– Я не больна! – Перл прижала к себе ласкавшегося пуделя так крепко, что тот протестующее тявкнул. – Я случайно поранилась, но теперь мне лучше. Ты знаешь, что случайно, так ведь, Айра? Ты сам так сказал мне. Ты говорил…

– Знаю, знаю. – Миллер подошел к ней, мягко забрал пуделя из ее рук и отдал Хильде, которая взяла собаку с явным отвращением. – Это был несчастный случай, но после него ты очень расстроилась, Перли, а это похоже на болезнь. Ты знаешь, что ни в коем случае не должна волноваться, а сейчас посмотри на себя. Так ты о себе заботишься? Так держишь данные мне обещания?

Она взяла мужа за руку и кокетливо посмотрела на него.

– Айра, позволь мне остаться с этим обществом. Пожалуйста.

– Как-нибудь в другой раз. Сейчас ложись в постель и постарайся заснуть. Тебе нужно все время спать, пока меня нет дома. Восполнить тебе нужно многое. – Миллер осторожно высвободился и повел ее к двери. – Хильда, будь добра, запри собаку, а потом поухаживай за миссис Миллер.

Хильда была воплощением праведности:

– Я говорила ей. Когда в дверь позвонили, она просто…

– Черт возьми, – сказал Миллер убийственным голосом. – Я плачу тебе целое состояние, чтобы ты ухаживала за ней, а не спорила. Теперь иди, делай свое дело!

Хильда вышла, возмущенно распрямив широкую спину, и Миллер закрыл за ней дверь. Когда она защелкнулась, Мюррей увидел, что руки миссис Нэпп конвульсивно сжимают сумочку, и понял, что она должна испытывать. Раньше она помогала вручать повестки, но тут было совсем другое. Тогда она была снаружи и думала о том, как войти. Теперь была внутри и думала о том, как выйти. Это, как подтвердила бы любая мышь в мышеловке, гораздо труднее.

Трудность, понимал он, заключалась в том, что миссис Нэпп не представляла, насколько она была типичной. Хорошо воспитанной пожилой дамой, исполненной доброты. Леди из культурно-спортивного центра, стремящейся отвратить гнев мягким словом. Дорогая миссис Нэпп. Если бы она могла видеть себя глазами Миллера, на душе у нее было бы гораздо легче.

Сам Миллер, казалось, испытывал замешательство и раздражение. Он начал было садиться в кресло Тото, но передумал и стоял, шаря в карманах, пока не нашел пачку сигарет. Протянул ее гостям, и Мюррей взял сигарету – Фрэнк Конми считал, что человек всегда бывает слегка польщен, если ты не отверг предложенной сигареты, – а миссис Нэпп блаженно улыбнулась и покачала головой.

– Я не курю.

– Я курю слишком много, – сказал Миллер. Прикурил, и Мюррей заметил, что руки у него дрожат. – У меня есть причина. Я только сожалею, что вам не повезло. Думаю, вы понимаете, что все, что она вам говорила – все, что рассказывала, – не особенно логично. С ней недавно произошел несчастный случай, и это вывело ее из душевного равновесия. Она сейчас принимает в больших дозах транквилизатор, поэтому постоянно находится в каком-то опьянении.

– Какой ужас, – промолвила миссис Нэпп. – Такая красавица.

– Она святая, – горестно проговорил Миллер. – Чересчур добрая. Ей всех жаль. Позвольте сказать вам, быть такой в этом мире – безумие. Но что делать, раз кто-то воспитан так? Как отговорить ее от этого?

– Не надо отговаривать, – сказала миссис Нэпп. – Она имеет право быть такой.

– Полагаете? – Миллер покачал головой. – Я не соглашусь. Можно быть таким добрым, а потом вас распнут на кресте, и что станет с вашей добротой? И со всеми, кто заботится о вас? Вы думаете, что помогаете им, но на самом деле убиваете. Как думаете, что творится у меня в душе всякий раз, когда я смотрю на нее? Нужно ли объяснять?

Мюррей увидел не защищенное от атаки место и тут же этим воспользовался.

– Боюсь, вам не убедить в этом миссис Нэпп, – заговорил он. – Она работала в культурно-спортивном центре и находится здесь, чтобы помочь старому знакомому.

На лице Миллера отразилось недоумение.

– Старому знакомому?

– Вы знаете его. Арнольду Ландину.

