– Э-э…учебой?

Курсы молодых инквизиторов, в отличие от учебного процесса в Колледже Некромагии и прочих учебных заведениях, длились непрерывно. Было лишь две седмицы в году – самые длинные дни лета и самые короткие дни зимы – когда занятий не проводилось. Эти дни полагалось посвящать посту, молитве и размышлениям о смысле жизни. Одни занятия были строго индивидуальны, на другие ходили все послушники в обязательном порядке. Я успел пропустить несколько лекций. Не скажу, что сильно об этом переживал. От космогонии, богословия и юриспруденции меня уже начинало тошнить.

– От учебы вы освобождены особым указом отца-настоятеля, – огорошил меня пра. – Так что про занятия можете забыть. Но неужели у вас так-таки нет срочных и важных дел? Напрягите мозжечок или чем вы там думаете?

Я старательно нахмурился:

– Э-э… навестить графа Марека Гневеша и расспросить его о том, что творится в воеводстве?

– Тепло. Но есть еще кое-что. Вернее, кое-кто. В соседней камере. Туда не хотите заглянуть?

Понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить и понять, что он имеет в виду.

– Брашко Любечанин?

– Надо же, – всплеснул руками пра Михарь. – Мозги включились! У парня третья седмица отсидки заканчивается. Пора уже что-то решать. Мы не имеем права задерживать его долго без предъявления обвинения. Тем более, что у них вот-вот завершится сессия, и надо что-то решать со студентом. Так что займитесь им в первую очередь. А граф подождет. Иногда с аристократов надо сбивать спесь.

Был уже ранний день, тюрьма проснулась, и стражники занимались своими делами. Соседнюю пыточную камеру готовили к допросу, где-то слышался грохот цепей. Я дождался, пока дежурный стражник – не тот, который впускал нас с пра Михарем, а другой – методом проб и ошибок отомкнет нужную дверь, и сделал шаг.

– А, может быть… – меня слегка придержали за локоть. – Я тут…

– Не надо, – отмахнулся от охранника, как от мухи. – Я сам разберусь. Хотя, кое-какую услугу вы оказать можете.

На мне была ненавистная инквизиторская ряса, и медальон – череп в огне – висел на груди, так что стражник вытянулся по струнке и вытаращил глаза, готовый выслушать приказ.

– Я вчера был настолько занят делами, что совсем забыл про ужин, – слегка покривил душой. – Да и завтрак тоже пропущу. Не будешь столь любезен и принесешь мне чего-нибудь перекусить?

– Прямо в камеру? – шевельнул бровями стражник.

– Прямо в камеру. Одна нога здесь, другая – там. Понял? Выполнять!

После чего переступил порог и прикрыл за собой дверь.

Брашко Любечанин приподнялся на локте, потом встал. За все время, что мы не виделись, он похудел, побледнел, зарос бородой. Под глазами появились мешки, губы слегка потрескались, в глазах появился странный блеск. Его так и держали в кандалах, и на запястьях появились потертости и ссадины, которые постоянно не заживали.

– Что? – голос его звучал хрипло. – Что случилось?

– А ты сам не догадываешься?

– Значит, все-таки вспомнили обо мне, – невесело усмехнулся он. – Не прошло и полгода… Меня сначала все-таки будут допрашивать или сразу «с пристрастием»?

С него слетел весь его пафос. Он словно повзрослел или даже постарел и присмирел. Как же меняет человека тюремное заключение!

– Сначала, – я прислушался к шагам в коридоре и успел распахнуть дверь перед самым носом стражника с миской и кружкой, – я немного перекушу.

Кивком поблагодарив стражника, присел на табурет, пристроив миску на коленях. Тюремная охрана питалась лучше, чем заключенные и чем даже монастырские служки. Им разрешалось не поститься и рассчитывать на двойные порции. Кроме того, большая часть того, что обычно приносится посетителями для несчастных узников, остается у стражи. И сейчас со мной поделились мясной похлебкой, а в кружке оказался настоящий, хотя и слегка остывший, грог.

Голодный студент старательно отводил взгляд. Ой, как я его понимал! Сам таким был еще четыре года тому назад.

– Ты есть хочешь?

Он встряхнулся и уставился в стену.

– На, ешь, – я отодвинул миску и кружку.

