4 Когда у вас чужих воспоминаний О вашем раннем детстве нет, Оно Лежит спокойно где-то в подсознаньи, Как светлое, неясное пятно. И первое, что в памяти осталось, Что впитано навечно, всем нутром, Для моего героя начиналось С суровых слов: – От Совинформбюро!.. Из звуков помнит он — Кидавшийся на стены, Назойливый и липкий, как смола, Под крышей где-то Дикий вой сирены И острый взвизг разбитого стекла. Он помнит — В «щель» пробившееся небо, Вокруг земля, чадящая, как трут, Деревья развороченные мрут… Из сладостей он помнит Сладость хлеба, Колючего и черного, как грунт. …Нестройные походные колонны, Пучок морщин у жестких глаз отца, А после — эшелоны, эшелоны И снова эшелоны без конца… В мельчайшие подробности вдаваться Мне надо бы, когда я говорю Про страшно длинный путь эвакуации, Направленный куда-то на зарю, Про холод, Что навис над всей планетой И в комнатах нетопленых крепчал… Но я уверен, Что не только в этом Искомое начало всех начал. Я знаю, что его ростки живые Еще таятся в том далеком дне, Когда с сиротством собственным впервые Остался человек наедине. 5 Дорога. Снег. Уходит батальон. Отец в шинели, на ремне подсумки. А через год угрюмый почтальон Явился в дом И долго рылся в сумке… С тех пор и мать не вынесла, слегла. В лице покой и тихая усталость, И холод… Только капелька тепла В глазах ее прищуренных осталась. Когда ж и этот огонек ослаб И еле-еле теплился часами, Пришел Какой-то лысый эскулап С бутылочно-зелеными глазами. Не отерев сапог, вошел он в спальню, Пощупал пульс веснушчатой рукой И сухо бросил: – М-да. Исход летальный. Все кончено. Надежды никакой. Его тогда до судорог взбесила Циничность в заключении таком. Ты слышишь, Облысевшее бессилье, — Спаси ее, не думай о другом! Хоть попытайся выход отыскать, Вот твой халат, Не трать минут впустую. Нельзя же смерть спокойно пропускать, Не возражая ей, не протестуя! А тот стоял ненужный, словно тень, И столько равнодушья в постной мине!.. Он был доволен, очевидно, тем, Что он ни в чем формально не повинен. Потом глухая ночь. И ты один. И это одиночество – как камень. Лишь сумрак все по комнате бродил, Лица касаясь влажными руками. Хотелось вдруг с постели соскочить, И, высадив плечом двойную раму, На землю стать И резко ощутить Колючий снег под босыми ногами, Такое сделать что-нибудь с собой, Чтоб это вдруг сознания лишило, Чтоб резкая физическая боль Хотя б на миг Другую заглушила. Мне б рассказать, Как скрежетом зубов Он отвечал на жалость и заботу И как, уйдя от даровых хлебов, Он, как к родне, Направился к заводу. О том, как он уже в пятнадцать лет, Разбередивши гордость, злое чувство, Всей болью ссадин постигал секрет Сурового слесарного искусства. Мне б рассказать о том, Как билась школа, Стремясь вовлечь его в свои дела, Как отмолчался он от комсомола, Как улица его не приняла, Как он, на всех насупившись порою, По месяцу ходил с зажатым ртом, Как бредил он каверинским героем И сам себе не признавался в том, Как грезил он весенних вишен цветом, Как десять классов по ночам кончал… Но я уверен, Что не только в этом То самое начало всех начал. 6 Мы холодны к богам, что дали греки. Другим огнем, по-новому, горя, Мы чтим любовь, Что запрягает реки, Рождает пресноводные моря. Но все ж порою греческая мера Еще берет, берет сердца в полон, И хочется, чтобы она – Венера, Чтобы влюбленный — Это Аполлон… А если ты нескладнейший детина, А если пара рук, как два весла, И откровенно рыжая щетина На месте шевелюры проросла?.. Не знаю, что – улыбка, губы, брови ль, А может, взгляд В дорогу поманил, Но только нежный полудетский профиль Ему весь мир однажды заслонил. А тень надежды родила тревогу. И, словно прозревающий слепец, Он целый год все ожидал подвоха, И не дождясь, поверил, наконец. И незаметно схлынула усталость, К которой он годами привыкал, И только, как проклятие, осталась Все та же немость и боязнь зеркал. Природу трудно упрекнуть в повторах.. Ее законы каждому ясны, Но есть пора, по образу которой У нас сложился Идеал весны. И кажется, что если снова станет Когда-нибудь для сердца грудь тесна, На землю непременно вновь нагрянет До мелочей похожая весна. И так же встанет месяц остророгий, И так же дрогнет огонек в окне… Я видел их. По парку, без дороги Они идут в вечерней тишине. А по земле бредет весна босая, Ковры проталин под ноги стеля, А ветер, на деревьях нависая, Шумит, вершины сосен шевеля, А снег спешит холодной мокрой ватой Под каждый куст упрятаться хитро, И пахнет воздух почкой горьковатой, И давит, давит сердце на ребро. Найди слова и дай излиться пылу. Не губы, нет, Чтоб хоть в руке рука. Я видел их. И что меж ними было, Я не берусь сказать наверняка. Я мог бы только рассказать, Как била Его душа во все колокола, Как буйная, неведомая сила Его в дорогу дальнюю звала, Как, не на шутку становясь поэтом, Он вирши никудышные тачал… Но я уверен, Что не только в этом То самое начало всех начал. И если даже правда то, Что в прошлом Пунктиром прошв грядущее дано — То этим самым пресловутым прошвам Назавтра лишь Родиться суждено. В нем – тьма начал, А победит какое, Никто не вправе говорить пока. Возможно, это Ненависть к покою, А может — Нелюдимость бирюка. А может… Я бы тут немало Того и этого еще сказал, Но слышите — На стрелках застучало, Но видите — На вас бежит вокзал. С веселым шумом в город вытекает Транзитных душ бесчисленный поток, И где-то вдалеке уже мелькает Бабуси нашей клетчатый платок. И мне, не тратя времени напрасно, Вслед за героем надобно итти, И все неясное да станет ясным В ошибках, В столкновениях — В пути. |
