– Нет-нет. От подсудимого ничего передавать нельзя. Мистер Трессилиан, я не вижу пользы в подобного рода представлении. Вы намерены продолжать?

Мистер Трессилиан ответил, в то время как девушка продолжала плакать:

– Это вопрос надежности свидетеля, ваша честь. Мисс Грей выдвинула серьезные обвинения против моего клиента. Я пытался показать присяжным ее характер.

– Мне кажется, у вас это прекрасно получилось, – с отвращением сказал судья. – Если у вас или у мистера Айвса больше нет вопросов, позвольте несчастной молодой женщине покинуть свидетельскую трибуну.

Двое мужчин посовещались, и мистер Трессилиан знаком отпустил Билли. Приставу пришлось подхватить ее под руку, чтобы вывести из зала, ибо теперь она плакала навзрыд.

Дуглас, сидевший рядом с Фрэнсис, скривил губы и злобно процедил:

– Давай, убирайся вон, маленькая шлюшка!

Вскоре в заседании был объявлен перерыв до завтра.

На обратном пути в Уолворт Фрэнсис и Лилиана не произнесли ни слова.

На следующее утро было чуть легче, поскольку теперь они знали, чего ожидать. Фрэнсис вновь появилась в доме миссис Вайни, как несчастливый поклонник; Лилиана вновь встретила ее в шляпке с вуалью и «хитиновом» черном пальто. Даже таксист оказался тот же самый. И толпа, собравшаяся у Олд-Бейли, вполне могла быть той же, что и вчера. Но на сей раз они прошагали через нее бестрепетно, вошли в здание без всякой робости и быстро отыскали «свою» скамью в судебном зале: Фрэнсис уже чувствовала себя старожилом здесь. Когда мужчины в мантиях заняли места на помосте и Спенсер как по волшебству возник в загородке для подсудимых, создалось впечатление, будто судебный процесс и не прерывался. Все в точности как вчера, только погода другая: сырая и пасмурная. Дождь барабанил по крыше и окнам, смазывая освещение и заглушая голоса выступающих.

Впрочем, имело ли смысл вообще напрягать слух? Продолжались допросы свидетелей со стороны обвинения. В частности, перед судом предстал сотрудник «Перла», который подтвердил, что в июле Леонард продлил свой страховой полис на жизнь. Не странный ли поступок для него? – размышлял вслух мистер Айвс. Для молодого человека в расцвете сил, который, вероятно, собирается обзавестись ребенком и которому явно целесообразнее не увеличивать свои страховые взносы, а откладывать деньги? Нет ли у свидетеля предположений, почему мистер Барбер принял такое решение – если только не потому, что думал о своей жене, перед которой испытывал вину и которую хотел обеспечить в случае своей смерти? Иными словами, если только он всерьез не опасался за свою жизнь?

Именно к такому выводу, вспомнила Фрэнсис, пришла и сама Лилиана. Она увидела, как перешептываются присяжные, как сметливый лавочник делает какие-то записи – ровно счет составляет. Господи, если бы только они могли понять всю запутанность ситуации! Но никто здесь определенно не собирался глубоко вникать в дело. И хотя мистер Трессилиан тотчас опротестовал перед судьей вопрос мистера Айвса – мол, они здесь собрались не для того, чтобы выслушивать умозрительные догадки свидетелей, – последовавшая далее дискуссия напоминала какую-то хитроумную игру между тремя благовоспитанными мужчинами, не имевшую никакого отношения к парню, который сидел на скамье подсудимых, наблюдая за ней без всякого интереса.

Затем судья дал слово стороне защиты, и в качестве свидетеля был вызван сам Спенсер. Когда он прошел через зал, поднялся на трибуну и начал с запинками отвечать на вопросы мистера Трессилиана, Фрэнсис снова почувствовала нарастающий страх. Все последнее время она внушала себе, что ни малейшей надежды нет, но теперь осознала, что на самом деле надежда до последнего оставалась: все зависело от этого вот момента, когда наконец, спустя столько недель, парень получил возможность самолично выступить в свою защиту, прояснить и объяснить любые подозрительные обстоятельства. Но сумеет ли он? Ох, вряд ли. Да и кто сумел бы – в такой нехорошей, тяжелой обстановке, когда столько незнакомых людей жадно пожирают тебя глазами и все до единого, кроме нее и Лилианы, твердо уверены в твоей вине?

