А взять у викингов много чего можно было. Одни корабли боевые огромных денег стоят. Опять же, ни к чему дикарям на реке морские суда. Уж на что умелый лоцман был при флотилии, едва разворачивался в речной воде.

Надо сказать, флотилия была совсем не простая: главной добычей на ней были не золото с драгоценными камнями да мехами. Хотя и тех в великом достатке захвачено было мечом и боевым топором, а лучшие красавицы Испанской провинции Андалусии.

Гордые и своенравные женщины были захвачены как трофей в жестоком бою с испанцами, а, значит, являлись полной законной собственностью мореплавателей.

Женщины без дела не сидели: поди накорми, обстирай такую ораву.

Но про себя каждый викинг считал, что ни золото с алмазами, ни красавицы андалузки ни в какое сравнение не шли в цене с главным трофеем. В честном бою отбили скандинавы и погрузили на борт табун дивной красоты лошадей Андалузской породы. При любом дворе и в замке любого богатого вельможи можно было за таких скакунов какую хочешь цену заломить. И никто платить бы не отказался. Больно хороши были те лошади.

Решили вождя с шаманом помиловать: посмотрели — те сами грибную бурду пьют и хоть бы что. Только шаман, которому напитка в силу его должности полагалось много больше принять, уже приладился в бубен колотить да вокруг костра прыгать. «Это он, наверное, гостей своим танцем развлечь старается».

Поплясал шаман, подводят местные мужики своих женщин к каждому гостю, опять же улыбаются и недвусмысленно показывают на свои убогие жилища: «Идите, мол, гости дорогие, развлекитесь».

Отдали каждому викингу по бабе, а сами уже к корабельным сходням спешат себе дам выбирать. Честный обмен! Что за черт!

Вспомнили, что в числе недавно взятых пленных в небольшой стычке в устье Могучей реки, имелся местный полиглот, который, хоть и безобразно коверкая благородную скандинавскую речь, мог изъясняться с викингами. Мог он худо-бедно и дикарские местные наречия разбирать. Сам про себя пленный говорил, что он не местный, он Рус. Есть такой многочисленный народ. Живет не так, как эти дикари. Дома строит, храмы, торжища.

Выволокли мужика на берег: объясняй, что за невидаль, почему нам навязывают этих пропахших рыбьим жиром и звериными шкурами женщин, а сами претендуют на наших пленниц-андалузок и наших жен.

— Так спросили бы заранее, господа хорошие, знали бы заранее их обычай. Подносят они из уважения гостям грибную отраву, а не кумекают, что без привычки ею только кишки воспалить можно, что с вами и произошло. Шаман к бурде привычен, пьет ее ковшами, потом в бубен бьет да пляшет. Это у них вроде молитвы, что послал им их дикарский Бог гостей.

А главное дело в приеме гостей — женщинами поменяться: живут племена обособленно, встречаются редко, от этого вынужденное кровосмешение может произойти с болезнями тяжкими и вырождением.

Вот сегодня и скакал шаман, благодарил своего Бога, что столько свежей крови в племени прибавится. Вы, господа хорошие, не подумайте худого. Это у них просто способ в тайге выжить.

— Сей же час помогу им. Будет им свежая кровь. Варвары! — Завопил предводитель викингов, раскручивая над головой тяжелый боевой топор.

Порубили убогие чумы, порезали оленей. Мужикам через одного головы порубили. После встали вокруг догорающего священного костра да дружно на угли помочились: получи дикарский Бог от нас приношение, раз твои подданные нас так непотребно встретили. Черт с ними с бабами. Все дело в пиве. Было бы доброе пиво, и с бабами вопрос сам собой решился бы.

Не ведали варвары-викинги, что они еще большие варвары, чем эти простодушные жители тайги. А Бог Тайги и наказать может. Не для того священный огонь возжигается, чтобы его чужеземцы своей зловонной мочой заливали!