– Этому полицейскому?

– Да. Миссис Нэпп близко общалась с ним в том центре. Когда узнала, что он попал в беду, то пришла ко мне и попросила возможности поговорить лично с вами. Она уверена, что произошла ошибка, и хочет восстановить справедливость.

Мюррея интересовало, как Миллер на это отреагирует. В подобных случаях люди смеются, бранятся или выходят из себя. Но только не Миллер. Он слегка нахмурился, поджал губы, спокойно сосредоточился. Все это говорило лишь о сочувственном интересе, о пылком желании выслушать и помочь. Это был превосходный спектакль. С таким свидетелем Лоскальцо мог бы выступить с обвинением против президента Соединенных Штатов.

– Прошу прощения, – сказал Миллер, – но я не совсем понимаю. Какая ошибка произошла? И при чем тут вы? – спросил он Мюррея. – Вы друг Ландина?

– Я взаимодействую с адвокатом по его делу. – «Взаимодействую» – превосходное слово, означающее все и ничего. – Моя фамилия Керк, если захотите справиться. Во всяком случае, я объяснил миссис Нэпп, что ехать прямо к вам очень странно, но мне пришлось убедиться в том, что она может быть очень упорной.

Миссис Нэпп негодующе заявила:

– Могу, если речь идет о восстановлении справедливости.

– Конечно, конечно, – успокаивающе сказал Миллер, – но при чем тут я?

Мюррей заметил, что миссис Нэпп уже не так крепко сжимает сумочку. Подобно хорошему боксеру, она возбужденно ждала гонга, и теперь, когда он прозвучал, была готова действовать как чемпион. Рассказанная ею история Арнольда Ландина, который ни ребенком, ни юношей, ни мужчиной не мог сделать ничего дурного, напоминала голливудскую сагу о трущобах.

– Так что сами понимаете, – завершила миссис Нэпп, – узнав об этих жутких обвинениях против него, я сразу же поняла, что это ошибка. Он не мог быть бесчестным. Это не в его натуре. Мистер Миллер, не могли вы его с кем-то спутать? Не могли запамятовать, что произошло на самом деле? Это возможно, разве не так?

На протяжении всего рассказа Миллер сохранял сочувственный интерес. Теперь он выказал легкое раздражение.

– Позвольте ответить таким образом, – заговорил он. – Возможно и то, что в Нью-Йорке есть честные полицейские, но пока что я таких не встречал. Нет, леди, не смотрите на меня так. Я имел дела с бо́льшим числом полицейских, чем вы узнаете за всю жизнь, и каждый из них ждал взятки и готов был вывернуть тебе руку, если ты не лез в карман за деньгами.

Конечно, при моей работе – слава богу, я давно отошел от нее – следует признать, что это часть бизнеса. С вашей точки зрения, полицейский – это человек в красивой форме, который иногда помогает вам перейти улицу, преследует преступников, всегда оказывается рядом, если голова ребенка застрянет в турникете метро. Но, леди, это потому, что вы всегда на нужной стороне улицы. Перейдите туда, где я был, и глаза у вас откроются. Будь то яблоко, пятидолларовая ассигнация или тысяча долларов – какой-нибудь полицейский всегда рядом ждет, чтобы поживиться.

Почему вы думаете, что Ландин не такой? Потому что, судя по вашему рассказу, он был самым славным мальчиком в своем квартале? Нет, дело не в этом – будь он славным, то ни за что не пошел бы в полицию. Мальчиков, которые хотят быть полицейскими, еще в детском саду обуревает желание помыкать людьми и брать взятки!

А что происходит с тем, кто поступает в полицию, если он не прирожденный взяточник? Его делают взяточником, вот что! Как думаете, где бы оказался Ландин, если бы не брал у меня денег, чтобы отдавать долю капитану, инспектору, политикам на самом верху, чтобы у них было достаточно денег давать вашему культурно-спортивному центру несколько центов и помогать воспитывать детей честными? Это шутка, леди; все это большая шутка над людьми вроде вас. Любой полицейский, любой политик ищет только отступного, взятки. Вот чего искал Ландин и вот что получил. И если хотите получить от меня совет, спишите его как чистую потерю. Пусть о нем беспокоится его адвокат. Ответил я на ваш вопрос?

Миссис Нэпп посмотрела широко раскрытыми глазами на Мюррея, тот кивнул.