И только в это утро неопределенное ожидание стало для нее ясным и озарило ее лицо тревожной радостью: у нее родится новый чунг! Когда и как это случится, она не могла бы определить, но стала радостно-спокойной и уверенной. И продолжала лежать, смутно сознавая предстоящее, безусловно подчиняясь неизвестному, общему для всех пом закону.

Белое светило взошло над лесом и осыпало его гигантские деревья огненными стрелами. Лес заблестел яркой зеленью. Из темных недр земли устремились к вершинам животворные силы. Между стволами отдалось эхо шагов мелких и крупных животных, питающихся травой и листьями. Длиннохвостые чин-ги запрыгали на ближних и дальних ветках, оглашая лес своими резкими криками.

Чунг проснулся с ворчащим зевком и вытянул в стороны все четыре лапы. При этом он дотронулся до лежащей рядом с ним помы и повернул к ней голову. Пома глядела на него, кротко щурясь, и в глазах у нее светились теплота и покорность. Чунг сразу вскочил и изумленно поглядел на нее. Потом выпрямился и громко, протяжно заревел. Крикливые чин-ги послушно умолкли и неподвижно замерли на ветвях.

По бессознательному опыту, завещанному ему всеми поколениями чунгов до него, чунг знал, что должен набрать сегодня для помы гораздо больше плодов, чем всегда. Он хотел прыгнуть наверх, но, не достигнув еще первой ветви с плодами, остановился и прислушался. До него донесся далекий шум ломаемых ветвей, никогда еще не слыханный и незнакомый. Чунг быстро повернулся и спустился низко к земле, готовый отразить всякую опасность, какая может угрожать поме.

Далекий шум приближался и усиливался, временами сливаясь в сплошное резкое фырканье, подобное фырканью многих хо-хо. Вскоре между стволами показалась серая масса большого хо-хо. Он медленно двигался вперед, помахивая длинным гибким хоботом и расчищая им себе дорогу. Толстые ноги, на которых покоилось еще более толстое тело, топтали низкий кустарник и сочную траву. Вслед за ним показался еще один хо-хо, потом еще один, и еще, и еще, и еще. Все они медленно, неуклюже двигались вперед, помахивая длинными хоботами и прокладывая широкие просеки в чаще кустов и травы. Вскоре их стало так много, что они заполнили все просветы между деревьями, а их шаги и треск ветвей слились в сплошной гул.

Чунг ослабил напрягшиеся мускулы: хо-хо не могут лазать по деревьям и не убивают никого, пока на них не напали. Не обращая больше на них внимания, он полез наверх и исчез в густой листве. Вскоре пома увидела, что он несет ей два крупных плода, прижимая их к груди передней лапой и цепляясь за ветки остальными тремя. Он оставил плоды около нее, потом принес еще два и еще два.

Потом он снова спустился на самые нижние ветки: опасность может грозить поме только с земли, а не с неба. И, зная, что ни грау, ни гри, никакой другой зверь не может пробраться туда, где была пома, он оставался настороже, весь превратившись в зрение и слух. Но никакая опасность не грозила его поме. Хо-хо продолжали идти между стволами, заполняя все промежутки между ними. Чунг смотрел на них с любопытством: он никогда еще не видел так много хо-хо сразу.

А хо-хо все шли и шли, — чунг не мог понять, сколько их было. Он мог сосчитать только три-четыре плода, а дальше счет у него обрывался. Для него хо-хо было сейчас много-много — больше, чем раньше. И его любопытство сменилось недоумением. А потом его охватило беспокойство: хо-хо широко растопыривали уши и размахивали длинными хоботами во все стороны, и вверх и вниз, и в то же время фыркали непривычно резко. Чунг не знал, что происходит, но от этого фырканья у него возникло предчувствие чего-то скверного и тревожного.

Для чунгов время не существовало. Они могли, прыгая, измерить каким-то внутренним чувством расстояние между деревьями, но для времени у них не было другой мерки, кроме ощущения постоянной, ритмичной смены света темнотой и темноты светом. Поэтому чунг не мог бы сказать, сколько времени он простоял на нижней ветке дерева. Несознаваемая сила делала его стражем и защитником помы и заставляла его оставаться все на той же ветке, не раскрывая ему, зачем, и против кого, и до каких пор. Для него такие вопросы не существовали. Он уже проголодался и объедал сочные листья и молодые побеги, до каких только мог дотянуться.