– Не стану, – Брашко гордо вздернул подбородок.

– Брось геройствовать! У тебя еще будет шанс продемонстрировать, каким ты можешь быть несгибаемым и стойким – потом, когда поведут на костер. Но пока советую не упрямиться. Я же слышу, как у тебя в животе война идет. Ешь, давай! Я серьезно.

Студент посмотрел в мою сторону, опасаясь, однако, опускать глаза на стоявшую между нами миску.

– Чего вы этим добиваетесь? Чтобы я размяк и во всем признался? Чтобы сам себе подписал смертный приговор? Не будет этого! Лучше голодная смерть, чем такое… предательство!

Чем-то он мне нравился. Может быть, своим задором. Может быть, упрямством. Интересно, в его годы я был таким?

– Тебе сколько лет? Двадцать два? Последний курс. Еще немного – и диплом. Вся жизнь впереди, на горизонте такие перспективы – и из-за нелепой случайности все летит прахом. Теперь тебя непременно отчислят из Колледжа, а то и вообще казнят. И ты даже не можешь сообщить родителям, что случилось. Они узнают обо всем из официальной бумаги с казенной печатью, причем узнают слишком поздно, чтобы повлиять на события…

– Чего вы добиваетесь? – повторил Брашко. Мне показалось, или у него слегка дрогнул голос.

– Я добиваюсь того, чтобы ты поел.

– Да у меня кусок в горло не полезет…

– А зря! Ты пока еще жив и должен цепляться за жизнь до последнего. Ты ведь без пяти минут некромант, а кому, как не некромантам знать, что такое жизнь и каких усилий она стоит. Так сделай это маленькое усилие – поддержи свое тело. Оно пока еще принадлежит тебе, и срок жизни пока еще ничем не ограничен.

– Откуда вы знаете?

– Оттуда. Ешь, кому говорят! Для тебя старался! Я же знаю, как тут кормят вашего брата-арестанта. И как студенты живут, тоже еще помню. Разговоры о повышении стипендии уже лет восемь как остаются только разговорами. Два гроша в месяц – и живи, как знаешь.

Брашко кивнул, задумавшись о своем, а потом нехотя, словно из чистой вежливости, взял миску, осторожно зачерпнул похлебку. Лицо его выразило удивление.

– Давай, двигай челюстями, – подбодрил я. – Это из рациона охранников. Им положено усиленное питание.

– А мне? – Брашко изо всех сил старался не давиться, но получалось плохо. Он поперхнулся, закашлялся, и пришлось лупить его по спине, чтобы как-то восстановить дыхание. – Что положено мне?

– Хорошая еда, свежий воздух, крепкий сон.

– Это все я и так имею – кроме, пожалуй, воздуха, – по мере того, как понижался уровень похлебки, повышалась словоохотливость Брашко.

– А еще четыре злотых в месяц.

– Сколько? – от неожиданности он чуть не выронил миску.

– Осторожнее! Испортите казенный инвентарь – вычтем из вашей стипендии.

– Извините, я от неожиданности… Но мне послышалось…

– Нет, не послышалось. Четыре злотых – стандартная зарплата некроманта в провинции. Если город большой или вовсе центр воеводства, эта сумма может доходить до десяти злотых.

– И за что вы будете платить мне такие бешеные деньги?

– Ни за что. Просто так. За помощь в ведении следствия.

– Какого?

– Дела об убийстве вашего товарища Романа Приза. Так, если не ошибаюсь, его звали?

– Так, но… Я говорил раньше, повторю и теперь – я его не убивал. Мы с Романом не были врагами. Мы хотели работать вместе – он теоретик, а я практик. Мы бы стали отличной командой и вместе могли бы вершить такие дела, что просто – ой!

– Видимо, кое-кто решил, что ваш творческий союз может действительно принести нереально крутые плоды, вот и озаботился его разбить. Так сказать, во избежание.

– Но разве прогресс можно остановить? – доев похлебку, Брашко в три глотка выпил грог и напрягся. – Его могут задержать отдельные ретрограды, но в целом они обречены. Даже наша смерть – и та бессильна. Рано или поздно, но наша работа будет доведена до конца. И, как знать, когда-нибудь кто-нибудь даже впишет наши имена в историю – вот, мол, кто стоял у истоков сего великого открытия, перевернувшего жизнь человечества!