«С альпийских круч ты устремляешь воды…» С альпийских круч ты устремляешь воды И носишь имя яростной реки,* С тобою мы бежим вперегонки, Я – волею любви, а ты – природы. Я отстаю, но ты – другой породы, К морской волне без роздыха теки, Ты ощутишь, где легче ветерки, Где чище воздух, зеленее всходы. Знай: там светила моего чертог, На левом берегу твоём отлогом Смятенная душа, быть может, ждёт. Коснись её руки, плесни у ног, Твоё лобзанье скажет ей о многом: Он духом твёрд, и только плоть сдаёт. «От Эбро и до гангского истока…» От Эбро и до гангского истока, От хладных до полуденных морей. На всей земле и во вселенной всей Такой красы не видывало око. Что мне предскажут ворон и сорока? Чьи руки держат нить судьбы моей? Оглохло милосердие, как змей, Прекрасный лик меня казнит жестоко. Любой, кто видит эту красоту, Восторг и сладкий трепет ощущает, Она дарует всем свой чистый свет, Но, охлаждая пыл мой и мечту, Притворствует иль впрямь не замечает, Что я, страдая, стал до срока сед. «Хлысту любви я должен покориться…» Хлысту любви я должен покориться, У страсти и привычки в поводу Вослед надежде призрачной иду, Мне на сердце легла её десница. Не видя, сколь коварна проводница, Ей верит сердце на свою беду, Во власти чувств рассудок, как в бреду, Желаний бесконечна вереница, Краса и святость завладели всем, В густых ветвях я пойман был нежданно, Как птица, бьётся сердце взаперти. В то лето – тыща триста двадцать семь, Шестого дня апреля утром рано Вступил я в лабиринт – и не уйти. «Во сне я счастлив, радуюсь тоске…» Во сне я счастлив, радуюсь тоске, К теням и ветру простираю длани, Кочую в море, где ни дна, ни грани, Пишу на струях, строю на песке. Как солнце мне сияет вдалеке, И слепнет взор, и словно всё в тумане, Спешу я по следам бегущей лани На колченогом немощном быке. Всё, что не ранит, привлечёт едва ли. Нет, я стремлюсь во сне и наяву К Мадонне, к смерти, к роковому краю. Все эти двадцать долгих лет печали Стенаньями и вздохами живу. Я пойман, я люблю, я умираю. «Такой небесный дар – столь редкий случай…» Такой небесный дар – столь редкий случай: Здесь добродетелей высоких тьма, Под сенью светлых прядей – свет ума, Сияет скромность красотою жгучей. Чарует голос ласковый, певучий, Осанка так божественно пряма, Во всех движеньях – чистота сама, Пред ней склонится и гордец могучий. Способен взор окаменить и сжечь, И тьму, и ад пронзят его сполохи, Исторгнув душу, в плоть вернут опять. А этот сладкий голос, эта речь, Где полны смысла и слова и вздохи! — Вот что меня могло околдовать. «Какое наважденье, чей увет…» Какое наважденье, чей увет Меня бросает безоружным в сечу, Где лавров я себе не обеспечу, Где смерть несчастьем будет. Впрочем, нет: Настолько сладок сердцу ясный свет Прекрасных глаз, что я и не замечу, Как смертный час в огне их жарком встречу, В котором изнываю двадцать лет. Я чувствую дыханье вечной ночи, Когда я вижу пламенные очи Вдали, но если их волшебный взгляд Найдёт меня, сколь мука мне приятна — Вообразить, не то что молвить внятно, Бессилен я, как двадцать лет назад. ««О донны, почему, сходясь в часы бесед…» «О донны, почему, сходясь в часы бесед, Так одиноки вы и смех звучит уныло? Где жизнь моя теперь, о, где моя могила? Ну почему средь вас моей любимой нет?» «Смеёмся и грустим, желанный вспомнив свет, Подругу милую, которой нас лишила Ревнивая родня, завистливая сила, Чьи радости растут по мере наших бед». «Но душу угнетать дано каким законом?» — «Душа – она вольна, здесь плоть в тиски взята, Мы сами эту боль испытываем ныне. Подспудную печаль подчас прочесть легко нам: Ведь мы же видели, как меркла красота. Как влагой полнились глаза твоей святыни». «О, если бы я мог обрушить гнев…» О, если бы я мог обрушить гнев На ту, чей взгляд меня разит и слово, И кто, явившись, исчезает снова, Бежит, чтоб я скорбел, осиротев, И кто, душой усталой овладев, Её казнит и мучит столь сурово, Что в бедном сердце вместо сна благого Вдруг просыпается жестокий лев. Успел стократ погибель испытать я, Но, сбросив плоть, мой дух стремится к той, Чьё равнодушье тяжелей проклятья. Непостижимое передо мной: Когда он с плачем тянет к ней объятья, Увы, невозмутим её покой. |
