– Ты следила за газетами? – спросила Фрэнсис.

Лилиана помотала головой:

– Нет, не хочу и не могу.

Фрэнсис отступила от нее на шаг:

– Тебе удобнее ничего не знать и не делать? Тебе так удобнее, да?

Она снова говорила с презрением – потому что ей самой безумно хотелось ничего не знать и не делать. Лилиана посмотрела на нее так, как не смотрела никогда раньше: твердым, оскорбленным, разочарованным взглядом. Устыдившись, Фрэнсис протянула руку:

– Лили…

Дверь с грохотом распахнулась, и в гостиную ворвалась Вайолет, вместе с истеричным джеком-расселом.

На следующий день «Дейли миррор» сообщила, что в возрасте шестнадцати лет Спенсер Уорд входил в шайку подростков, которые напали на одного мальчика, связали его и подожгли штаны. «Таймс» поместила статью про несовершеннолетних правонарушителей; «Экспресс» сокрушалась по поводу «волны молодежной преступности», захлестнувшей страну после войны. Дело Спенсера Уорда толком не продвинулось. Парню до сих пор даже не предоставили возможности выступить в свою защиту. Но все газеты, которые читала Фрэнсис, все соседи, с которыми она разговаривала, похоже, принимали как само собой разумеющееся, что Леонарда убил именно он и никто иной. Фрэнсис словно воочию видела, как против Уорда постепенно выстраивается обвинительный приговор, – это походило на игру в слова, «виселицу», в которую она часто играла с братьями, – детскую игру, где после каждой ошибочной буквы на доске мелом рисуется очередная линия и перед глазами появляются сначала столб и перекладина виселицы, потом круглая голова, потом тело-огуречик, потом конечности-палочки…

Фрэнсис не могла в это поверить. Отказывалась поверить. Истина в том, что Уорд не убийца, снова и снова повторяла она себе. Он ни при чем. Это как в арифметике, думала она: дважды два четыре, и другого ответа нет. Уорда не могут признать виновным в преступлении, которого он не совершал. И она возлагала все свои надежды на второе слушание в полицейском суде.

Однако на втором слушании все оказалось еще хуже, чем на первом. Спенсер был бледен и держался уже не так нагло, но все равно вызывал не больше симпатии, чем неделю назад. А приставленный к нему адвокат – некий мистер Стрикленд, солиситор из Бермондси, взявшийся за дело, насколько поняла Фрэнсис, в порядке бесплатной юридической помощи, – не внушал ни малейшего доверия. У него были редкие растрепанные волосы, перекошенные очки, никотиновые пятна на пальцах, и он походил на зачуханного учителя латыни из третьесортной школы.

Обвинитель выглядел гораздо убедительнее. Он без запинки изложил факты, собранные инспектором Кемпом, после чего вызвал нескольких свидетелей. Первым к свидетельской трибуне подошел один из парней, которые утверждали, что слышали угрозы Спенсера в адрес Леонарда. Давая показания, он смотрел на Спенсера с нескрываемым злорадством, и было настолько очевидно, что он сводит с ним какие-то свои счеты, что Фрэнсис немного воспряла духом. Этого свидетеля точно не признают достойным доверия, решила она. Однако после него к трибуне вышла камберуэллская служанка, которая находилась со своим возлюбленным в проулке в ночь смерти Леонарда, и, когда она начала отвечать на вопросы обвинителя, вся уверенность Фрэнсис улетучилась. Сейчас, когда девушка предстала перед ней во плоти – реальная, осязаемая, пухлолицая, – Фрэнсис стало страшнее прежнего при мысли, что она тогда стояла где-то там, в непроницаемой тьме, поблизости от них с Лилианой, дыша одним с ними бархатистым воздухом. Обвинитель спросил, что именно она слышала, и девушка повторила то, что говорила репортерам: она слышала шаги, пыхтение, сдавленный вскрик «нет!» или «не надо!»… «Должно быть, – подумала Фрэнсис, полумертвая от ужаса, – это я вскрикнула, когда Лилиана дотронулась до моего плеча».

Может ли свидетельница описать голос?

Голос был «высокий», такой высокий, что сперва она приняла его за женский.

Фрэнсис облилась холодным потом.

– Но когда я узнала про убийство…

– По раздумье вы решили, что голос был мужской? Возможно, прозвучавший высоко от страха?

