– Само по себе это ничего не значит, если нет возможности составить коллегию присяжных из двенадцати старых дев, состоящих в благотворительных обществах. А вам не дадут этого сделать. Вы будете работать с тщательно подобранными присяжными, мистер Харлинген: добропорядочными, серьезными, солидными гражданами, которые бросятся к своим букмекерам, как только получат совет ставить на ту или иную лошадь. Они сочтут Миллера и Шрейда не правонарушителями, а просто потерпевшими неудачу.

– Превосходно, – с иронией произнес Харлинген. – Поставьте полицейского против букмекера, и букмекер невольно вызовет сочувствие.

– Да, но тут в дело вступает Лу. – Мюррей повернулся к Штраусу: – Лу, у тебя есть контакт с регистратором в архиве. Немедленно начинай работать с ним. Найди все, что там есть на Шрейда и Миллера. Какой-то материал может находиться в делах, зарегистрированных на людей с другими фамилиями, но отпечатки пальцев это покажут.

– А плата ему? – спросил Штраус.

– В разумных пределах. Черт побери, мы же не собираемся уничтожать документы или что-то исправлять в них. Хотим только посмотреть. Может, сделать несколько фотокопий.

– И все-таки, Мюррей, цена сейчас может взлететь. Дело Уайкоффа наделало много шума, и спрос на эти документы может оказаться большим.

– Тогда предоставь беспокоиться о деньгах Ландину. Все равно по контракту все расходы он берет на себя.

Харлинген слушал, и на его лице все сильнее отражалось беспокойство.

– Не знаю, – сказал он. – Я имею в виду неразборчивость в использовании методов для получения сведений.

Мюррей пожал плечами:

– Если не хотите, чтобы мы взялись за это…

– Я не говорил этого. Просто у меня была надежда подготовиться к судебному заседанию, не прибегая к подобным методам. Собственно, это, наверное, не имеет значения, если версия обоснованна. Или это защита неправого дела?

– Мистер Харлинген, вам придется самому ответить на этот вопрос.

– Конечно, конечно. Я понимаю. – Харлинген посидел с задумчивым видом, покусывая губу. – Хорошо, давайте пока что это оставим. Над чем еще можно работать?

– Заняться личностями Миллера и Шрейда. Найти обоих и выяснить, что сейчас у них на уме.

Харлинген засомневался:

– По-моему, они будут долгое время сидеть тихо.

– Возможно, но необязательно. Во всяком случае, предоставим это Бруно. Он разыщет их, проследит за ними, и это может дать нам кое-какие идеи.

– А потом?

– А потом будем действовать по обстоятельствам. – Мюррей встал, Харлинген последовал его примеру. – Тем временем, надеюсь, вы свяжетесь с Бенни Флойдом, и мы обсудим с ним подробности того задержания.

– Свяжусь, – сказал Харлинген. Надел пальто, взял шляпу и обменялся со всеми рукопожатием.

Мюррей провожал его взглядом почти до двери, потом окликнул:

– Мистер Харлинген, один вопрос.

– Да?

– Я о поиске полицейских досье на Шрейда и Миллера. Вы не сказали, хотите, чтобы мы нашли их, или нет.

Харлинген постоял в нерешительности, безостановочно крутя туда-сюда дверную ручку.

– Что ж, – заговорил он наконец, – я не могу допустить, чтобы человек пострадал из-за отсутствия информации, если она доступна. Поступайте, Керк, как сочтете нужным. Оставляю это на ваше усмотрение.

Когда дверь за ним закрылась, Бруно обратил на Мюррея долгий, многозначительный взгляд.

– Теперь объясни, – потребовал он.

– Что тебе объяснить?

– Не прикидывайся дурачком, Мюррей. С каких это пор мы хитростью вынуждаем адвоката одобрять наши методы? Или этот разговор об архивах. Ему-то что до того, как мы платим архивистам? И как ты сидел, глядя на него, с довольной улыбкой, зрелище было то еще. Ясно, что происходит многое, чего я не понимаю. Может, просветишь меня, пока я не положил голову на плаху?

– Какую плаху?

– Прекрасно понимаешь, о чем я. Если буду следить за двумя свидетелями обвинения в таком нашумевшем деле, очень может быть, что детектив из районной прокуратуры станет следить за мной. Я согласен находиться в середине трехслойного бутерброда, но очень хочу знать, что там делаю. Не хочу выглядеть таким глупым, как Харлинген, если кто-то меня настигнет.

