Слушаю своих пациентов в клинике и диву даюсь, чем живут, о чем страдают эти люди. Основной корень всех проблем – банальная зависть. Она может сожрать человека целиком, поглотить.

Грустно смотреть на это… Но, как врач, я обязана убирать эмоции.

Итак, у нас с Олегом к семейным узам и клятвам было весьма серьезное отношение, поэтому созревали мы долго и обдумывали все весьма тщательно. Некоторые наши друзья называли нас иногда странными, иногда – дико скучными. Но видимо профессия наложила на нас отпечаток – обоюдная привычка все просчитывать и анализировать, почти вторая натура.

И вот теперь, даже будучи сломленной, раздавленной предательством любимого человека, я все равно ломала голову над анализом – что произошло с умным и верным Олегом? Вроде до кризиса среднего возраста времени полно. Олегу только-только исполнилось тридцать. Идеальный возраст для семьи, детей. Карьера на взлете. И почему эта толстая Ирка? Полная противоположность мне! Никогда не замечала в Олеге тяги к пышнотелым блондинкам.

***

Отец вернулся из поездки спустя неделю, а я так и не собралась с мыслями. Очень мешал Олег, названивающий буквально каждый час. Пришлось отключить телефон и вырвать стационарный из розетки. Но как объяснить это папе?

Конечно, как любой заботливый родитель, он и сам почувствовал, что со мной не все хорошо. Даже спрашивать не стал. Взглянув на молчаливый телефон с выдернутой вилкой, лишь многозначительно приподнял бровь.

– Я рад, что ты здесь, котенок.

– Спасибо, пап. Я ненадолго.

– Семейный кризис?

– Типа того.

Отец не слишком разговорчив. Беседы на задушевные темы – совсем не его конек. Он любит коротко и по существу.

«Пап, а грохни Олежека, а?»

«Конечно, котенок. Всегда рад помочь».

Ох, пожалуйста, заткнись, проклятое подсознание. Да, где-то глубоко внутри меня засела заноза, состоящая из боли и ненависти. Но я не дам ей прорваться наружу. Потому что это не поможет, а только разрушит меня. Но я не позволю.

***

Жить стало так тяжко. Мир вокруг кажется серым. Мне безумно, бесконечно одиноко. Не с кем поговорить, выплеснуть свою боль.

Целый курс друзей-психологов, полная телефонная книга подруг. Но нет никого, с кем мне по-настоящему хочется поделиться. Открыться.

И тогда я вспомнила о Тамаре.

***

Если меня спрашивали, кем приходится мне Тамара, я обычно отшучивалась «седьмой водой на киселе». Я всегда называла ее тетушкой. Но, на самом деле, родственниками мы не были. Давным-давно моя мама училась с Тамарой в одном институте. Подружки не-разлей-вода. Вскоре после окончания учебы Тамара вернулась на родину, в Баку. Но подруги все равно продолжали общаться, созванивались, обменивались письмами.

Еще до развода родителей, пока мама жила с нами, я несколько раз ездила с ней в Баку. Именно в этом городе, где-то на окраине, в огромном дворе-колодце, окруженном пятиэтажными старыми кирпичными домами, жила Тамара. Два года подряд, летом, мама оставляла меня там на месяц. Это были самые счастливые летние деньки. Мне было лет десять-одиннадцать. Во дворе – куча детей всех возрастов, постоянно придумывали новые игры и развлечения. Войнушки, театральные конкурсы или бои без правил, или «Грязные танцы», в зависимости от просмотренных фильмов или прочитанных книг. Неважно, во что мы играли. Было интересно. Безумно весело. Я прибегала домой только вечером – голодная как волк, обязательно в разорванных колготках или с дырой на юбке, или в порванных штанах. Тамара ворчала, ругалась, но все без толку. Я отдавалась играм всецело, погружалась с головой. Ведь знала, что есть всего лишь месяц. А потом снова пыльная Москва, частные учителя, холодные и сдержанные. И никакой толпы друзей, разных, бесшабашных, открытых. Только маменькины сынки и изнеженные дочки таких же богатых родителей, как мои. Я догадывалась: отец не знает, что меня оставляют на попечение Тамары. Но не задумывалась, почему мама так делает и куда пропадает на этот месяц. Тогда мне было все равно. Позже я поняла, что она отправлялась к любовнику.

