Лина стала машинально их рассматривать. На одной вся семья резвилась в морской пене, на другой Лина держала на руках малыша и, – она узнала в нём старшую девочку.

– Боже мой! – вскрикнула Лина. – Люди добрые, у меня что уже промелькнула мысль, что это на самом деле мои дети?! Нет, я сейчас сама себе вызову скорую и попрошу, чтобы меня срочно отвезли в клинику для душевно больных. Я хожу в чужом доме, в чужой одежде и примеряю на себя чужую жизнь – это уже слишком!

Лина решительно вышла из чужой гостиной, пошла на чужую кухню, открыла чужой буфет и достала оттуда неполную бутылку коньяка.

– Отлично, сейчас будем лечиться народными методами!

Лина выпила и закусила маминым блинчиком.

Эта церемония повторялась до тех пор, пока бутылка не кончилась, Лина аккуратно опустила её в мусорное ведро, а затем, вальсируя, направилась в спальню и рухнула на кровать.

– Следующая станция – реальный мир. Ту–ту! – протрубила Лина и уткнулась в подушку.

Дальше был то ли сон, то ли явь: сквозь капсулу неосязаемого тумана через тончайшую щёлочку незакрытых до конца век Лина видела мутные фигуры детей и Эдика, которые поочерёдно подходили к ней и трогали то её лоб, то пульс. Она слышала, как тихонько причитает мама. Лина силилась встать и что–то сказать, но это происходило только в её воображении. На самом же деле она точно труп неподвижно лежала на кровати, и в какой–то момент ей начало казаться, что дух отделился от тела и хлопочет над ней вместе с её родными.

Наступило утро. Лине показалось, что она не проснулась, а вышла из комы. Похмельный синдром притушил воспоминания о странных событиях минувшего дня, и первичную логическую картину о нынешнем состоянии своего здоровья она составила из событий, произошедших днём раньше, а по большей части из отрывков разговора по телефону со Светой, что состоялся в кафе. Она вспомнила, что подруга предлагала напиться и купаться в бассейне голышом. «Неужели мы сделали это?» – растерянно подумала Лина, понимая, что проснулась не дома. Она не имела возможности рассмотреть, что-либо вокруг, – окна были закрыты плотными шторами.

Но вдруг с улицы до неё донёсся странный, но знакомый звук. «Трамваи?!» – растерянность Лины росла и росла. Она тихо встала с кровати и прокралась к окну. Одно движение, и жалюзи раскрылись. В комнату ворвался свет, а вместе с ним и воспоминания о вчерашнем дне.

– Не‑ет, – простонала Лина и села на постели, закрыв лицо руками. – Это не сон!

В комнату заглянула мама:

– Доброе утро, девочка моя, ты чего же это вчера натворила?

Лина вздрогнула и уставилась на мать.

– Разве можно такое делать, зачем? Напиться одной, как пьяница, так можно или с горя, или от глупости. – Мама вздохнула. – И насчет глупости я сомневаюсь, а вот насчет горя – то лишь твоя душа знает.

Лина сидела и смотрела на мать стеклянными глазами. Та присела ближе и крепко обняла дочь, поцеловав в висок.

– Расскажи мне всё, облегчи душу, не заставляй материнское сердце страдать.

– Мама, – Лина уткнулась лицом в грудь матери и заплакала.

– Ну что же это такое? Ты меня прямо как на тот свет провожаешь и встречаешь, – пошутила мама и крепче обняла Лину.

Лина отпрянула.

– Мамочка, что ты, любимая моя, родная! Я…я не знаю, что со мной происходит, но я всё это готова понять и принять, лишь бы ты была со мной.

– Я с тобой, родная. Говори, говори, что у тебя на душе.

– Лина помолчала. – Мам, скажи, бывало ли у тебя ощущение, что ты другой человек, словно ты оказался не в своём теле?

