Ночи стали для чунгов мучительно тяжелыми. Напрасно пытались они уснуть спокойно, как раньше: неведомая тревога будила их каждую ночь, и они вскакивали неожиданно для самих себя, собирались большими группами; одни из них скулили неизвестно отчего, другие рычали неизвестно на кого. Маленькие хвостатые чин-ги толпились вокруг них и, вместо того чтобы радостно, наперебой кричать, тревожно и прерывисто скулили, испуганно мигая маленькими глазками. Они чувствовали, что присутствие крупных бесхвостых родичей будет для них самой лучшей защитой от неизвестного ужаса.

Сидя на земле, вытянув неподвижную лапу, пома слушала глухой сдавленный шум встревоженного леса и тяжело вздыхала. Она внюхивалась в воздух и все время вслушивалась в быстро приближающиеся и быстро отдаляющиеся шаги животных. Многоголосый рев еще более усиливал ее тревогу, и эта тревога заставляла ее вертеться во все стороны, пытаться встать. Но боль от незаживших ран была сильнее, и пома продолжала ютиться в тесном дупле, под защитой только своего верного чунга.

Чунг неустанно бодрствовал над нею, готовый встретить Неизвестное. Рев и шаги свирепых, сильных хищников не пугали его. Сам не зная как и почему, он был уверен, что хищники не страшны ему, ибо сами напуганы общей для всех опасностью. Поэтому ночью он спускался на землю и становился у входа в дупло, вытянув вперед жилистые лапы, растопырив пальцы, готовый отразить нападение неведомого ужаса.

Непрестанно усиливающийся ветер доносил еще более тяжкую жару. Вода из древесных стволов испарялась. Листья начали увядать. Реки мелели и усыхали, оголяя тинистые берега. Длинные черные тела отвратительных кроков заметались во все более мелеющей воде, щелкая страшно разинутыми челюстями, и вперегонку мчались неизвестно куда. Животные столпились по берегам пересыхающих рек — только там и можно было найти воду, чтобы напиться. Они постоянно пили и постоянно испытывали жажду, и шкуры у них были все время мокры от пота.

Пома больше не могла оставаться в дупле: плоды, которые чунг продолжал бросать ей снаружи, больше не были в состоянии утолить ее жажду. Верный инстинкт направил обоих к берегу ближайшей реки. Деревья позади них столпились и закрыли пройденный ими путь.

Однажды утром чунг и пома заметили, что на листву деревьев стала падать мелкая светло-серая пыль. Ветер носил ее целыми тучами по небу, разметывая над лесом и рассыпая по деревьям. Эта редкая пыль попадала животным в ноздри, налипала на влажные морды, и оттого им приходилось постоянно чихать и кашлять. Вскоре весь лес был окутан этой мелкой светло-серой пылью, которая непрестанно сыпалась сверху, придавая небу темно-серый цвет. Потом запах усилился и в нем появилась какая-то особая резкость, напоминавшая резкий запах деревьев, подожженных огненными стрелами.

Позднее, вечером, забравшись на вершины деревьев, чунги увидели, что горизонт, за которым скрывалось белое светило, засиял отдаленным красноватым отблеском. Это не было светом ни белого светила, ни огненных глаз, мигающих с неба, так как они были скрыты густой пеленой светло-серой пыли. Далекое зарево не погасло ночью ни на миг. Только с рассветом оно начало слабеть, и когда дневной свет прогнал густую ночную темноту, зарево растаяло и исчезло.

Но на следующий вечер красноватое сияние усилилось, охватило лес с двух сторон, и его красные отблески заиграли по всему небу. С наступлением ночи дальний горизонт превратился в яркую огненную черту, словно само небо горело. Кровавое зарево бросило свои отсветы далеко на север: залило лес, залило встревоженных, испуганных чунгов, залило стволы огромных деревьев.

И вдруг лес загудел топотом тысяч больших и малых животных. Звери хлынули широким потоком: грау, хо-хо, ри-ми, гри, ланч, мут, жиг, гру-гру, дже, гу, даже ползучий, извивающийся по земле тси-тси — все двинулись туда, куда дул ветер.

