– Да ничего я не пила ни с какими подружками! Вера мне вчера вечером сделала ванну с травками.

– Что ещё за ванна с травками? Ты куда ходила?

– Да никуда я не ходила! – пропищала Лина. – У нас дома я принимала ванну, в особняке!

На щеках Эдика заходили желваки. Он взглянул на часы.

– Лина, я не понимаю ровным счётом ничего из того, что ты мне тут бормочешь. Я опаздываю. А на работу мне, видимо, придётся идти голышом.

Эдик хотел уйти, но задержался на пороге.

– В последнее время ты сама не своя. Вероятно, это моя вина: слишком много работы. Я думаю нам надо как–то…

– Встряхнуться! – продолжила его мысль Лина. – Дорогой, я знаю! И, поверь, меня ты точно встряхнул сегодня! – Лина нервно засмеялась. – Я уже было почти поверила, что у нас есть дети, что я глажу тебе рубашки и ношу вот такую пошлость. – Лина потрясла за кружева ночную рубашку. – Где ты её взял, на блошином рынке?

Эдик озабоченно смотрел на жену.

– Ладно, – решил он. – Я вижу тебе серьёзно нездоровится. Лежи, отдыхай, я сам отведу детей в студию. Но, чур, заберёшь ты, я буду поздно, – он наклонился и поцеловал её. – Я пошёл.

Лина опешила. Игра в дочки‑матери затянулась.

– Не смей никуда уходить! – потребовала она. – Позвони этим своим плешивым соучредителям и скажи, что задержишься. Ты… ты на самом деле хочешь оставить с этими ужасными детьми?

Эдик бросил сочувственный взгляд на жену и вышел.

Лина рухнула на кровать и застыла, глядя в потолок. Он был оклеен белыми обоями, на которых уже отчётливо проступали желтоватые пятна от клея. За стенкой дети ели яичницу и дружно что‑то напевали вместе с Эдиком, который зачем‑то продолжал изображать из себя заботливого папу.

Неизвестно сколько прошло времени: десять минут или два часа, а Лина продолжала лежать в постели и ждала, что затяжная и такая реальная галлюцинация уйдёт. Но потолок, поклеенный белыми обоями, оставался на месте, и лишь прозрачные тени от оконных рам и тюля с дырчатым рисунком ползли вслед за солнцем по персиковым стенам с легким растительным рисунком, так отчётливо напоминавшим балдахин над её кроватью в особняке.

Лина слушала, как трамваи, проезжающие мимо окон, отбивают стальными колесами чечётку на рельсах, и гудят друг другу машины, пытаясь протиснуться с двух рядов в один рядом с автобусной остановкой. У неё не было желания встать и подойти к окну. Она ждала, что с минуты на минуту войдёт Эдик и эта нелепая комедия прекратиться.

Лина заочно простила супруга за этот нелепый фарс с детьми, но собиралась попросить, нет, потребовать, чтобы больше этого не повторялось. Наверняка он повёз их обратно в актёрское агентство, где нанял для розыгрыша. Надо сказать, юные лицедеи отыграли свои роли на все сто и заработали каждую копейку из своего, наверняка, не малого гонорара – какие талантливые!

– Ох, я ему устрою розыгрыш! – коварно размышляла она вслух. – Ох, я придумаю! Это же надо привезти меня в такую халупу!

В дверь позвонили. Сердце Лины забилось.

«Кажется, ушли» – подумала она, но через мгновение ключ дважды щелкнул в замке, и некто вошел в квартиру. Неизвестный тихо поставил увесистые, шуршащие пакеты в коридоре и, надев тапочки, тихонько приблизился к двери спальни. Лина зажмурилась.

В следующую секунд произошло то, что могло бы свести с ума даже самого спокойного и рассудительного человека, а не то, что женщину с расшатанными нервами. Визитёр приблизился к кровати и мягко положил ей руку на лоб. И эта рука была…мамина. Веки Лины задрожали.

– Я тебя разбудила, родная? – спросил мамин голос, – Эдик позвонил мне такой взволнованный, сказал, что ты заболела. Я тут же приехала.

Лина боялась открыть глаза. Однажды мама снилась ей. И во сне ей казалось, что сон и реальность поменялись местами. Сейчас Лина боялась открыть глаза, ей хотелось подольше послушать голос.

С дрожащих ресниц Лины скатилась слеза.

Мама легко дотронулась до лица дочери и утёрла её.