– Насчет глупого не знаю, – возразил Лу Штраус. – Для меня он необычный тип. Ревнитель нравов, понимаешь. Он напоминает мне того игрока в поло с Лонг-Айленда, для которого мы работали в деле о разводе года два назад. Помнишь? Я работал на пару с Мернагом. И когда детектив этого дома раскрыл пинком дверь, я, Мернаг, детектив и игрок врываемся в комнату, и там дамочка, совершенно голая – красивая, надо сказать, – пытается вырваться из рук шофера.

– И что делает этот игрок в поло? – вмешался Бруно. – Здоровенный гигант – удивительно, как лошадь выдерживает его вес? – начинает колотить руками о стену и рыдать, как ребенок. «Не могу поверить этому! – вопит он. – Я любил тебя! Женился на тебе, потому что любил! Не могу поверить этому!» Прямо у всех на глазах ведет себя так из-за шлюхи, которая бесплатно давала любому парню в городе. И знаешь, почему? Потому что он тоже был ревнителем нравов. У некоторых людей представления до того идеальные, что они просто не способны видеть творящегося вокруг. Вот таким мне кажется этот Харлинген.

– Верно, – кивнул Мюррей, – его воспитали таким. Он учился на юридическом факультете в Гарварде, как его отец и дед, а это престижное место. Оттуда выпускают специалистов по корпоративному праву, способных объяснить достаточно богатому человеку, как избежать ответственности за мошенничество при уплате подоходного налога. Только Харлинген оказался непригодным для этой работы, поэтому спустился к нам, к швали, где его смогут оценить. Смотри, как Лу уже оценил его.

Штраус покраснел.

– Я только сказал, что он необычный тип. Может быть, неопытный, но честный. Что в этом дурного?

– Кого волнует, что в этом дурного? – раздраженно спросил Бруно. – Я задал Мюррею вопрос и жду ответа. Что это за игра с Харлингеном? Что мы делаем с ним? Вот и все, что я хочу узнать.

– Мы, в свою очередь, обучаем его, – сказал Мюррей.

– Как это понять?

– Мы учим младенца ходить. Если Харлингену не нравится этот первый шаг, он понравится ему еще меньше, когда Лу раздобудет для него эти полицейские досье.

– Ага, – сказал Штраус. – Стало быть, он вызывает у тебя беспокойство. Но почему?

– Оставь это, – раздраженно бросил Бруно. – Мюррей, почему ты так надеешься на эти досье? Откуда ты знаешь, что в них что-то есть?

– Я переворачиваю это дело вверх тормашками, как Харлинген. Я утверждаю, что Миллер говорит правду, а Ландин лжет. Посмотри на дело таким образом, и все станет ясно.

– Почему?

– Бруно, пошевели мозгами. С какой стати букмекеру выкладывать тысячу долларов, чтобы избежать штрафа в пятьдесят за мелкое правонарушение? Посмотрим, сможешь ли придумать причину.

Бруно задумался.

– Ага! – сказал он наконец.

– Вот-вот, дорогой. Потому что на него заведено в полиции досье, и он из-за него беспокоится, вот почему. А у Миллера это не досье преступника, потому что Джонни Маккадден откопал его и знает, что у него было какое-то дело. Это обычное досье о мелких правонарушениях. Думаю, их четыре или пять, потому что после шестого он станет считаться закоренелым правонарушителем, а это совсем другой коленкор. Миллер это знал. Знал, что как только получит клеймо закоренелого правонарушителя, у него будут неприятности всякий раз, когда попадет в полицию. Вот что стоило для него тысячу долларов. Вот, что мы здесь можем выяснить, – мотив Миллера для дачи взятки.

– Послушай, Мюррей, – сказал Штраус, – тогда не лучше было бы что-то сделать с этими досье? Может, избавиться от них?

– Даже если бы мы хотели этого, слишком поздно. Лоскальцо уже все о них знает. К тому же нам это не нужно. Все, что мы найдем, отправим к Харлингену и Ландину.

– Ладно, ты меня убедил, – сказал Бруно. – Тогда чего ради мне следить за Миллером и Шрейдом? Если это дело сфабриковано, почему бы кому-то другому не попотеть над ним?