Атомы были лишены привычных для нас свойств. Демокрит утверждал, что нет чёрного или белого, холодного или тёплого, а есть только атомы и пустота. Все ощущения, которые мы получаем, оказывались следствием действия внешних атомов на наши органы чувств, которые также состоят из атомов. Вот эти-то взаимодействия и воспринимаются нами как ощущения, говорящие о качествах вещей. Но ощущения относительны — трава, горькая для человека, козе кажется вкусной.

Демокрит смело переступил через скорлупу «Мирового яйца» орфиков. Он считал пространство бесконечным, наполненным множеством миров. Подобно Гераклиту Эфесскому, Демокрит утверждал, что всё течёт и изменяется, но не связывал природу Мира с огнём. Нет, это атомы, непрерывно двигаясь, сходились, образуя исполинские вихри, скапливаясь в виде Земель или Солнц, а потом через огромное время разлетались, чтобы где-нибудь соединиться в определённом порядке и образовать иные миры. Всё в бесконечной Вселенной двигалось, одно оставалось неизменным и вечным — атомы и пустота.

Эпикур понял, почему Платон отвергал Демокрита. Ему, проповеднику высшей гармонии и порядка, претило учение, в котором порядок рождался из хаоса. «А почему бы нет? — думал Эпикур, — Порядок, появившись, сумеет постоять за себя».

У атомов не было причин для движения, кроме той, что они двигались всегда, сталкивались и передавали движение друг другу. Поэтому в мире не оставалось места для случайности, ведь всегда любое событие можно было в конце концов свести к движению атомов, а эти движения узнать, проследив за судьбой каждого из них. Демокрит потратил много сил, изучая причины всего, что случается. Он написал книги о причинах небесных явлений, причинах воздушных и наземных явлений, причинах огня, причинах звуков, причинах семян, растений и плодов и много других. Эпикур не стал читать их все — усвоив главное, он не захотел тратить время на подробности. Не привлекли его и математические труды философа из Абдер, где он, применяя метод неделимых частиц, достиг больших успехов.

Эпикур долго держал «Большой мирострой» у себя. Мис только вздыхал, подсчитывая расходы, но сам прочёл его от начала до конца. Потом настала очередь «Малого миростроя», посвящённого человеку и небольших этических сочинений: «О достоинстве мужа», и «Рог Амалфеи».

Когда Эпикур явился к Навсифану, чтобы отдать «Рог», теосец уже отпустил учеников. Юноша нашёл его в андроне — комнате для приёма гостей, где он сидел с молоденькой флейтисткой в ожидании ужина. Навсифан позвал домоправителя, тот взял у Эпикура книгу и вернул залог, удержав условленную сумму.

   — Ты что, даёшь книги напрокат, как коня или повозку? — спросила флейтистка, которая сидела в кресле, положив ногу на ногу.

   — Конечно, ведь книга портится от употребления не меньше, чем повозка, — ответил Навсифан и обернулся к Эпикуру: — Ну, мой милый, дать ли тебе ещё что-нибудь, например мой «Треножник» со сжатым изложением и объяснением Демокрита?

   — Пока не надо, — сказал Эпикур, — я ещё не обдумал прочитанного.

   — А знаешь, — вдруг предложил Навсифан, — оставайся у меня поужинать. Ты не возражаешь, Ламия?

   — Ничуть, — ответила девушка, — по-моему, он очень славный.

Навсифан велел принести для нового гостя ложе и подушку. Вскоре появились и столики. Ламия пересела на ложе Навсифана, все занялись едой — подали прекрасно приготовленную рыбу с острым соусом.

   — Давно я не ел так вкусно, — сказал Эпикур.

   — Догадываюсь, — усмехнулся Навсифан, — ты экономишь, отдаёшь последние деньги мне, чтобы читать Демокрита. Я сам был таким в молодости. Бедняк, я вовремя понял цену знания и, видишь, кое-чего достиг! — Он обвёл глазами просторную комнату, роспись на стенах, красивые торшеры с многофитильными лампами, дорогую мебель и посуду. — Веришь ли, Ламия, всё это я заработал, наставляя афинских оболтусов. — Он потрепал девушку по плечу и снова обратился к Эпикуру: — Ты выбрал правильный путь. Экономь и учись, всё, что затратишь, вернётся сторицей.

