Потому что она все время ощущала, что ребенок, которого она носит, – не новый человек в этом мире. С того самого дня, когда она сидела в туалете, зажав меж бедер полоску теста, эта мысль поглощала ее все сильнее. Этот ребенок – не новая Ева, не другая Ева, не замена Еве, она и есть Ева, их маленькая девочка, вернувшаяся домой. Будто мир решил исправить свою ошибку, ужасающую, вселенскую ошибку в виде смерти Евы.

Ей хотелось рассказать об этом Брэду. Больше, чем хотелось. Даже просто произнеся его имя, она ощущала тоску, такую сильную, что на глазах выступали слезы. Она же не собиралась замуж за Дэвида! Зачем Лайла вышла замуж за Дэвида – лицемерного, властного, вечного доброхота Дэвида, – когда она уже замужем за Брэдом? Да еще теперь, когда Ева скоро родится и они снова станут семьей?

Потому что Лайла все еще любила его, вот что. Это самая грустная и печальная загадка во всем этом. Она никогда не переставала любить Брэда, как и он ее, ни на секунду, даже тогда, когда их любовь превратилась в боль, непереносимую для них обоих, когда их маленькой девочки не стало. Они расстались, чтобы забыть это, будучи не в состоянии сделать это, пока они вместе. Скорбная, но неизбежная разлука, как континенты, в незапамятные времена разделившиеся из одного. Они сопротивлялись до самого конца. Лайла вспомнила тот вечер, перед тем как ушел Брэд. Чемоданы в коридоре дома на Мэрибел-стрит, все улажено с юристами, столько слез пролито, что они уже не понимали толком, по ком плачут. Общее состояние, будто ненастье. Мир непрекращающихся слез. Тогда он пришел к ней в спальню, куда уже давно не приходил, залез под одеяло, и еще на один час они снова стали парой, молча двигаясь в темноте, их тела, которые все еще желали того, что уже не могли вынести их сердца. Они не сказали друг другу ни слова. Наутро Лайла проснулась одна.

Но теперь все изменилось. Ева родится! Ева уже почти тут! (Мертвы, мертвы, все мертвы.) Ей надо написать Брэду письмо, вот, она точно это сделает. Конечно, он же должен прийти и увидеть ее, уж такой он человек. На Брэда всегда можно положиться, когда весь мир летит к чертям собачьим. Что, если он придет, а ее здесь нет? Воодушевленная своим решением, Лайла подползла к небольшому столику, не вставая, чтобы ее не было видно в окно. Не сразу нашла в ящике карандаш и пачку листов бумаги для блокнота. Ну, как же это написать? «Я уезжаю. Я точно не знаю куда. Жди меня, мой дорогой. Я люблю тебя. Скоро здесь будет Ева». Коротко и ясно, изящно и по сути дела. Удовлетворенная, она сложила листок втрое, сунула в конверт, написала снаружи «Брэд» и положила на стол, чтобы не забыть про него утром.

Снова легла. Письмо словно смотрело на нее из другого конца комнаты, светящийся в темноте белый прямоугольник. Закрыв глаза, Лайла провела руками вниз по круто вздымающемуся животу. Ощущение полноты, а потом изнутри еле ощутимый толчок, потом еще один, и еще. Ребенок икал. Ик! Крохотный малыш. Не открывая глаз, Лайла позволила этому ощущению поглотить ее. Внутри ее, ниже ее сердца ожидала своего рождения крохотная жизнь, но, более того: она, Ева, возвращалась домой. Этот день приближается, Лайла понимала это. Ее сознание скользило по волнам сна, будто серфер по волнам океана. В любой момент волна может захлестнуть ее, и она окажется под водой. От прикосновения пальцев к животу Ева успокоилась. «Я люблю тебя, Ева», – подумала Лайла Кайл. И с этой мыслью она уснула.

Было уже почти десять утра, когда они добрались до Майл Хай. Проезжая по центру города, Дэнни пришлось лавировать между баррикадами, как в лабиринте. «Хамви», пулеметные точки, обложенные мешками с песком, даже пара танков. Ему много раз приходилось сдавать назад и искать пути объезда, и каждый раз он снова видел, что проезд перекрыт. Наконец, когда утренний туман уже окончательно рассеялся под лучами солнца, он нашел проезд, под развязкой, и выехал к стадиону.

На стоянке, под лучами утреннего солнца выстроились ряды палаток цвета хаки. Стояла зловещая тишина. Палатки окружало кольцо из машин, легковых, «Скорой помощи» и полицейских. Многие выглядели как после аварии – с разбитыми стеклами, оторванными бамперами, сорванными с петель дверьми. Дэнни остановил автобус.

