Часам к двенадцати, когда солнце было почти в зените и уже порядком припекало, к затону, поднимая за собой клубы пыли, подъехал темный внедорожник «Мицубиши» и остановился метрах в сорока от Воротина.

Из автомобиля вылезли трое мужчин, настоящие здоровяки, явно бывшие спортсмены, причём, или борцы или штангисты, а может и боксёры – тяжеловесы. Они посмотрели на Михаила, осмотрели затон и начали что-то обсуждать, расхаживая вдоль воды и сопровождая свою беседу широкими размахами рук: и по берегу линии проводили, и на другой берег указывали, и через затон дугой по воде – то ли хотели переехать, то ли палатку ставить, а может и шашлычок затеять и про направление ветра рассуждали – непонятно. Через некоторое время здоровяки пришли к единому мнению и направились к своему автомобилю. В багажнике «Мицубиши» всякого имущества оказалось предостаточно, на траве появились и стулья, и котелок, и пара больших сумок, вероятно, с напитками…

Михаил наблюдал издалека за тем, как приезжие располагаются. Но в воду они не лезли, особенно не шумели, и поэтому интерес был ровно на столько, насколько может вызвать стрекоза, севшая на поплавок, или вот недавний похититель карася, то есть понаблюдать за каким-либо движением просто так. Однако, после того, как Воротин увидел, что мужчины растянули по берегу провода и открыли капот автомобиля, интерес стал уже конкретным – браконьерства Михаил не одобрял ни в охоте, ни в рыбалке. Да и вообще капитан милиции был правильным и честным настолько, что над ним иногда подшучивали даже коллеги: он не принимал никаких компромиссов, если дело касалось Закона.

Воротин оставил свои удочки и уверенно направился к браконьерам:

– Я вижу, вы хотите электроудочку подключить.

– Тебе-то что? – буркнул здоровяк с деформированным ухом, который подсоединял провод к контакту аккумулятора.

– Использовать электроудочку запрещено, – безапелляционно сообщил Михаил.

– Слышь, парень, тебе больше всех надо? – из-за машины вышел здоровяк с кривоватым носом.

– Алё, умник, – поддержал третий с рассеченной губой, – мы тебя не трогаем. Иди карасиков пока полови.

Михаил осмотрел окружившую его троицу: всем от тридцати до сорока, все выше его и каждый тяжелее килограмм не меньше, чем на двадцать, а по шрамам и носам понятно, что мужчины не затягивают с решением вопроса драться или нет. На пальцах у двоих капитан заметил татуировки.

– Значит так, – твердо заговорил Воротин, – вы сейчас быстро забираете свои вещи и уезжаете. У вас пять минут. И не дай бог вам…

– Пацаны, да вы гля, шо это за перец, – «Губа» наклонился к капитану, – Ты что, бессмертный?

– Мы ж тебя сейчас …вот тут …и к рыбкам, – ухмыляясь добавил «Нос».

А «Ухо» осматривал Михаила: среднего роста, блондин, мышц не видно, но взгляд прямой, страха нет. Непонятно почему так себя ведёт.

– Ты кто такой? – спросил «Ухо», – Крутой, что-ли? Или ты тут по спецзаданию в засаде?

– Гы-гы, – шутка понравилась двум другим здоровякам.

– Сейчас, – Михаил достал из кармана мобильник, – Видите? Сейчас нажимаю кнопку, и вы через пять минут лежите мордой в грязь. И это в лучшем случае. А уж потом буду решать, что с вами делать.

Тройка здоровяков, которая уже была готова продолжить глумление над одиноким рыбачком, а потом проводить, опробовав на нём парочку ударов, стояла и переглядывалась.

– Я понятно объяснил? – продолжал Воротин, – Один звонок…

И Михаил провел мобильником по кругу перед носом каждого, как будто факир дудочкой перед головой кобры, готовой к броску.

Здоровяки растерялись: зачем мобильник в нос суёт, что это за тактика такая? Пауза длилась не долго.

– Ладно, парень, – задумчиво проговорил «Ухо», – что ты кипешишь?

– Время идёт, – Михаил посмотрел ему прямо в глаза.

– Пацаны, да он контуженный, – слева зашевелился «Нос», – поехали отсюда.

Вся троица, бурча, что «мешают культурно отдыхать всякие долбанутые беспредельщики», через несколько минут снова запылила по грунтовке, но уже в обратном направлении.