Спенсер слово в слово повторил свои показания, данные на предварительном следствии: в вечер смерти Леонарда он сразу после работы вернулся домой с головной болью и весь вечер провел с матерью. Он будто бы произносил заученный текст – ну так и ничего удивительного: должно быть, бедняга уже тыщу раз повторял одно и то же. Он не помнит, чтобы говорил, что мистер Барбер «давно нарывался на неприятности», но, наверное, и впрямь говорил, раз Билли так сказала. Но ведь говорить – это одно, а сделать – совсем другое, правда? Все равно что ходить с дубинкой в кармане. Носить дубинку с собой вовсе не значит применять. А если на ней кровь, так она от крыс и тараканов. На мистера Барбера он с дубинкой ни разу не набрасывался. Да, он врезал ему разок по физиономии тогда летом, но единственно для того, чтобы отпугнуть от Билли.

– Мне кажется, вам вообще нравится раздавать тумаки, мистер Уорд, – сказал Айвс, переходя к допросу. – Вы были довольны собой, когда выбили мисс Грей зуб?

Узкие плечи парня поникли.

– Да господь с вами, я просто легонько хлопнул Билли по щеке, чтобы привести в чувство! У ней половина зубов давно уже выпала сама собой! Она потом сказала, что я ей только лучше сделал. Билли копила деньги на верхний протез. Она вам не говорила про это, да?

– Вам нравилось красться по пятам за Леонардом Барбером вечером пятнадцатого сентября?

– Что значит «нравилось»? Я ведь сказал, что и близко к нему не подходил!

– Вы остались довольны собой, когда тихо проследовали за ним в темный проулок и повалили наземь ударом дубинки?

Парень в отчаянии обратился к судье, к мистеру Трессилиану, ко всем присутствующим:

– Послушайте, ну дичь же полная! Я ничего такого не делал! Вот вам крест! А настоящий преступник сейчас надрывается от хохота, глядя на все это…

Дальше продолжалось в том же духе, и Фрэнсис с Лилианой просто сидели и смотрели. Все равно что наблюдать за пыткой, подумала Фрэнсис, – наблюдать, отчетливо понимая, что единым своим словом они могут ее прекратить, и живо ощущая, как слова поднимаются к горлу, но сглатываются, тяжело сглатываются обратно. Ведь встать и заговорить – значит оказаться на месте парня… Ко времени, когда Спенсера отпустили со свидетельской трибуны, обе они сидели обмякшие, все в поту. Заседание прервалось на обед, и они вышли в холл вслед за Барберами. «Боже! Боже!» – прошептала Лилиана, чье лицо светилось мертвенной белизной сквозь тонкую сетку вуали.

Потом все началось снова. Дядя парня, вокзальный носильщик, предпринял слабую попытку обелить характер подсудимого. Мужчина, заведующий боксерским клубом в Бермондси, сообщил, что Спенсер «хотел научиться драться» и «молниеносно отвечать на удары», при каковых словах на общественной галерее опять грубо рассмеялись.

Затем в зал вызвали мать подсудимого, миссис Уорд. Она неверной поступью взошла на свидетельскую трибуну и начала отвечать на вопросы адвокатов голосом столь слабым и неуверенным, что он походил на тонкий паутинный голос какого-нибудь призрака: судье пришлось привстать с кресла и податься к ней, чтобы разобрать слова. Миссис Уорд подтвердила, что дубинку, сейчас выставленную на обозрение, она видела у своего сына. Ею он убил не счесть сколько крыс в доме, но носил ли он ее собой на улице – нет, она так не думает, а если и носил, то единственно забавы ради, ну как игрушечный пистолет или что-то вроде.

– Забавы ради? – повторил мистер Айвс. – А в ночь убийства? Тогда мистер Уорд тоже забавлялся?

О нет. Тогда все было в точности так, как он рассказывал полицейским. В тот вечер Спенсер вернулся домой с сильной головной болью и весь вечер провел с ней. Нет, к ним никто не заходил, но… но она же своими глазами видела, что сын дома.

У него часто болит голова?

О да. Постоянные приступы, с самого детства.

Не может ли она пригласить в суд врача, который подтвердил бы это?