– Конечно, легко. В конце концов, тут не просто вопрос смерти. Это означало, что ты закроешь глаза и тут же откроешь их перед вратами ада, где надпись гласит: «Оставь надежду всяк, сюда идущий»[22]. Не думаете, что этим можно было испугать кого угодно?

– Кроме добродетельных, разумеется.

– О, вы знаете, что представляют собой добродетельные – они пугаются больше всех, когда предстоит предстать перед судом. И это было буквально время суда. Смерть только ставила тебя перед Судьей.

– Перед, так сказать, прославленным полицейским?

Рут сделала резкий вдох.

– Да.

– Нет, мне кажется, в «Обычном человеке» Смерть была полицейским, жюри и судьей сразу. Настоящей Звездной палатой[23], как сказал бы наш друг Харлинген. Согласны?

– Так вы читали «Обычного человека»? – удивленно спросила Рут и хлопнула себя по лбу ладонью. – Надо же! Это прозвучало снисходительно, разве не так? Но такого намерения не было. Или все же было?

– Вам лучше знать, – равнодушно сказал Мюррей. – Однако должен вам сказать честно, что иногда читаю книги. Трудные слова ищу в словаре.

– Правильно. Позволите задать вам очень дерзкий вопрос?

– Там видно будет.

– На этот раз тут не снисходительность. Тут любопытство. Как такой человек, как вы, стал частным детективом?

– Я хотел добиться успеха в жизни. А как вы стали школьной учительницей?

– Наверное, это судьба. В детстве, сколько помню себя, я руководила другими детьми в квартале. Учила их играм, читала им, сочиняла пьески для них, сбивалась с ними с ног. И мне это нравилось. Как им, не знаю. Не будучи знакома с новейшими теориями воспитания, я не трудилась спрашивать, нравится ли им это.

– Что это был за квартал?

– Все тот же. Барроу-стрит. Дом принадлежал моей семье с тех пор, когда Гринвич-Виллидж был, в сущности, еще деревней. Это интересный дом, если вы не против причудливого водопровода.

Мюррей отметил, что в ее словах не прозвучало нотки приглашения, но никак не отреагировал.

– Вы живете там не одна, так ведь?

– Нет, родители живы и активны. Папа преподает историю в Колумбийском университете.

– Вот как? Хорошо знакомое мне место.

– Кто бы мог подумать, – сказала Рут. – Когда вы там учились?

– Я там не учился. Окончил Городской университет. Но у моего отца напротив Колумбийского была зеленная лавка – думаю, он дружил со всеми преподавателями, – и позвольте сказать вам, что возле этих ворот не было более увлеченного болельщика, чем я. А вам известно, что ужасно недооцененная колумбийская футбольная команда однажды поехала в Калифорнию и нанесла поражение сильной стэндсфордской команде на стадионе «Роуз Боул» в Пасадене? Мне потребовались годы, чтобы избавиться от того наваждения. Я, должно быть, двадцать раз бегал той весной на территорию университета, стараясь получить автографы каждого члена команды. С тех пор студенческий футбол перестал быть таким.

Рут застонала:

– Это вы так думаете. Знаете, когда вы ушли в субботу от Харлингенов, Ральф включил телевизор на полную громкость и до вечера смотрел один матч за другим? Я занималась с Меган в ее спальне и не слышала даже собственного голоса. Да еще Дайна заходила время от времени объяснять сквозь этот шум, что выбор средневековой пьесы был ошибкой с самого начала. Так что давайте не будем недооценивать студенческий футбол. Он меня так расстраивал, что я всерьез подумывала о том, чтобы взяться за другую пьесу.

– Какую?

– За одну вещь валлийского поэта Эвана Гриффита. Совершенно замечательную, очень забавную. Читали вы его?

– Читал. Диди была его подружкой.

– Эвана Гриффита?

– Давайте не будем недооценивать Диди, ладно? – Теперь Мюррей рискнул взглянуть на нее и обнаружил, что она таращится на него, открыв в изумлении рот, словно ребенок. – Господи, что удивительного в знакомстве с Эваном Гриффитом?

– Потому что это удивительно. Потому что он… а, ладно. Вы тоже знали его?

– Нет, встречался всего один раз.

– Каким он был?

Мюррей задумался над ответом.

