Теперь перед Тухсаром стыдно, а тогда он его чуть не зарубил.

А ведь именно друг понял, что сражение уже проиграно и надо вести переговоры, на которых ветлужцы и настаивали, а он…

Ну, да ладно. Зато теперь он знает, чего хочет от чужеземцев, хотя те и уперлись, как тот бык, которого ведут на убой. Все равно без рецепта смертоносного зелья он их через державу больше не пустит!

Пусть теперь возят свою соль повозками, как и боевые лодьи, которые они грозились поставить на колеса! Хотя…

До истоков Суры тут один раз чихнуть, может, и выгорит у них эта переправа. Только, идти им придется хоть и по малонаселенной, но суварской земле и он вполне… ну, в самом деле, не повлекут же они свои лодьи степью на Шир, который называют Доном?! Или для них нет ничего невозможного, потому что они даже не задумываются об этом?

Немедля призвать курсыбай и догнать, куда бы те не пошли?

«Ох… опять глупости в голову лезут! А ведь Тухсар говорил мне… Не торопись... не торопись друг! Подумай! Рассориться насмерть ты всегда успеешь, но вот получишь ли с этого выгоду?!»

Селим со всей Силой ударил ногой по ящику, лежащему перед ним.

Крышка хрустнула и улетела далеко в сторону, открыв лежащие внутри серебряные слитки. Немного. Если считать русской мерой, то всего лишь гривен на двадцать или тридцать.

«Немного?».

Селим зло выругался. Для подарка это было даже чересчур! А еще он первый раз увидел свое отражение в зеркале. В настоящем зеркале, а не начищенном листе металла или округлых поделках заморских мастеров. А стекло? А оружие? А цемент, что пойдет на Булгарские цитадели?

И что им нужно?

Всего лишь соль с низовьев Идели, земляное масло и медная руда с реки Сок, да какая-то земля или глина, называемая ими серой, что они обнаружили по пути в низовья в какой-то горе на Самарской луке.

Не хочет Селим обмена, так за все это они готовы платить серебром!

Или даже золотом!

И при этих условиях даже приближаться к его державе не будут!

Ну да. Всего лишь.

Вот только в своих желаниях они заикнулись и про беспошлинную торговлю и про свободный проход по Идели, которую упорно называли Волгой. Взаимный. Ну и так, по мелочи… выкупить суздальцев, попавших в полон или обменять их на субашей, уведенных Джурги. И вообще хотят права возвращать христиан или язычников, уведенных с их земли… А еще намекнули, что если Селим захочет их в будущем примучить силой, то они мгновенно перекроют Хорысданский, Нукратский и Чулманский пути. Людей и союзников у них для этого в достатке.

«Аг—грх…»

Ах, да еще приготовленную для помойной ямы заплесневелую дыню утащили, сказав, что им как раз такая и нужна. Сумасшествие!

Селим истерически захохотал, опрокидываясь на спину. Смеялся долго, пока потемневший небосвод не подсветился голубыми искорками.

Ну, где там его звезда? Взошла или уже закатилась на небосклоне?

«А-а-а!..»

И тут они все испоганили! И земля у них круглая, и не звезды это, а шары огненные, в пустоте висящие!

Селиму захотелось завыть от бессилия.

Напиться, что ли? Так не поймут единоверцы! А хочется! Может Тухсара привлечь? Он все-таки язычник.

«И как я его терплю рядом с собой?.. А вот терплю. Когда все уже разошлись по шатрам, лишь верный соратник молча стоит, за спиной и ждет, когда у хозяина пройдет злость на вес мир и он начнет рассуждать здраво.»

— Ну что, Тухсар? Что мы будем делать с этими ветлужцами?

— Ты же подумал, Селим? Тогда ты уже все решил.

— Что именно?

— Не знаю, Селим. В любом случае, делай, как знаешь, но всегда оставляй себе возможность отступить и начать все заново.

— Даже так?

— Именно так, жизнь непредсказуема. Дунет порыв северного ветра и вчерашние враги могут неожиданно обратиться друзьями.

— Ты уверен?

— Нет. Но они мне понравились, Селим.

Несчастья рушились на русскую землю одно за другим.

Лето 1112 года прошло без дождей.

Пожухли посевы, умирая без живительной влаги.

Высохли колодцы.