Лина открыла глаза и остолбенела.

– Мамочка… Ты здесь со мной?!

Лине показалось, что она уменьшилась, как всё её тело съёживается то ли от страха, то ли от радости.

– Мамочка, хоть ты скажи мне правду, я что, сошла с ума, если вижу тебя?

– Почему же сошла с ума? – улыбнулась мама, – её серые, словно выцветшие от времени глаза заискрились нежностью. – Я что, привидение? Пришла тебя проведать и детей из студии забрать.

Мама положила Лине руку на лоб. Лина вздрогнула.

– Господи, да у тебя, кажется, температура поднялась.

– Сейчас чайку с малиной сделаю, подожди. – она встала и торопливо направилась к двери.

– Мама! Мамочка! – Лина вскочила с постели. – Постой, пожалуйста, не уходи, я боюсь больше тебя не увидеть!

– Я же только на кухню за чаем схожу.

– Я с тобой. Где кухня? – Лина вцепилась в руку матери.

– Да, что с тобой такое? – удивилась она. – Хорошо, пойдем, только тапочки надень, а то ноги небось холодные, как всегда.

Мать присела и дотронулась тёплой рукой до ноги Лины. – О, лёд!

– Мама, я не могу поверить это ты!

Лина обняла мать за шею и уже не могла сдержать слёз.

Они прошли на небольшую, но уютную кухню с клетчатой драпировкой на окне, на стенке висела коллекция декоративных тарелок, привезённых очевидно из разных поездок. Широкий подоконник был уставлен растениями с крупными зелёными листьями, а возле окна стоял круглый кухонный стол. Лина присела на стул возле окна и сквозь слёзы наблюдала за тем, как мама хлопочет у плиты. Она что-то рассказывала, не подозревая, что дочь видит в ней не просто маму, а чудо, сошедшее с небес.

– Вот твой чай и блинчики.

– С творогом, как я люблю. Как ты всегда готовила, – Лина опять заплакала.

– Нет, это просто невыносимо. Скажи, наконец, что случилось?

Женщина схватилась за бок и присела.

– Нет, нет, не волнуйся, пожалуйста! – Лина вскочила со стула и присела на колени перед мамой. – Я просто очень рада, что ты зашла, я так давно тебя не видела.

– Ну, если с прошлой пятницы прошло слишком много времени, и ты успела соскучиться, то я буду чаще заходить.

– Заходи так часто, как только сможешь!

Мама взглянула на часы.

– Ладно, ты кушай, а я заберу внучат. Отдохни и жди своё семейство, а я приведу детей и побегу к себе, а то пока доберусь до дома из вашего Перово, будет уже темно.

– Дети тебя тоже видят? – удивилась Лина.

– Иногда чаще, чем ты, – засмеялась мать.

Лина изумилась.

– Кто же они такие, что ты к ним являешься чаще, чем ко мне?

Мать с тревогой посмотрела на неё.

– Сейчас я понимаю, почему Эдик беспокоился. Ты сегодня не в себе.

Она встала.

– А может, и я пойду за детьми с тобой?

– Нет уж. Лучше тебе остаться дома, дружочек. Мы скоро придём.

Мама ушла, а Лина проводила её взглядом из окна и опять присела возле стола. Она помешивала ложечкой остывший чай, не обращая внимания на громкий, всегда раздражавший её звук, когда металл громко стучит о стенки чашки. Сейчас мысли Лины звучали куда более громко и отчётливо: «Даже если у меня поехала крыша, я согласна на это ради того, чтобы ещё хотя бы раз её увидеть, поговорить, взять её за руку. А, что если мне всё это мерещится? – Её взгляд упал на тарелку с блинчиками. – Хорошо, тогда кто приготовил блинчики и чай?».

Лина вышла с кухни и поплелась по коридору в том направлении, куда он её вёл. Сейчас ей ничего не оставалось, как осмотреться в обстановке, где по всем признакам она была хозяйкой, но чувствовала себя гостьей.

Длинный коридор с зеркальным шкафом-купе привел её в гостиную. Там стоял недорогой, но симпатичный светло-зелёный гарнитур из дивана и двух кресел, рядом с креслами высокая пальма в крупном кашпо, а с другой высокий торшер из рисовой бумаги. Напротив, гарнитура телевизор с большим экраном, книжные полки, тесно уставленные книгами и семейными фотографиями в рамочках разной формы.