– Да, он был жутко испуганный. Не приведи господь услышать такое снова. От него прям кровь стыла в жилах!

Вне всяких сомнений, девушка свято верила в каждое свое слово, и ее искренность и простодушие произвели впечатление на всех присутствующих. Отец Леонарда сидел сгорбившись, прикрывая глаза ладонью. Дуглас утешительно похлопывал его по плечу – и Фрэнсис видела, что их горе тоже производит на людей сильное впечатление.

Затем обвинитель вызвал полицейского врача, мистера Палмера, чтобы тот доложил о результатах исследования, проведенного в криминалистической лаборатории. Сначала мистер Палмер рассказал про волосы, снятые с пальто Леонарда: они «по некоторым признакам» совпадают с волосами обвиняемого, но лишь «по некоторым», подчеркнул он. Он не готов поручиться своей репутацией за то, что это именно волосы Спенсера Уорда. Кровь же, обнаруженная на дубинке, «почти наверняка человеческая». Более определенного ответа лаборатория дать не смогла, но он самолично исследовал образцы под микроскопом и пришел к аналогичному выводу: да, почти наверняка. Форма ударной части дубинки также достаточно близко соответствует форме раны на голове мистера Барбера.

Может ли мистер Палмер сказать, с какой силой был нанесен удар? О, с весьма большой.

Был ли удар случайным? Скользящим? Мог ли он быть нанесен непреднамеренно? В ходе самообороны?

Мистер Палмер чуть не улыбнулся.

– О нет. Это очень маловероятно, если учесть расположение раны: не прямо спереди, а с легким смещением к затылку. Что же касается умысла… могу я попросить у вас орудие убийства на минутку? – Взяв у констебля дубинку, он поднял ее над головой, как поднимал инспектор Кемп на первом слушании. – Видите ли, – продолжил он, отодвигая манжет с запястья, – такое короткое орудие не имеет собственного момента силы. Момент силы передается от руки. – Он два или три раза взмахнул рукой для демонстрации. – В случае с более длинным предметом – крокетным молотком, кочергой или чем-нибудь вроде… да, тогда я бы предположил, что удар оказался сильнее, чем ожидал нападавший. То есть нападавший, не имевший прежде подобного опыта. Но с такой дубинкой – нет. Человек, нанесший повреждение мистеру Барберу конкретно этим орудием, точно знал, что делает.

– Значит, у него был умысел причинить смерть?

– Да, скорее всего, так.

Фрэнсис не верила своим ушам. Дело зажило собственной жизнью. Врач, адвокаты, полицейские – все исходили из своей версии случившегося и старательно подгоняли под нее факты. Но в таком подходе нет никакой логики. Почему никто больше не видит этого? Если они с Лилианой сейчас встанут и расскажут, как все случилось в действительности, обвинение мигом развалится. Ах, если бы только у них хватило духу! Разве честно во всем признаться не легче, чем сидеть здесь и слушать, как выступающие извращают факты? Если бы они с Лилианой могли рассказать правду, спокойно и внятно… если бы могли отвести инспектора Кемпа в дом на Чемпион-Хилл и показать напольную пепельницу… возможно, теперь он поверил бы, что произошел несчастный случай. Врач ведь практически так и сказал, верно?

Но едва Фрэнсис схватилась за спинку впередистоящей скамьи, все мышцы у нее вдруг стали как ватные. Она опустила голову и закрыла глаза, борясь со всепоглощающим страхом… А в следующую минуту слово взял адвокат обвиняемого, и она так и не встала, так ничего и не сказала. Мистер Стрикленд запросил дополнительное время для выстраивания защиты своего клиента. При всем уважении к мистеру Палмеру, он хотел бы проконсультироваться с другим врачом. И надеется получить на руки медицинское заключение.

Судья постановил отложить слушание и вернуть Спенсера Уорда в Брикстонскую тюрьму еще на семь дней.

Все то же самое повторилось через неделю и еще через неделю. Невероятно, но дело стояло на мертвой точке, никаких решений по нему не принималось. Каждый раз Фрэнсис готовилась к худшему, но получала мучительную отсрочку, и каждый раз парня отправляли обратно в тюрьму – в конце концов ей стало казаться, будто все они попали в какую-то другую реальность, похожую на дурной сон, в ад или чистилище, откуда никогда уже не вырвутся.