   — Может быть, — сказал Эпикур. — Только я учусь не ради будущих доходов.

   — Ради чего же?

   — Ради знаний о мире и смысле жизни.

   — Милый мой! — Навсифан расхохотался. — Не с твоим достатком думать о таких вещах! Если бы ты был богат — другое дело. К тому же ты плохо читал Демокрита, если ещё задаёшься такими вопросами. Ведь он доказал, что в жизни нет никакого смысла. Мир состоит из атомов и пустоты, из них сделаны и мы с тобой, и Ламия. Все наши поступки, побуждения, встречи, радости, несчастья происходят из-за движения атомов и не зависят от нас.

   — Постой, — возразил Эпикур, — ты же сам сказал, что в молодости стремился овладеть знаниями и разбогатеть!

   — Что из этого? Мои желания были предопределены движениями атомов, так же как и последующие удачи, и даже встреча с тобой и наш нынешний ужин.

   — Ты веришь в судьбу? — спросила Ламия. — А я думала, ты безбожник и не веришь ни во что.

   — Да, я уверен в существовании судьбы, — кивнул Навсифан, — и это не слепая вера, а убеждённость, основанная на знании законов природы. Знаете, у Ксенократа в Академии есть знаменитые часы? Там соединение трубок и колёсиков двигает фигурки, и они в назначенный час танцуют, как живые. Так вот, наш мир подобен этим часам. Конечно, он намного сложнее, но всё же он — машина, а мы — куклы, танцующие не нами придуманный танец.

   — Но я не желаю быть частью машины! — возмутился Эпикур.

   — А никто и не спрашивает о твоих желаниях. — Навсифан веселился. — Кстати, и некому спрашивать, ведь существуют только атомы и пустота.

   — Навсифан, ты — чудовище! — воскликнула Ламия.

   — Ничуть не бывало. Подумай немного, и ты поймёшь, что учение Демокрита освобождает нас от многих забот и горестей. Мы не отвечаем за свои поступки, ведь не мы их совершили, а природа, которая действует через нас.

   — А скажи, Навсифан, — спросил Эпикур, — как ты относишься к доказательству Аристотеля о невозможности существования пустоты? Ведь если он прав, вся атомистика превращается в простую игру ума.

   — Ну, Навсифан, — оживилась Ламия, — я ничего не поняла, но по-моему, он тебя угробил! Все твои ужасные речи...

Навсифан закрыл ладонью рот девушки:

   — Нашли пугало! Аристотель, мои милые, просто болтун. Все его доказательства... — начал он и вдруг, отдёрнув руку, вскрикнул: — Ламия! Не кусаться!

   — Да за такие речи я бы и голову тебе отъела! — захохотала девушка.

   — Ну, ну, не сердись, — сказал Навсифан. — Лучше сыграй нам.

   — Ладно, — согласилась Ламия, пересела в кресло и застегнула на затылке ремешок двойной флейты.

Эпикура оставили ночевать в андроне. Он проснулся на заре, стараясь не шуметь, вышел из дома и отправился к себе в Агру. Туда вела прямая дорога, от городских ворот и до моста через Илис мощёная и украшенная статуями. Впереди за грядой Гимет вставало невидимое солнце. Края округлых вершин одна задругой освещались, обретая объёмность. Лучи обнаруживали перевальные седловины, подчёркивали складки. Казалось, на глазах раннего пешехода и только для него одного они прямо из воздуха создают прекрасную, сияющую чистой зеленью небесную страну, достойную только бессмертных.

Эпикур любовался разыгравшимся перед ним световым спектаклем, но мысли его всё время возвращались к словам Навсифана о механической судьбе Демокрита. Действительно, Демокрит утверждал всеобщую причинность, но в этических книгах признавал нравственные начала и ответственность человека за свои поступки. Однако ответственность требует и свободы выбора, которую отрицает Навсифан. Жаль, что Эпикур, поражённый его словами, вовремя не сообразил, как возразить. Впрочем, обращение к авторитету ничего не решало по существу. Если причинность признать всеобщим и единственным законом мира, то наши чувства, мысли и побуждения тоже должны целиком подчиняться ему. Но почему же тогда мы не ощущаем этого?