Покрылись пеплом пожарищ города, мгновенно вспыхивающие от неосторожно оброненного уголька или непогашенной лучины.

Выгорел даже Киев, унеся в дыму бушевавшего пламени жителей и живности без всякого счета.

Тяжко было на Руси, однако это было только начало бедствий.

И больше всего досталось новгородской земле.

В следующем году буря с градом прошлась по пятинам жесткой метлой, разметав дома и часовни, утопив стада в Волхове и вызвав недород. Прошло еще два года и лишения схватили северо-западную оконечность Руси за горло.

Весна 1127 года наступила поздно и была очень холодной. Снег падал до середины мая, а точнее до Якова дня, и потому сеяли очень поздно. Казалось бы, сколько можно? Но наступило лето и новое несчастье. Метыль[56] объел посевы в полях и плоды в садах, не оставив на корню почти ничего, А в начале осени, прежде чем успели закончить жатву жалких остатков урожая, мороз сгубил все яровые и озимые хлеба.

Голод пришел на новгородскую землю. Стоимость осьминки ржи зимой подскочила до полугривны. Люди ели березовую кору, листья и мох, муку мешали с соломой.

Натерпелись достаточно, однако бедствия не кончились. В следующем, 1128 году, наводнение снесло дома, затопило посевы и погубило множество людей, А летом, когда цвели яровые и наливались озимые, вновь, как и в прошлом году, ударил мороз.

Хлеба погибли. Подвоза зерна не было, непогода ударила не только по новгородцам, она накрыла Псковскую, Суздальскую, Смоленскую и Полоцкую земли.

Наступило лютое время.

Новгородцы были готовы отдать своих детей любому, лишь бы избавить их от будущих мук голода, а самим дотянуть до весны. По ослабленным людям ударили болезни, в крупных поселениях начался мор. Ждать помощи было неоткуда. Еще немного и на погостах умерших было бы некому хоронить.

Все изменилось в начале осени. На волоках, ведущих в Новгородские пятины с южных и восточных рубежей, показались корабли. Закованные в сталь ратники высаживались около приграничных крепостей, даже не думавших сопротивляться. Железная орда чужеземцев чуть помедлила, подтягивая по волокам приземистые закрытые лодьи с продовольствием, и растеклась по замершим в неверии новгородским землям.

* * *

Пойменный берег Вытегры стелился холодным туманом, насквозь пропитавшимся запахом свежего лука и густой мясной похлебки.

Промозглое утро еще не согрелось выглянувшим из-за горизонта солнцем, а потому царившая вокруг болотная сырость скрашивалась лишь сытным духом наваристого бульона.

— Б-р-р-р… Вроде поел, а так и тянет достать ложку из сапога.

— Набьешь желудок, потом весло со строевую сосну покажется! Да и не для нас этот супчик, Бакейка…

— Да знаю, дядя Вань, Я уж так…

Неожиданно в стороне плеснула вода, и собеседники насторожились, отступив от берега. Прошла минута, другая и в десятке метрово от них показался силуэт небольшой лодки, медленно раздвигающей белесую дымку, окутавшую реку.

— Храни Вас Господь, добрые люди! — стоящий я однодеревке дедок широко перекрестился и дребезжащим голосом вопросил, налегая на «ц»,

— А не православные ли вы цасом?

— И тебе не хворать, путник! Мы и есть! А ты куда путь держишь?

— А-а… Куда вскочили?

Над бортом показались и тут же исчезли светлые лохматые головы. — Так куда ведет тебя дорога, отец? — усмехнулся Иван.

— Ну… раков с ребятками ночью хотели собрать, да только впустую отмели излазили. То ли не было их тут отродясь, то ли охочих до легкой добычи тут навалом… — нежданный гость вдруг замер и недоверчиво принюхался.

— Ох… Мил человек, уж не ветлужцы ли вы?

— Они…

— Доплыли, хвала Господу! — дедок широко перекрестился и шестом толкнул лодку к берегу. - Готовься к высадке, проголодь речная!

Из однодеревки вновь показались головы ребятишек, непонятно как уместившихся в утлой речной посудине, и несколько пар глаз настороженно, уставились на утопающие в белесой пелене фигуры незнакомцев. Детворе на первый взгляд было всего года по три-четыре, и только самый старший из них вытягивал лет на шесть. Он и взял на себя командование чумазой и слегка сопливой братией.