– Очень талантливым.

– Вы знаете, что я не об этом, – раздраженно сказала Рут. – Каким он был как личность?

– Диди может ответить на этот вопрос лучше, чем я. Спросите ее как-нибудь.

– Хорошо, спрошу непременно, – твердо сказала Рут, потом с любопытством вгляделась в ветровое стекло. – Почему сворачиваем здесь? Это только Сорок седьмая улица.

– Потому что я хочу спуститься к Риверсайд-драйв. Это кружной путь, но мы избежим пробок. И я хотел поговорить об Арнольде, не беспокоясь о пробках. В конце концов, мы здесь для этого, не так ли?

– Да, – ответила Рут. – Что вас интересует конкретно?

– Так, вы помните, что он приезжал ко мне в контору и записал на магнитофон свою версию случившегося?

– Да.

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вообразите, что я магнитофон, и расскажите все, что можете, начиная со знакомства с ним. Не беспокойтесь о том, насколько это будет затрагивать личность и насколько несущественным может что-то показаться. Все это принесет пользу. Вы не против?

– Нет. Но не лучше ли будет, если Арнольд сделает это сам? Я только…

– Как-нибудь в другой раз. А между тем это необходимая часть общей картины. Вообразите даже, что меня нет здесь, что вы разговариваете с собой вслух. Вы поразитесь, какую значительную помощь это может оказать, когда будет создаваться отчет.

Дорога шла над пирсами Гудзона. Мюррей вел машину на малом газу, глядя, как солнце медленно садится за холмы штата Нью-Джерси по ту сторону реки, поглядывал на стоящие суда, стараясь издали опознать их по маркировке на трубах, и вполуха слушал Рут. Но прежде всего осознавал, что девушка сидит рядом с ним, откинув назад голову и почти касаясь коленом его колена. Было бы легко положить руку на спинку сиденья, передвинуть колено на долю дюйма, чтобы создать электрический контакт. Но он не сделал этого. Он вел машину на малом газу и слушал, как она говорит об Арнольде Ландине.

Она познакомилась с Арнольдом в средней школе. До этого или после не встречалась ни с кем из других парней, даже не общалась с ними. Он был единственным. Сначала просто иногда помогала ему в занятиях, так как учился он плохо, а потом они вдруг стали постоянно ходить вместе. Что было достижением для обоих, если смотреть на это таким образом. Арнольд был школьным героем, за ним увивались все ровесницы, а она сама – так вот, ребята постоянно ходили за ней по пятам, хотя она никоим образом их не поощряла. Так что и она, и Арнольд могли бы хвастаться своей победой.

После окончания школы Арнольд никак не мог найти постоянной работы, так как находился в призывном возрасте, и ни одна компания не хотела идти на риск обучить парня, а потом уступить его армии. Поэтому он связался с одной из местных шаек парней в кожаных куртках, которые восхищались им за прежнюю славу. Ей это было неприятно. Не потому, что в поведении этих ребят было что-то преступное, а потому, что они были пропащими, без цели в жизни, Арнольд был выше их на целую голову. Она несколько раз ссорилась с ним из-за этого, а потом все уладил призыв в армию.

Большую часть службы Арнольд провел за океаном, но писал много. Его письма, всегда трогательные, иногда были такими впечатляющими, что приводили в смущение. Неприятный эпизод вышел из-за фотографии. Он попросил ее прислать свою фотографию в купальном костюме, а она, поразмыслив, отказалась. Их письма стали такими резкими из-за этой ерунды, что в конце концов фотографию она ему отправила – и надеялась, что он не станет показывать ее как свидетельство своего успеха. Она понимала, для чего он затеял эту историю. Он любил ее, гордился ею и хотел, чтобы все знали почему. В сущности, это был комплимент, хотя и огорчительный.

Возвратясь домой, Арнольд сразу же стал искать работу, но теперь, по иронии судьбы, был неквалифицированным, необученным, стоящей работы для него не было. Мысль о полиции пришла ее отцу, и он использовал кое-какие политические связи, чтобы Арнольда приняли без труда. В тот день, когда был принят в полицию, Арнольд сделал ей предложение. Ей не хотелось принимать его – тому было несколько причин, – но в конце концов он уговорил ее носить его кольцо без назначения дня свадьбы.