Хозяева бросились со всех ног, несут картошки, а я вылупил на нее очи, будто впервые вижу и не понимаю, что с ней делают, а сам пуще прежнего — «ням! ням!» … Бабенка яиц тащит, положил их возле себя, стучу об пол винтовкой и одно — «ням! ням!»… И так рычал, пока колбасы не принесли. Тогда взял, понюхал, лизнул языком, похлопал хозяйку по плечу, ни ??

Потом подождал на улице пока женщина все соседкам не пересказала, ну и давай ходить подряд… Рыкну — «ням! ням!» — тащат колбасу… Понюхаю, лизну, одобрительно хлопну по плечу, выкатываюсь… Полмешка собрал, а другой связной — ничего не принес, а говорил, что даже морду какому-то бауэру раскровянил.

Другой мой попутчик, вечно задумчивый, и не по летам серьезный, почувствовал необходимость что-нибудь рассказать.

— Гнусь большая, конечно, что наши там грабят и портят, да, пойми, ты, Коля, что немцы у нас понаделали… Взять хоть наш колхоз к примеру, под Курском… Дочиста спалили… Выжгли все, девок до 14 лет поувозили в Германию. Остальных частью порасстреляли, частью просто бросили — сами с голодухи подохнут… Мать свою за Ельцом нашел… Она меня и послала обратно — сестру из Германии вызволить… Ну, вот и попался теперь — ни своим не гож:, ни чужим не нужен… Ты сам поймешь НКВД не поверит, что за сестрой посылали…

— А сестру нашел?

— Говорят, что где-то на фабрике была в каком-то Фьюга-фене, да за два года не добрался туда до нее. Все немцы ловили: два раза в кацет запирали — чуть было совсем не подох… А теперь свои хуже немцев …

Была бы возможность — он махнул бы рукой, да сено мешало. Только над головами раскрыли себе пещеру.

К вечеру возвратился наш хозяин, границу переходить нельзя — кругом советские патрули…

Зато сама судьба нам пришла навстречу: в силу договора с союзниками советы должны через день оставить эту деревню — она переходит в английское управление.

Так двое суток пролежали в сене, пока вновь не пришел хозяин сообщить, что английские войска заняли деревню. Решили двигаться вглубь, подальше от границы на Альтенмаркт и там явиться в комендатуру.

Наш расчет оказался верным: трое таких же как мы беглецов поторопились с заявкой. Вошли они в здешнюю комендатуру, а там происходила процедура передачи. Они объясняются с англичанином, а из соседней комнаты вышел советский майор, вызвал немедленно бойцов, связали и как бревна бросили немедленно в машину… Само собой разумеется, долго возить их не стали.

В комендатуре Альтенмаркт нас отвели к английскому капитану, расспрашивали долго о причине бегства. Мы говорили правду, но он относился с большим недоверием к нашим словам. Пришлось пережить несколько неприятных часов в полном неведении, т. к. капитан сказал, что по всей вероятности он будет вынужден передать нас советам, но обещал запросить какое-то свое начальство.

Наконец, прибыла английская машина, нас посадили… Еще прошло пять-шесть долгих, предолгих и страшных минут. Совсем как в старинной русской сказке: «Направо пойдешь — жизнь обретешь, налево — смерть одолеет», но с тою только разницей, что теперь мы в большем волнении ожидали поворота налево, т. к. направо нас ожидала советская расправа.

Вздох облегчения — автомобиль круто повернул налево. У нас от волнения навернулись слезы… Мы спасены!

Через полчаса снова высадили в английской зоне и направили в барак.

Светлое, чистое и большое помещение, койки с матрацами, подушками и одеялами. В дальнем углу человек 20. Вероятно таких как мы. Так оно и оказалось. Познакомились. Каково было наше удивление, когда среди них мы нашли двух своих одноротников, также благополучно прибежавших, но ушедших на пять дней позднее нашего.

Они нам рассказали про так называемую отправку на родину. На самом деле, часа через два после нашего бегства оба батальона были построены и походным порядком были отправлены в знаменитый лагерь № 305 (в 30 километрах вглубь Венгрии).