Михаил выдохнул и взглянул на мобильник, который он так активно использовал, как средство устрашения браконьеров:

«Нужно было зарядить с вечера, – подумал он, разглядывая темный экран, – а то вдруг и вправду придётся позвонить».

А ближе к вечеру капитан действительно подсек крупную рыбу. И уже вытащил почти, но…леска оборвалась. Думай теперь, кто там был: то ли лещ, то ли сом. Но он был вот такой огромный…

Как начинается шторм? Туча над горизонтом предупреждает внимательного наблюдателя о приближении стаи водяных гор в сопровождении сильного ветра… и потом …ка-ак… Вот именно.

Ну-у, в грубом приближении, для формирования определённого стереотипа, сгодилось. Тучка должна быть обязательно на горизонте и желательно в закатном «кровавом» небе, маленькая такая, почти не видная. И этот штамп вот уже много лет используется в кино.

Со стороны, для того, чтобы понять логику разрушительной стихии, всё правильно и последовательно: тучка, …туча, …тучи, неторопливо, чтобы укрыться или принять защитные меры, а потом …небо темнеет, надвигается, начинается ветер: сильнее, крепче, треплет, а затем и рвёт парус. И брызги шквалом…На! В этот момент пропадает голубой цвет, та самая небесная синева, остается только серость всех оттенков, от светлого в разрывах туч, до свинцового и даже сине-черного, чтобы чётче были видны изломы молний и зарницы на полнеба где-то там… Море беспокойно вздымает над маленькой, но постепенно растущей волной один барашек, затем ещё и ещё. Потом первый, через некоторый интервал второй, третий, четвёртый…и вот он – «Девятый вал». Почти такой, как на известной картине, грозный, в белой пене, вздыбленный кулак океана, готовый разрушить, опрокинуть, потопить… Только спасительного луча света нет.

Таким образом, получается, что шторм – это благородный рыцарь, на коне, с поднятым забралом, высоко вздымающий своё копьё с прикреплённым у наконечника хорошо заметным флажком. Рыцарь бросает вызов, издалека предупреждает о своих намерениях и просчитываемыми, ожидаемыми ударами начинает бой. И конь боевой седоку под стать: топочет, не торопясь, фыркает громко – тоже предупреждает. А бой по правилам – он страха не вызывает, только неприятности в виде синячков и шишечек, но с этим мириться можно, потому как приготовились. «В буре лишь крепче руки, и парус поможет, и киль…». Так оно выглядит со стороны, во всяком случае, в песне.

Чтобы понять, что такое шторм – именно Шторм, а не качка – в него нужно попасть.

Старый лесовоз «Шенск» бороздил моря третий десяток лет и, соответственно, зим. Это был неторопливый заслуженный дедушка, сто двадцать два метра длины, четыре кармана-трюма (по два по обе стороны надстройки) и три стойки мачт, к которым тросами притянуты грузовые стрелы: к кормовым по две, а к носовой – четыре. Его задачей долгое время было: наглотавшись брёвен и взвалив на себя сверху, наверное, даже побольше, чем помещалось вовнутрь, от чего «Шенск» погружался в воду по самую ватерлинию, перемещать почти шесть тысяч тонн русского смолистого кругляка или струганных досок в любое место, где есть причал и достаточной глубины акватория, но чаще в страны Европы; итальянцы, например, очень любили разгружать «дровишки», да и шведы с немцами не брезговали.

«Шенск», загруженный так, что бортов над водой почти не было видно, благополучно пересёк Белое и Баренцево моря – не качнуло ни разу – и вошел в воды Норвежского. Тут уж океан немного покачал, но так только, чтобы понимали, что не зря древние на дно к нему Нептуна поселили – сурового вида мужчину, хмурого, даже грозного, и с трезубцем, очень конкретного – напомнил о себе.

Экипаж занимался по ходовому расписанию, но каждый день пару раз палубная команда во главе с боцманом выходила на палубу, вернее, на груз, чтобы подтягивать тросы, держащие пакеты бревен – от качки и вибрации пакеты «уплотнялись», тросы провисали и был риск, что при чуть более сильном наклоне груз «уйдет» за борт. Матросы при помощи недлинных металлических немного изогнутых палочек – сваек, крутили винты талрепов, натягивая стальные тросы толщиной в два сантиметра до состояния струны, так чтоб звенели. На следующий день тросы «слабели», и опять тянули крепкие матросские руки рычаги сваек, как колки на гитаре. Опять до звона.