Погрузились викинги на свои тяжелые морские корабли да прямо в ночь отправились вверх по незнакомой реке. Не прошло и получаса, раздался треск: самый большой корабль остановился столь резко, что даже самые крепкие на ногах не удержались. Про такую беду, как топляки, гостям из Скандинавии было не ведомо. Пропорола дно гигантская лесина, корнями своими крепко зацепившаяся за речной грунт, а вершиной, торчащей чуть ниже поверхности воды, прорезала днище корабля. Вода быстро начала заливать судно. Надо было срочно спасать награбленное добро. Как на беду самые ценные кобылицы-андалузки находились именно на этом корабле. Вплавь доставили испуганных животных на лысый небольшой остров. Сняли тяжелые боевые щиты, обрамлявшие борт драккара. Сняли драконью голову с носа корабля.

Поднялся страшный ветер. Речные волны не чета морским, но на маленьком лысом островке производили вполне пугающее впечатление.

За ветром последовала гроза с громом и молнией. Остальные суда загорелись: с них тоже надо было спасаться. Стал безымянный островок единственным пристанищем варягам, их детям, их женщинам, их животным. Да и все награбленное добро туда же перетащить пришлось. Провианта почти не было: как раз припасы пополнять собирались. А вот пресной воды у мореходов, привыкших в дальних морских походах беречь каждую ее каплю, было более чем в избытке: от обильного дождя вода в Могучей Реке стала стремительно прибывать. Казалось, еще чуть-чуть и островок уйдет под воду. Люди и животные бок о бок жались на оставшихся пядях суши.

К утру вода начала спадать. Рассвет явил ужасающее зрелище: в разоренной деревне люди пели и танцевали над своими покойниками. Они славили Духа Тайги и слали проклятья чужеземцам — виновникам их несчастья. По кромке воды в исступлении скакал шаман с бубном, колотя по нему большой горящей смолистой веткой. Страшен был вид шамана. Страшно было чужеземцам при виде того, что бубен из сухого дерева и кожи не загорается от прикосновения смолистого огня, а огонь не гаснет, лишь приобретает новую силу, когда шаман вместо бубна начинает колотить горящей веткой по воде.

Невыносимо было это зрелище. Полет метко пущенной стрелы прекратил ужасный спектакль. На берегу наступила мертвая тишина, затем прорезался одинокий женский плач, еще, еще, вот уже плакало навзрыд все племя: и дети, и женщины, и старики, и мужчины.

Страшно было это слушать. Наверное, поэтому снова пропела одна, вторая, третья стрела.

…Казалось не прошло и мгновения, а ни одного плакальщика уже не было в живых. Снова стало тихо…

Что говорить — прекрасная страна Франция. Прием в Версале по случаю представления ко двору, как и все, что делалось при короле Людовике XIII, был великолепен. Маркиза Валькирьяни блистала красотой…и подвесками. Точь-в-точь такими, за которыми удалец Иван Сермягин плавал на осклизлом бревнышке через Ламанш.

Зловредная контесса велела д ^,Артаньяну всего на одно мгновение остановиться у входа в маленькую провинциальную ювелирную лавку на пути. Из лавки выскочил расторопный человек, схватил подвески, на мгновенье скрылся за дверями лавки. Выбежал, поклонился, передавая драгоценность шевалье.

— Передайте контессе, что к приему в Версале у нее будут точно такие же украшения. Я бы мог их сделать намного лучше, но контесса просила именно такие. А с заказчиком не спорят! — Не отказал себе в возможности похвалиться своим мастерством ювелир. Знал бы он, что мгновение, когда он передаст на руки посыльному контессы украшения, будет последним мгновением в его жизни.

Людовик XIII, недаром прозванный Справедливым, был великолепен. Он отличался большой деликатностью и тонкостью ума.

— Любовь моя, — нежно обратился он к позеленевшей от злобы супруге (какая-то выскочка немыслимым образом добыла копию ее подвесок, наделавших столько шума в придворных кругах) — ты так великодушна, что позволила воспользоваться своими подвесками нашей бедной испанской родственнице? Это очень мило с твоей стороны. Даже наши бедные родственники должны выглядеть на наших приемах прилично. А подвески — само совершенство: ведь я сам их заказывал, а в моем вкусе усомниться невозможно. Только, милая контесса, не забудьте после вечера сдать украшение лично моему камердинеру. Вы даже не можете представить сумму, которую я за эти подвески выложил.