У Эмили было такое чувство, как будто она поднималась по лестнице и неожиданно поставила ногу мимо ступеньки.

– Мама была жестокой с Джулией?!

Он медленно кивнул.

– И не с ней одной, – добавил он неохотно.

Внутри у Эмили все восставало против того, что она сейчас услышала. Не может быть, чтобы дед говорил о ее матери плохо. Она была прекрасным и самоотверженным человеком. Она хотела спасти мир.

– В своем кругу она была королевой, ее слово было законом. Далси обладала над своими друзьями невероятной властью. Если она принимала человека, все остальные тоже его принимали. Если отталкивала, остальные тоже отталкивали, – продолжал он. – Так что когда она взяла этого несчастного застенчивого парнишку по имени Логан Коффи под свое крылышко и велела всем остальным принять его в компанию, они подчинились.

– Вин сказал, что он покончил с собой.

– Да.

Эмили замялась, не уверенная до конца, что хочет задать вопрос, который вертелся у нее на языке.

– Мама имела к этому какое-то отношение?

Она ждала, затаив дыхание, пока Вэнс наконец не ответил:

– Да.

– Что она сделала? – прошептала Эмили.

Вэнс, похоже, пытался подобрать нужные слова. На мгновение он поднял глаза к небу, потом спросил:

– Что тебе сказал Вин?

– Он сказал, что Логан был влюблен в маму, но его родным она не нравилась. И что Логан пошел наперекор традиции, чтобы быть с ней, но маме это было нужно лишь затем, чтобы заставить его выдать семейную тайну Коффи.

Вэнс вздохнул.

– Коффи сейчас куда более общительны, но ты должна понимать, что в то время они были очень нелюдимыми. Для Далси положение в обществе имело огромное значение. Начало этому положил я, когда ни в чем ей не отказывал. Все это было очень сильно замешано на ее горе от утраты матери. Она была счастлива, лишь когда получала все больше и больше. Когда Коффи не приняли ее в свой круг и воспротивились ее отношениям с Логаном, это ее разозлило. Вернее, даже не разозлило, а взбесило. После смерти Лили она вообще с трудом держала себя в руках. То и дело взрывалась. У Коффи была, да и сейчас есть, одна странность: они никогда не выходят из дома по ночам. Никогда. Но Логан уходил из дома в ночное время, чтобы встретиться с Далси. Однажды вечером она собрала большую часть города перед эстрадой в парке, пообещав, что выступит перед ними. Она хорошо пела. Но вместо этого вывела на сцену Логана.

Эмили ждала продолжения. Не могло же быть, чтобы этим все и ограничилось.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Он покончил с собой, потому что она выманила его из дома в ночное время? Это и есть та самая страшная тайна? Бред какой-то. Ничего глупее в жизни своей не слышала.

– Для Коффи традиции всегда имели большое значение, – возразил Вэнс. – А Логан был очень чувствительным, очень ранимым юношей. После его самоубийства Коффи едва не уехали из города. Если бы они уехали и забрали с собой свои деньги, Маллаби пришел бы конец. Это стало последней каплей. Никто не хотел общаться с Далси после ее поступка, который немало стоил семье Коффи и мог бы дорого обойтись городу. В конце концов она все-таки сделала такое, чего ей так и не смогли простить, такое, откупиться от чего моими деньгами оказалось невозможно.

Эмили вдруг обнаружила себя в нескольких шагах от него и поняла, что пятится.

– За двадцать лет я ни разу не говорил об этом вслух, – продолжал Вэнс. – И не собирался рассказывать все это тебе, потому что лучше бы тебе было оставаться в неведении. Но Коффи, по-видимому, считают иначе. Мне очень жаль.

Эмили продолжала пятиться от него. Вэнс молча смотрел, как она удаляется, как будто именно такой реакции и ожидал, как будто она была ему привычна. Ни слова не говоря, Эмили развернулась и зашагала обратно к дому.

