных гадостей.

– Знаю-знаю. Но я ни слова не сказал всерьез, Лили понимает. Я уже попросил у нее прощения. Я найду способ загладить свою вину… Пожалуйста, возьмите конфеты, Фрэнсис. Я всегда считал, что мы с вами добрые друзья, и мне будет страшно жаль, если наши отношения испортятся. Вы можете отдать конфеты матери, если сами не хотите. Боюсь, мы и ей тоже порядком досадили вчера.

Фрэнсис вытерла руки о фартук и наконец взяла коробку, постаравшись придать своему лицу подобающее моменту выражение: изобразить восторг, разглядывая красивую упаковку, но одновременно сохранить достоинство. При этом она, разумеется, ни на секунду не забывала о другом эмоционально напряженном моменте, случившемся несколько часов назад, – о Лилиане, вытаскивающей воображаемый кол у нее из груди.

Леонард облегченно вздохнул:

– Спасибо. Для меня очень много значит, что вы приняли подарок. Надеюсь, вы не станете думать обо мне слишком уж плохо. Мы… мы ведь славно проводили время, пока я не забыл о приличиях?