***

После развода родителей отношения с матерью были сложными, довольно болезненными. Я долго сердилась на нее, считала предательницей. В пятнадцать тяжело понять, что любовь – слишком сложная штука. Кажется, что линии бывают только прямыми, а любовь – единственной. Мама нехотя смирилась с тем, что я выбрала отца. Не знаю, может, между собой они и спорили, но меня послушали беспрекословно. Единственным условием, которое поставила мать – раз в год, хотя-бы неделю я провожу с ней. Сначала прилетала сама. Потом решила, что мне пора посмотреть мир, и пригласила меня в свой новый дом – в Ниццу.

Все эти годы отношения с матерью оставались немного натянутыми. Хотя гостить у нее во Франции мне очень даже нравилось. Она жила в пригороде Ниццы, на побережье Средиземного моря, в потрясающе красивом доме, похожем на средневековый замок. Новый муж – тот самый, из-за которого мама бросила семью, оказался очень обаятельным французом, потомком довольно знатного рода, аристократом. Маме все это ужасно нравилось.

Она таскала меня по магазинам и бутикам магазинчикам, начиная от известных дорогущих брендов и заканчивая демократичными «барахолками». Бесполезно было объяснять, что мне нет ничего милее джинсов и футболок. Мама покупала мне платья, уверяя, что мне они невероятно идут, и заставляла надевать каждый день что-то новое, иногда – совершенно безбашенное. В общем, делала из меня француженку, лепила на свой экстравагантный манер.

В один из таких визитов в Ниццу я столкнулась с гостившей у мамы Тамарой.

– Ой, тетушка! – Вопль радости вырвался помимо воли, не смогла сдержать восторга, совсем как в детстве. Воспоминания о Баку – пожалуй, самые светлые и любимые моменты моего детства. Ведь тогда я была самой собой, целиком и полностью.

– Пеппи! – ответили мне не менее радостным воплем.

Это прозвище прочно закрепилось за мной, когда я гостила в Баку. Порванные вдрызг колготки и платье сплошь в грязных пятнах однажды вывели тетушку напрочь, она долго бушевала, вопрошая, как объяснит состояние моего гардероба родителям, и в конце воскликнула:

– Ну настоящая Пеппилота, деточка, тебя будто на помойке нашли! Увидела бы тебя сейчас мать – глубокий обморок, самое меньшее, что бы произошло. А твой строгий папочка! Да он бы на месте рухнул!

– А мне нравится! – заявила я категорично. – И все мальчишки во дворе сказали сегодня, что я самая красивая!

– Ну конечно, ты красавица, Пеппи, – улыбнулась Тамара. – Завтра купим тебе платье подешевле, а лучше штаны мальчишеские, неубиваемые, будешь как настоящая разбойница. И родители не узнают… Но ума не приложу, что делать, если твоя мама увидит это платье. Боюсь, и не отстирать уже. А ведь видно, что дорогущее…

С того дня Тамара меня иначе не называла. Мне ужасно нравилось новое имя, и скоро весь двор звал меня только Пеппи.

А потом мама попросила развода, и мои счастливые каникулы навсегда закончились.

Я надолго забыла свое любимое прозвище, о котором в Москве никто даже не догадывался.

***

За годы, что мы не виделись, а прошел десяток лет, Тамара ничуть не изменилась. Только я теперь смотрела на нее по-другому. Все это время я злилась на тетушку, считала ее косвенно виновной, та ведь прикрывала делишки мамы. Но увидев в Ницце, услышав ее радостное «Пеппи» я поняла, что обида давно прошла. Все далеко в прошлом. Остались лишь теплые воспоминания детства.

Каждый день перед сном меня терзают мысли, несмотря на прием успокоительных. Что же дальше? Как мне жить теперь, одинокой, преданной… Противно осознавать, что я такая размазня, не могу встряхнуться и сразу пойти дальше. Но что поделать – лучше посмотреть правде в глаза и принять себя реальную. Я не вижу перспектив, выхода из создавшейся ситуации. Безумно хочется что-то изменить, взбодриться, но все, что могу – это размышлять о том, что моя жизнь зашла в тупик. Мне почти тридцать, не так много, конечно. Но вряд ли после предательства Олега я смогу снова кому-то поверить. Довериться мужчине. Захотеть мужчину. Притереться к нему. А если и смогу – потребуются годы и длительное лечение. И сколько мне тогда будет лет? Что я смогу начать?