Очутившись у себя, она столбом встала посреди комнаты, не зная, что делать. Не надо было ей сюда приезжать. Это была ошибка, громадная ошибка. Как она сама не поняла, что ее мать не без причины скрывала от дочери город своего детства. С этим городком что-то не так. Странный он какой-то. Она с самого начала это почувствовала. Здешние жители совершают самоубийства только из-за того, что нарушили традицию. Вышли из дома в ночное время. А та Далси Шелби, которую все здесь помнили, не имела вообще ничего общего с ее матерью.

Пока она стояла посреди комнаты, откуда-то вдруг послышался слабый шорох, как будто она была не одна.

Эмили поспешно огляделась по сторонам и не поверила своим глазам. Слегка пошатываясь, она обернулась вокруг себя.

На обоях больше не было цветущей сирени.

Вместо нее стены пестрели крохотными бабочками всех цветов радуги.

Она могла бы поклясться, что краешком глаза видела, как у некоторых из них трепетали крылышки. Никакой закономерности в их расположении не прослеживалось, они просто были повсюду. В них чувствовалась какая-то застывшая исступленность, как будто им отчаянно хотелось сорваться и улететь. Подальше от этой комнаты. Подальше от этого города.

Эмили подошла к изголовью кровати и приложила руку к обоям. На миг забыв о том, что еще секунду назад все это казалось ей невероятным, она поняла, что чувствует то же, что и бабочки на обоях.

Она опустила руку и, медленно пятясь, вышла из комнаты. Затем опрометью бросилась по лестнице вниз. Вэнс только-только вернулся со двора в кухню.

– Обои в моей комнате! – задыхаясь, выпалила она. – Когда ты успел их переклеить?

Старик улыбнулся:

– Первый раз всегда самый сложный. Со временем ты к этому привыкнешь.

– Они выглядят так, как будто им уже много лет. Как ты это сделал? Как тебе удалось так быстро их наклеить? Как ты сделал так, чтобы они… двигались?

– Я ничего не делал. Это происходит… само. – Он взмахнул руками, точно фокусник. – Все началось при моей сестре. Почему – никто не знает. Это единственная комната в доме, где происходят такие вещи, так что можешь перебраться в любую другую, если хочешь.

Эмили покачала головой. Для одного дня это было уже слишком.

– Дедушка Вэнс, я не ребенок. Узор на обоях не может измениться сам собой.

– И что там теперь? – спросил он, вместо того чтобы возражать.

Можно подумать, он этого не знал.

– Бабочки. Ошалелые бабочки!

– Просто считай эту комнату чем-то вроде мерила истины, – посоветовал Вэнс. – Наш взгляд на мир постоянно изменяется. Он зависит от нашего настроения.

Она глубоко вздохнула и призвала на помощь весь свой такт:

– Я благодарна тебе за желание представить это в виде волшебства и уверена, это стоило тебе большого труда, но мне не нравится этот узор. Можно, я его закрашу?

– Не получится, – пожал он плечами. – Твоя мама пыталась. Краска на эти обои не ложится. Содрать их тоже нельзя.

Эмили помолчала. Никто в этом городе не собирался сдавать своих позиций. Ни в отношении ее матери. Ни в отношении этой… ситуации с обоями.

– Значит, ты хочешь сказать, что мне никуда не деться от этих обоев?

– Если только перебраться в другую комнату.

Эмили прислонилась к красному холодильнику – удержаться на ногах без опоры вдруг стало для нее непосильной задачей. Дедушка Вэнс молча смотрел на нее. Она только сейчас заметила, что он как-то скособочился, как будто у него болело левое бедро.

– Я все еще жду, когда кто-нибудь придет и скажет, что все это какая-то шутка, – произнесла она наконец.

– Это чувство хорошо мне знакомо, – сказал он тихо.

Она встретилась с ним взглядом:

– Оно когда-нибудь проходит?

– В конечном счете да.

Это был не тот ответ, который она хотела услышать. Впрочем, ей так или иначе предстояло научиться с этим жить.

Что еще ей оставалось? Все равно больше идти было некуда.

Семьдесят с лишним лет назад, во время февральского полнолуния – его еще называли полнолунием снега, – когда озеро Пайни-Вудз намертво застыло и вмерзшие в лед водоросли казались окаменелостями, в доме по соседству с особняком Коффи на Мэйн-стрит случился пожар.