Этот лагерь представлял собою огромный четырехугольник, обнесенный несколькими рядами колючей проволоки, через которые проходил электрический ток высокого напряжения. По его краям возвышались пулеметные вышки, кроме того снаружи, вдоль проволоки — часовые.

Внутри лагеря не было даже уборных. Люди должны были выжидать заполнение очередного десятка нуждающихся и с выходными караульными отправлялись за проволоку. На обед также водили под усиленным конвоем. Допросы производились почти беспрерывно, т. е. круглые сутки и днем и ночью.

Люди исчезали пачками. Узнавали об этом только после того, как мелкие хищники —• лагерное начальство — приходило в помещение, чтобы забрать оставшиеся вещи того или иного из заключенных.

Администрация без всякой церемонии, чуть что угрожала: — За неточное выполнение приказа — немедленно «отправлять на родину», т. е. расстреливать. В английском лагере мы разговорились с двумя пожилыми людьми, как мы — в американской форме. Сначала мы предполагали, что они также из нашей итальянской партии, но ближе познакомившись, узнали, что они из Австрии. Их было трое задержано англичанами, которые решили отправить их советам.

Вывели на мост для передачи советским часовым. Они видели уже самодовольные лица советского караула, с нетерпением поджидавших «гитлеровских приспешников». Английский часовой подталкивал их, принуждая идти вперед… Все трое отказались. Тогда присутствовавший при этом английский офицер сделал знак рукой, чтобы советский караул выслал навстречу за ними людей. Третий их товарищ — доктор — быстро выхватил перочинный нож: и вскрыл себе вену. Потрясенный офицер англичанин бросился к нему, зажал рану и на руках отнес к своей машине. Как выяснилось потом, он доставил его в Грац, в английский госпиталь.

Рассказывавший старик взволнованно остановился перевести Дух.

— У меня не было ножа, я обернулся к английскому сержанту, заменившему офицера и знаком предложил ему стрелять в меня. Англичанин опустил голову. В это время раздался крик торопившихся к нам советских солдат. — «Бей эту сволочь по загривку!» В ответ на эти слова сержант что-то крикнул своему часовому, схватил нас под руки и повел назад к английским машинам. Втолкнув нас в одну из них, он влез и сам и приказал шоферу трогаться.

Сидим на корточках и плачем. Утирал слезы платком и наш спаситель сержант. Так вернулись снова в английскую комендатуру. Нас напоили ромом, надавали всякой всячины, отправили в свой госпиталь, а затем перевезли сюда.

Дня через два к нам в барак прибыла английская комиссия. Из всей группы только я один владел иностранными языками.

Пришлось быть переводчиком. Долго затем беседовал со мной английский журналист («Журналист»??? Вопросительные знаки Проф. Стол). Я уже не скрывал своего русского происхождения. Он мне обещал немедленно известить моих родных и записал их адрес, а капитан предложил мне остаться в комендатуре в качестве вольнослужащего-переводчика.

В этой должности много раз приходилось сопровождать мне английских офицеров и вести переговоры с чинами Красной Армии.

Мой начальник — английский капитан — был большой поклонник Красной Армии и вообще России. Очень часто он спорил со мной на тему о советской действительности и никак не хотел согласиться, что русский солдат, что русский народ — одно, а советская власть — совершенно иное… друг друга ненавидящие и друг друга презирающие.

Прошло некоторое время. Я уже освоился со своей должностью переводчика. Как-то заходит ко мне в комнату мой капитан и смущенно говорит:

— Сейчас на соседний пункт прибыло около ста советских солдат с оружием и под командой нескольких своих офицеров. Сдали оружие, сняли погоны и заявили, что все они просят убежища … Вы понимаете какой это скандал …

Я молчал.

— Да… — англичанин замялся и задумчиво добавил: — Кажется там действительно что-то творится необыкновенное и непонятное … Вы представляете себе, что этими перебежчиками командовал русский капитан, который первым во главе своей роты вошел в Берлин. О нем в свое время отмечали в приказах. Он — Герой Советского Союза … Это какой-то кошмар!..