– Конечно, бывало такое. Бывали случаи, понимала, что не на своём я месте, рядом не те люди и только во сне видишь какую-то иную жизнь, что вся жизнь сложилась по-другому, нежели в реальности… – мама вздохнула. – Знаешь, жизнь как дорога, как длинный, длинный коридор, идёшь по нему, а с обеих сторон много-много дверей, они то открываются, то закрываются и только от тебя зависит, в какую ты войдешь. А за той дверью такой же длинный коридор с дверями и так дальше, дальше. И тут не угадаешь, в какую дверь зайти, где удача, где ошибка, где упущенная возможность. Отсюда и растёт дерево Вселенной из этих бесконечных комбинаций судьбы каждого человека. Когда ты ещё маленькой была, я же диссертацию в аспирантуре по этой тематике написала. Много споров она тогда вызвала у преподавателей, даже хотели мне защиту завалить, дескать, и так лжетеорий хватает, а тут ещё молодой учёный воду мутить начинает. – Мама опять вздохнула.

– И что, не защитилась? – спросила Лина.

– Защитилась, только публиковать материалы не разрешили, изъяли черновики, у меня чудом только кое-какие записи сохранились.

– Господи, мамочка, я сейчас с ужасом подумала, что ничего не знаю о тебе. Как я могла быть такой равнодушной к тебе, к твоим занятиям? Я даже никому не рассказывала, что ты – ученый, даже стыдилась этого, боялась сказать, что ты лаборантом в НИИ работаешь.

– Так лаборантом я стала работать от того, что период такой в стране начался. Ни науке, ни культуре развития не было. Одни деньги стали людей интересовать. А я была влюблена в науку, днями и ночами думала, писала, многим профессорам для их публикаций материалы готовила, так что открытий под моим именем ты нигде не увидишь.

– Ты – моё открытие! – Лина обняла маму и положила голову ей на грудь.

– Ну, вот, это для меня самое главное, а все эти регалии.

– Нет, подожди–ка, с регалиями мы тоже разберёмся. Я понимаю, что вы – дети советского времени – всё на благо страны! А страна вам дулю показала и левые «профессора кислых щей» на этом себе имя, деньги и огромные животы наели!

– Да, мне никакой мировой известности мне не надо, никаких наград и премий, время амбиций ушло. Ты давай, вставай, умывайся и завтракать на кухню. – Перевела она тему. – А я пойду, подогрею завтрак.

Мама вышла из спальни. Лина села и посмотрела на тумбочку возле кровати. На ней стоял стакан воды, лежало две таблетки от похмелья и записка от Эдика:

«Мамочка, вернись к нам!

Мы тебя очень любим!

Бросай пить, запомни: «пьяница-мать – горе в семье»

Вечером буду поздно, детей заберёшь сама.

Целую.»

– «Мамочка, вернись…» – перечитала вслух Лина. – Эдик серьёзно подошёл к этому розыгрышу. Даже семейные фото подделал! – Лина хлопнула в ладоши. – Всё, я поняла! Его друг Семён работает в журнале, он фотограф и делает всякие там коллажи – муляжи, он–то ему и сделал монтаж моих старых фотографий и вуа‑ля!

В этот момент послышался голос мамы с кухни:

– Линусик! Завтракать!

Лина машинально вскочила с кровати, а потом шлёпнулась опять.

– Стоп, а как же мама? Эд же не мог опуститься до того, чтобы пригласить на роль моей мамы профессиональную актрису, чтобы она пекла мне блинчики как мама, говорила, думала и даже пахла как моя мама. По крайней мере, это просто жестоко!

– Лина! Ну, что за детский сад? Всё остывает, живо на кухню! – Мама стояла, подбоченись в дверях, и Лине ничего не оставалось делать, как последовать за ней.

На кухне было светло от лучей полуденного солнца. На полу перешёптывались кудрявые тени от листвы могучего вяза под окном. Лина присела на тот же стул, что и вчера в уголке рядом с окном. Мама улыбнулась:

– На своё любимое место?

– Любимое? – удивилась Лина.

– Конечно, ты и дома всегда выбирала самый уютный закуток – и это было только твоё место, никто туда больше не садился.

– У нас? В Староконюшенном?

– Да, люблю это место, – мама вздохнула. – Только вот в последнее время риелторы совсем замучили. Звонят чуть ли не каждый день: «Здравствуйте, Вы не надумали квартирку продавать?» – «Не надумали» – говорю. «Ну, если надумаете, то только к нам!». А одна девица пришла такая наглая, посмотрела на меня и говорит: «Женщина, вам уже много лет, какая вам разница, где свой век доживать, а квартирку продадите – купите себе комнатку, а деткам вашим остальные денежки достанутся». Я аж дар речи потеряла, дверь просто закрыла у неё перед носом.