На следующий день она заболела, слегла с температурой 38,8 и так валялась одна в своей квартире несколько дней. Пила воду из кулера и иногда горько плакала.

Она лежала на высокой кушетке под слоем лечебной грязи, укрытая поверх плёнки клетчатым больничным одеялом, и наблюдала за окном следующую картину. В белой пластиковой раме окна на фоне густой тёмной пихты мерно покачивались ветки берёзы, усыпанные ещё крепкими золотисто-терракотовыми листьями. Стояла та пора золотой осени, когда ветер ещё не набрал силу и лишь слегка поглаживал листья, едва-едва касаясь, словно нежный любовник, который, не торопясь наслаждается, упивается красивым женским телом. И вместе с тем, словно в невесомости, в этом мерном, почти неземном покачивании-убаюкивании, в этой разлитой нежности Лия так сильно ощущала хрупкость бытия, его скоротечность, что сердце щемило от безысходности, от невозможности что-либо изменить, и ей, напротив, от этого покоя было неспокойно. Хотя это её чувство было иного рода, оно было несравнимо с тем, что творилось в её душе, когда она находилась в городе, особенно в последнее время.

После мучительных дней в Москве, после продолжительной сильной простуды, Лия, когда ей позвонили из собеса, сразу же дала своё согласие ехать по горящей путёвке в подмосковный санаторий. То ли она была ещё в полном бреду после высокой температуры, то ли сказывался этот её страх перед жизнью, с её нерешаемой проблемой возраста и одиночества. Он так прочно вселился в неё, что самое время было укрыться от всего навалившего разом в незнакомом месте. Она понимала, что вряд ли это место с больными, пожилыми людьми способно излечить её, что там, вне её прежнего круга, ей станет нестерпимо скучно. Но понимала она и другое – сменив обстановку, она сможет избежать тех нелепых поступков, которые она совершала недавно и которые, не исключено, будут повторяться, если она останется в Москве. Кроме того, побыть в обществе совершенно незнакомых людей, возможно, даже полезно, чтобы адекватно оценить всё, что происходит в её жизни сейчас, когда она лишилась привычного распорядка жизни и стала настолько близка к полному отчаянию, что не находила себе места нигде. Ни в чем ей не было утешения от мысли, что совсем недавно она была так хороша и, безусловно, да… без условий… счастлива. А теперь внезапно состарилась, и большей частью – в своей душе. Душа её сморщилась, как печёное яблоко. Сознание необратимости случившегося угнетало до такой степени, что, даже заселившись в санаторий, она не могла свыкнуться с мыслью, что это уже свершилось, что тело её стареет не по дням, а по часам, и муж бросил её ради другой, более молодой женщины.

Когда предложили путёвку, Лия заверила, что у неё есть все нужные справки и анализы. Она позвонила однокласснику, который руководил диагностическим центром, и уже через три дня он привёз все необходимые документы. Кроме того, он, Юрка Норкин, влюблённый в неё в школьные годы, вызвался добросить её до нужного места. Чемодан она собирала наспех, кидала всё, что попадалось под руку – от красного пальто «Dolce & Gabbana», шикарного костюма от «Armani», комбинезона «Escada» до белоснежных кроссовок «Puma». Ей и в голову не пришло, как неуместно будет это всё на природе, среди простенько одетых бабушек и дедушек, как она будет в этих самых кроссовках месить грязь, отыскивая место слияния Москвы-реки и реки Рузы.

Норкин довёз, как и обещал, до санатория и… взял с неё за весь комплекс услуг две сотни зелёных. Стало очень досадно. Нет, долларов не было жалко. Было понятно, что теперь она для него не та женщина, о которой он мечтал, и даже не женщина вообще, а источник дополнительного дохода. И она поняла, как безнадёжно они оба постарели…

Лия была в санатории уже третий день. Он располагался в красивой постройке, стилизованной под барскую усадьбу. Природа, окружавшая корпуса, была очень живописна, доктора и медсёстры приветливы и милы. Безусловно, это приносило какое-то утешение её измученной душе. Но она не хотела знакомиться ни с кем из отдыхающих, гуляла совершенно одна, отходила в сторону, отворачивалась, если кто-то шёл навстречу по тропинке, притворялась, что не слышит, если с ней пытались заговорить. Все назначенные врачом процедуры посещала, не задумываясь о пользе и не почти не общаясь с персоналом.

