«Прекрасные черты, предел моих желаний…» Прекрасные черты, предел моих желаний, Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик, Не отрывая глаз, но в некий краткий миг Был образ заслонен движеньем нежной длани, Мой дух, трепещущий, как рыба на кукане, Привязанный к лицу, где блага свет велик, Не видел ничего, когда тот жест возник, Как не узреть птенцу тенёта на поляне. Но зрение моё, утратив свой предмет, К виденью красоты, как бы во сне, открыло Дорогу верную, без коей жизни нет. Передо мной лицо и длань как два светила, Какой невиданный, какой волшебный свет! Подобной сладости непостижима сила. «Искрились ясных глаз живые свечи…» Искрились ясных глаз живые свечи, Меня касаясь нежностью лучей, Из недр глубоких сердца, как ручей, Ко мне струились ласковые речи. Теперь всё это далеко-далече, Но жгут воспоминанья горячей: Был переменчив свет ее очей И всякий раз иным бывал при встрече. С привычным не разделаться никак: Двойных услад душа не знала прежде И не могла соблазна побороть. Она, отведав незнакомых благ, То в страхе пребывала, то в надежде. Готовая мою покинуть плоть. «Она жила во мне, она была жива…» Она жила во мне, она была жива, Я в сердце жалкое впустил её – синьору. Увы, всё кончено. Где мне найти опору? Я мёртв, а ей дано бессмертье божества. Душе ограбленной утратить все права, Любви потерянной скитаться без призору, Дрожать от жалости плите надгробной впору, И некому их боль переложить в слова. Их безутешный плач извне услышать трудно, Он глубоко во мне, а я от горя глух, И впредь мне горевать, и впредь страдать от ран, Воистину мы – прах и сиротливый дух, Воистину – слепцы, а жажда безрассудна, Воистину мечты в себе таят обман. «Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз…» Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз Они лишь об одном предмете толковали: «Она корит себя за наши все печали, Она тревожится и думает о нас». Надежды этой луч и ныне не погас: Она внимает мне из поднебесной дали, С тех пор как дни её земные миновали, С тех пор как наступил её последний час. Счастливая душа! Небесное созданье! Чудесная краса, которой равных нет! — Она в свой прежний рай вернулась, где по праву Блаженство ей дано за все благодеянья! А здесь, в кругу живых, её безгрешный свет И жар моей любви ей даровали славу. «Я прежде склонен был во всем себя винить…» Я прежде склонен был во всем себя винить. А ныне был бы рад своей былой неволе И этой сладостной, и этой горькой боли, Которую сумел потайно сохранить, О Парки злобные! Вы оборвали нить Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли У золотой стрелы вы древко раскололи, А я для острия был счастлив грудь открыть. Когда она жила, мой дух отверг свободу, И радости, и жизнь, и сладостный покой — Всё это обрело и смысл и образ новый. Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду, Я стоны предпочёл во имя той, одной, И гибельный удар, и вечные оковы. «Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом…» Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом? — Я следовал за ним всему наперекор. Где озаряющий мою дорогу взор, Две путевых звезды, подобные алмазам? Где благочестие, где знание и разум, Где сладостная речь и тихий разговор? Где чудо красоты, чей образ с давних пор Преследовал и влёк, и удалялся разом? Где ласковая сень высокого чела, Дарившая в жару дыхание прохлады И мысль высокую, и обаянье грёз? Где та, что за руку мою судьбу вела? Мир обездоленный лишён своей услады, И взор мой горестный, почти слепой от слёз. Из испанской поэзии Из «Романсеро»* Романсы о короле Родриго Родриго открывает заколдованную Толедскую пещеру Повелитель дон Родриго, Чтобы трон прославить свой, Объявил турнир в Толедо, Небывалый будет бой: Ровно шесть десятков тысяч Славных рыцарских знамён. Но когда турнир великий Открывать собрался он, Появились горожане, У его склонились ног: В древнем доме Геркулеса Просят снять с дверей замок. Рьяно взялся он за дело, Как владыки всех времён, Сбить замки и все засовы Повелел немедля он. В дом входя, он думал: клады Геркулес оставил в нем, Оказалось – в доме пусто, Не хранил сокровищ дом. Только надпись увидали: «Встретишься, король, с бедой! Кто проникнет в это зданье, Тот погубит край родной». Был ещё сундук богатый Вынут из одной стены. Стяги в нём. На каждом стяге Были изображены Сотни мавров – как живые, Их мечи обнажены, Кони быстрые ретивы, Лики всадников страшны. Арбалеты, катапульты — Устрашающий поток. Дон Родриго отвернулся, Больше он смотреть не мог. Тут с небес орёл спустился, И сгорел немедля дом. Армию король направил В Африку прямым путём. Графу дону Хулиану Поручил команду он. Но во время переправы В море граф понёс урон. Двести кораблей погибло, Сто гребных галер, и вот Спасся граф с остатком войска. Так закончился поход. |