Но когда пома позвала его отрывистым всхлипыванием, он быстро поднялся к ней и остановился, удивленный тем, что увидел. К косматой груди помы прильнул маленький чунг — такой маленький, что его и увидеть было трудно. Меньше длиннохвостого чин-ги. Чунг с любопытством приглядывался к нему.

Новорожденный детеныш обхватил туловище помы всеми четырьмя лапами и вцепился пальцами в ее шерсть. Никакой другой опоры ему не было нужно. Прильнув некрасивым красноватым личиком к материнской груди, он жадно сосал молоко, и маленькие круглые, приплюснутые уши у него слегка шевелились. Приплюснутый, словно раздавленный при падении с высоты, носик почти не был заметен на лице; виднелись только две широкие ноздри с хорошо заметными ямками внутри. Сильно выдавшиеся вперед надбровные кости и низкое темя почти не оставляли места для лба. Хотя только что родился, он уже держал голову совсем прямо, так как шея у него была настолько же короткой, насколько передние лапы — длинными. Чтобы ему было удобнее, пома плотно уселась на ветви и подняла колени повыше. Она заботливо облизывала детенышу косматую шейку и низенький череп, тщательно расправляла ему пальцами голенькие ушки. Присев напротив нее, чунг рассматривал этого нового маленького чунга и молча мигал глазами. Первые чувства неожиданности и любопытства исчезли, и теперь он смотрел на детеныша с выражением приязни. Он уже сознавал, что этот чунг стал членом его семейства и что забота о детеныше, о том, чтобы защищать малыша, ложится и на него самого.

В противоположность маленьким крикливым чин-ги, жившим на деревьях целыми стадами, молчаливые чунги вели дружную совместную жизнь лишь до тех пор, пока были членами одной семьи. После этого они становились чужими друг другу и при встречах расходились так, словно не знали и не желали друг друга знать. Чувства симпатии и дружбы, испытываемые среди членов одной и той же семьи, были у них проявлением не сознания, а инстинкта продолжения рода; этот инстинкт определял их чувства и поступки гораздо сильнее, чем сознание.

Белое светило заливало лучами зеленую поверхность леса, и воздух над нею звенел и трепетал. Тяжелые шаги и резкое гнусавое фырканье хо-хо уже умолкли, и деревья дремали в сумрачном, подозрительном молчании. Широкие, как уши у хо-хо, листья бросали густую тень на слой веток и сучьев — временное логовище чунга и помы. Наклонившись над своим первенцем, некрасивым и косматым, как она, пома кормила его. Чунг ел плоды, стоя на конце толстой ветви, и, щурясь, непрестанно оглядывал деревья то вверху, то внизу.

При этом привычном оглядывании его острый взгляд упал на каких-то маленьких темно-серых зверьков, шнырявших по земле во все стороны и вдруг исчезавших в сухой листве.

Через час или два их число умножилось настолько, что шорох от их быстрых движений стал похожим на шум сильного дождя, льющегося на листья. Какой-то кри-ри неожиданно слетел меж ветвей, хрипло крикнул и яростно схватил клювом первого же попавшегося темно-серого зверька.

Потом среди деревьев началось необычное движение. Пышные травы и кусты зашевелились и зашумели. Послышались шаги, то легкие, то тяжелые. Издали донесся мощный рев, от которого закачались склоненные к земле ветви. Тоскливый вой смешался с тяжелым фырканьем. И странный, полный тревоги шум разливался со всех сторон.

Привлеченные общей непонятной тревогой, крикливые чин-ги спустились на нижние ветви деревьев, уставив вниз свои тупоносые мордочки и любопытно мигающие глаза. Чунг и пома тоже спустились пониже. Они увидели, как грузный мут пробился сквозь кусты и отрывисто взмахивал головой, задирая свой страшный рог и выкатывая налитые кровью глаза. Кровожадный гри вытянул свое пестро-серое гибкое тело, постоял одно-два мгновения недоуменно и исчез в кустах. Черные щетинистые гру-гру оскалили свои острые, загнутые кверху клыки и разом остановились, прислушиваясь ко все нарастающему шуму, а потом, словно по команде, разом тревожно захрюкали.