Вот и теперь, когда медсестра вошла в кабинку и что-то защебетала. Лия, поддерживаемая ею под руку, молча поднялась с кушетки и медленно, чтобы не поскользнуться, переместилась в душевую. Грязелечебница была после ремонта, с высоким куполообразным потолком, через который сочился медовый солнечный свет. Сены отделаны кафелем из мелкой мозаики небесно-голубых тонов. Всё кругом было приятно и светло. А Лия изо всех сил старалась воскресить в своём сердце былое ощущение счастья, которое раньше приходило к ней само собой – от того, что за окном золотится осень, что кто-то о тебе заботится и тщательно смывает грязь с твоей спины и колен. Но это не вызывало у неё ровным счетом никаких эмоций. Сердце её молчало. Более того, эта спа-процедура была ей даже противна. Грязь воняла сероводородом, была жирной и липкой, она никак не хотела смываться. Лия с раздражением стала оттирать её остатки белым вафельным полотенцем, оно покрылось чёрными пятнами, и стало напоминать шкуру далматинца. Лия швырнула его на пол, оделась и пошла в свой номер.

Соседка по номеру Надя заселилась только сегодня. Это бывшая заведующая детским садиком 59-ти лет, улыбчивая, маленькая, с забавными кудряшками, обрамлявшими её мелкое лицо, болтала, не умолкая, о всякой всячине, совершенно не заботясь о том, что Лию это, может быть, вообще не интересует. Зато вся обстановка в целом самую малость отвлекала Лию от своих тяжёлых мыслей, как отвлекает любая перемена мест.

Надя сначала улыбалась, рассказывая, как любили её детки и тоже звали не по имени отчеству, а просто по имени – Надя, как они окружали и обнимали её. А потом она заплакала и стала говорить, что муж её больше не любит, потому что она теперь больна, и он ругает её. И Надя направилась в ванную, чтобы умыться, выглянула оттуда, держа в руках полотенце, и спросила Лию:

– Это твоё? – голос у Нади был высокий и нежный, напоминал детсадовские голоса. И это было очень мило.

– Да, это моё. Ваше – жёлтого цвета.

Надя через несколько секунд опять выглянула и повторила тот же вопрос. Лия недоумённо ответила. Но на этом не закончилось. Надя переспрашивала каждую минуту, как её зовут. Лия решительно ничего не понимала. Но потом стало ясно, у этой милой женщины внутри сломалось то, что в компьютере называют оперативной памятью. Всё, что с ней было прежде, она помнила, и могла говорить об этом непрерывно. А всё, что говорили ей сейчас, буквально в одно ухо залетало, а в другое вылетало. Это походило на невинное чудачество, но очень скоро начинало надоедать и раздражать. Видимо, муж, привёзший Надю сегодня в санаторий, рассчитывал отдохнуть от неё, в душе надеясь, что, может быть, здесь, на природе, это у неё само собой пройдет, но перемена места, похоже, ещё сильнее вызвала стресс и обострила её болезнь.

«О, Господи, это называется жизнь!» – Лия знала, что болезнь Альцгеймера не лечится. Сколько в мире, оказывается, ещё несчастных больных людей! Надю было жалко. По всему было видно, она очень хороший человек, светлый, добрый, какими и должны быть воспитатели детского сада. Лия вдруг соприкоснулась близко с человеком, у которого были реальные рутинные проблемы, которым Лия последние лет десять совершенно не придавала значения, они ей были неведомы, и она была счастлива. А ведь есть люди, которые буквально притягивают к себе несчастия.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.