Они вышли и сразу же погрузились в смрад разложения, такой сильный, что Дэнни едва не стошнило. Хуже, чем у мамы, хуже, чем все эти тела, которые он увидел за это утро, пока шел на автостанцию. Этот запах будто сам проникал внутрь, оседая во рту и в носу, чтобы остаться там не на один день.

– Привет! – крикнула Эйприл. Ее голос эхом отдался над стоянкой. – Есть здесь кто-нибудь? Эгей!

У Дэнни скрутило живот от нехорошего предчувствия. От запаха, но и от чего-то еще. Очень хреновое предчувствие.

– Эгей! – снова крикнула Эйприл, сложив руки рупором. – Кто-нибудь меня слышит?

– Может, нам стоит уйти, – предложил Дэнни.

– Здесь должны были быть военные.

– Возможно, они уже ушли.

Эйприл сняла рюкзачок, расстегнула молнию и достала молоток. Взмахнула, будто оценивая его вес.

– Тим, держись рядом со мной. Понял? Никуда не отходи.

Мальчик так и стоял у ступенек автобуса, продолжая тереть нос.

– Но пахнет отвратно, – в нос сказал он.

Эйприл надела рюкзачок на плечи.

– Во всем городе пахнет отвратно. Просто смирись с этим. А теперь пошли.

Дэнни тоже никуда не хотелось идти, но девушка была настроена решительно. И он пошел следом за ними, пробираясь между машин. Шаг за шагом, Дэнни начинал осознавать, что он видит перед собой. Машины расставили вокруг палаток в качестве линии обороны. Как во времена пионеров, когда поселенцы ставили в круг фургоны, чтобы обороняться от индейцев. Но Дэнни знал, что тут не было никаких индейцев. И похоже, то, что здесь случилось, уже закончилось давным-давно. Где-то здесь трупы – запах становился все сильнее, по мере того как они шли дальше, но пока они ни одного не увидели. Так, будто все попросту исчезли.

Они дошли до первого ряда палаток. Эйприл откинула клапан, вскинув молоток, готовая ударить. Внутри была мешанина из опрокинутых носилок, стоек для капельниц и мусора – бинтов, шприцев и медицинских лотков. Но ни одного тела.

Они заглянули в другую палатку, потом в еще одну. Все то же самое.

– Так, куда, черт подери, все подевались? – спросила Эйприл.

Оставалось лишь осмотреть сам стадион. Дэнни не хотел идти туда, но для Эйприл ответа «нет» не существовало. Если военные сказали, чтобы все шли сюда, настаивала она, значит, этому была причина. Они начали подниматься по наклонной дороге, ко входу. Впереди шла Эйприл, одной рукой притянув к себе Тима, а в другой сжимая молоток. И тут Дэнни заметил птиц. Огромное черное облако, кружащее над стадионом, пронзительные крики, которые нарушили тишину и в то же время сделали ее еще более отчетливой.

И тут они услышали позади мужской голос.

– На вашем месте я бы туда не ходил.

«Феррари» заглох в тот самый момент, когда Китридж уже подъезжал к стоянке. Машина ехала рывками, будто захромавшая лошадь, из-под капота и по бокам вырывались струи маслянисто-черного дыма. Можно и не гадать, что произошло. Когда Китридж взлетел на выезде из подземного гаража, будто на ракете, взлетел и с грохотом обрушился на асфальт, треснул поддон двигателя. Постепенно масло вытекло, мотор стал перегреваться, а потом поршни просто расширились настолько, что их заклинило в цилиндрах.

Прости за машину, Уоррен. Она была так хороша, пока держалась.

Китриджу потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя после увиденного на стадионе. Боже, какой кошмар. Не то чтобы он такого не ожидал, но увидеть это воочию было слишком. Это потрясло его до глубины души. У него дрожали руки, как от лихорадки. За свою жизнь Китридж всякое повидал, такие ужасы, какие мало кому доводится видеть. Тела в ямах, сложенные штабелями, будто доски на складе. Целые деревни погибших от ядовитого газа, семьями, лежащими прямо там, где застала их смерть; протянутые руки в тщетной попытке в последний миг коснуться своих родных. Обезображенные до неузнаваемости останки мужчин, женщин и детей, которых разорвала на куски взорванная на рынке бомба, та, что принес на своем теле безумец. Но бойни такого масштаба он не видел никогда.