Чунги тоже спустились на землю и, увлекаемые сплошным потоком бегущих животных, побежали туда же. Маленькие чин-ги понеслись с ветки на ветку над головами беглецов, резко и дико визжа своими тонкими голосами. И вскоре голова этого потока исчезла вдали, а сам он все продолжал изливаться из озаренного кровавыми отсветами леса…

Кри-ри вылетали из листвы, зловеще крича, собирались в воздухе огромными стаями и по целым часам вились над лесом, потом улетали в направлении ветра, а их зловещие крики медленно замирали вдали.

Низко летя, они отбрасывали свою тень на спины бегущих, и их крики смешивались с шумом живого потока.

Все спешили обогнать огненную стихию, чьи отблески уже дрожали на бегущих толпах. Свирепый гри и кроткий дже бежали вперегонки, даже не глядя друг на друга. Робкий гу силой прокладывал себе путь сквозь стаю трупоедов ри-ми, а кучка хе-ни пробегала мимо грузно двигающихся гру-гру, даже не огрызаясь на них. Вонючий жиг перепрыгивал через ползущего тси-тси, фыркая и настораживаясь; мут топтал ногами ланчей, пробираясь сквозь них, как сквозь густой кустарник. Все топтали друг друга, обгоняя друг друга, но никто не нападал и не пожирал никого.

Чунг и пома следовали за общим потоком бегущих животных вместе с большой группой других чунгов. Так им было легче защищаться от опасности быть растоптанными или растерзанными, грозившей им со стороны других крупных и сильных зверей. Они двигались на задних лапах, чтобы передние были свободны на случай обороны. Жестокий грау, добродушный хо-хо, грузный мут, острозубые хе-ни — в этом ускоренном движении вперед все они были одинаково опасными. Опасность быть растоптанными была не меньше опасности быть съеденными. И чунги, настигая одних животных и сами настигаемые другими, должны были совершать этот трудный, утомительный и непонятный путь только на задних лапах, не смея наклонить туловище к земле, не смея опереться на передние лапы.

Пома слегка прихрамывала, рана на бедре почти зажила, и хотя пальцы на другой лапе сгибались с трудом, теперь она могла двигаться наравне с другими чунгами, не отставая от их тесно сбитой группы. А огромный пожар позади, раздуваемый сильным ветром, все разрастался и разрастался. Ветер нес вслед бегущим клубы дыма, словно предвестие общей гибели. Ночью огромные языки пламени лизали небо, сильный ветер поднимал тучи искр и буйно швырял их кверху, а потом разгонял во все стороны, и они гасли одна за другой во вьющихся клубах густого черного дыма. Острый запах гари душил беглецов.

Дни и ночи превратились в неделимое целое, в котором животным приходилось бежать вперегонки с настигающей их огненной стихией.

Есть приходилось на ходу, не прерывая безостановочного бегства. Кроткий дже и быстроногий гу наклонялись на бегу, срывая зубами тут пучок травы, там густую ветку или молодой побег. Жестокий грау и свирепый гри вмиг наскакивали на какое-нибудь животное, впивались ему в горло острыми зубами и когтями, а потом наскоро припадали к трупу, откусывали клок теплого мяса и убегали дальше. Следующие позади хищники тоже припадали к еще трепещущему животному, отрывали от него по куску мяса и устремлялись вперед, чтобы дать место тем, кто бежал за ними.

Никого не поражал вид загрызенного животного, никто не обращал внимания на обглоданные кости, словно сами жертвы сознавали, что должны своею жизнью поддержать жизнь других беглецов.

Чунги утоляли голод опавшими и нерастоптанными плодами, находимыми в пути, или общипывали молодые побеги с кустов по дороге. С веток у них над головами свисали крупные сочные плоды, но им было некогда карабкаться за ними. Они не могли бегать по ветвям так же быстро и легко, как маленькие хвостатые чин-ги. Они были крупны и тяжелы, и ветки сгибались и ломались под их тяжестью.

Но вот путь сплошному потоку убегающих животных преградила широкая река. Они столпились на ее берегу, сбились вместе, топча друг друга. И под напором задних, которые все подходили и подходили, передние кинулись в реку и, слегка относимые медленным течением, наискось поплыли на другой берег. Река от берега до берега усеялась головами мелких и крупных животных.