— Эпикур спускался, — объяснил Хайредем, — а я помогал.

   — Что ж, поступок отважный, — сказал Леосфен, принимая из рук Эпикура кинжал. — Ты достоин награды и получишь от меня тридцать драхм.

   — Я не возьму награды, — сказал Эпикур. — Всю плату я уже получил сполна, пока был в колодце.

   — Нашёл что-то ценное?

   — Нет, потерял. Оставил там все свои страхи. Теперь в жизни не испугаюсь никакого заклятия.

Леосфен пристально поглядел на Эпикура.

   — Хотел испытать себя?

   — Да, — кивнул тот, — и ещё доказать, что рассказы о заклятиях — чепуха.

   — Ладно, — улыбнулся Леосфен, — я найду способ наградить тебя. Кстати, перед отъездом я хочу подняться в горы на поклон Афродите Акрее. Хотите со мной?

   — Ещё бы! — воскликнул Хайредем раньше, чем Эпикур успел открыть рот.

   — А можно будет взять моего друга Софана? — спросил Эпикур.

   — Хорошо, — согласился Леосфен, — Беру всех, если родители не против.

Он быстро разделся, кидая одежду слуге, взбежал на округлую скалу, ограждавшую пляж справа, помахал рукой братьям и бросился в море.

Они вернулись домой к завтраку. Хайредем картинно расписывал подвиг Эпикура, Хайрестрата ахала, Неокл слегка отругал первенца за рискованное предприятие, но было видно, что он доволен, слуги шёпотом обсуждали событие, малыши липли к старшему брату.

Эпикур ощущал необыкновенную лёгкость и желание делать добро. После окончания занятий он увидел на школьном дворе Филиста и подошёл к нему. Кругом никого не было, и Эпикур решил сказать своему бывшему учителю то, что давно собирался. Они поздоровались.

   — Слышал я о твоей проделке! — сказал Филист. — Видно, под счастливой звездой ты родился, как я под несчастной.

   — Послушай, Филист, — начал Эпикур, стараясь говорить как можно мягче, — вот ты всегда ходишь такой невесёлый, и я подумал, может быть, ты преувеличиваешь размеры своего несчастья? Конечно, тебе сильно не повезло, но всё-таки разве ты живёшь так уж плохо, чтобы совсем не радоваться жизни? Отец тебя уважает, ребята ценят. Многие и того не имеют, что есть у тебя, и довольны...

   — А ты что, хочешь, чтобы я ещё и голодал? — с неожиданной злобой отрезал Филист. — Ты мал и многого не понимаешь, — добавил он, немного остыв, горько усмехнулся и заковылял к выходу на улицу.

Эпикур был сбит с толку. Он надеялся подбодрить Филиста, помочь ему изменить взгляд на свою жизнь, а получилось, что обидел и ещё больше испортил настроение.

Разговор с Филистом заставил Эпикура задуматься о сущности счастья. «Почему, — размышлял он, — из двух людей, живущих одинаково, один может считать себя счастливцем, а другой без конца сетовать на судьбу?»

Гора Афродиты находилась довольно далеко от города. Поездка должна была занять пару дней с ночёвкой в горах. Леосфен нанял проводника с двумя вьючными мулами и позаботился о лошадях для Софана и Миса, которого Неокл послал сопровождать сыновей. Эпикур и Хайредем должны были ехать на мулах проводника, сидя поверх вьюков.

Рано утром семеро путешественников отъехали от дома Леосфена и направились по приморской дороге на запад. Эпикур ехал рядом с Леосфеном, удобно устроясь на свёрнутом одеяле и уперев ноги в ремень, соединявший вьюки. Впереди он видел соломенную шляпу и выгоревшую накидку проводника, широкий круп и мотающийся хвост его кобылы. Слева твёрдо стучали копыта великолепного, покрытого дорогой попоной коня Леосфена, сзади слышалась болтовня Хайредема и едкие шуточки Софана в его адрес, изредка доносились голоса слуг, ехавших сзади.

Они довольно долго двигались по приморской дороге, потом проводник свернул с наезженной полосы на тропу, уходившую налево к горам по долине небольшой речки. Скоро долина превратилась в ущелье, тропа покинула речку и круто пошла вверх через заросли кустов и низкорослых деревьев. Чтобы не упасть, Эпикуру пришлось передвинуться назад и уцепиться руками за ремень. Животные с трудом преодолевали подъём. Петли колючих лиан переплетали ветки дикой фисташки, лавра, земляничного дерева. Над стенами тёмной глянцевой листвы висел дурманящий запах. Наконец тропа стала более пологой, и всадники оказались на широком покатом лугу. Справа он упирался в рыжую, с пятнами кустов скальную стену, слева словно повисал над морем, и оттуда с разноголосым блеяньем поднималось стадо овец.

Были моменты, когда тропа выходила на край крутого склона, и внизу показывался изрезанный берег, похожий на лапу, скребущую море каменными когтями, несколько раз открывался город. Сверху Самос напоминал пёстрый платок, разложенный на склоне узкого холма, за которым в долине скрывался подземный родник, питавший водопровод. Они видели пролив и лежащие за ним высоты мыса Микале, возле которого когда-то эллины окончательно разбили флот Ксеркса.

Несколько раз проводник делал остановки около родников, давая людям и животным недолгий отдых. Около полудня они достигли места, где обычно останавливались паломники. Это была поляна, замкнутая могучей серой скалой с неглубоким гротом, своды которого потемнели от копоти бесчисленных костров, издавна разводившихся здесь. Перед гротом рос приземистый дуб с сотнями ленточек, привязанных к его нижним веткам почитателями божества. Ребята с удовольствием растянулись в тени дерева. Эсон, Мис и проводник позаботились о животных и занялись устройством лагеря.

Леосфен показал ребятам гору Афродиты — крутой каменный взлёт округлого зелёного гребня. Туда полагалось идти пешком. Заговорили об учёбе, и Хайредем, хвастаясь своими успехами, стал декламировать выученный отрывок из речи Демосфена «О венке».

   — Поменьше страсти, — засмеялся Леосфен.

   — Разве я читаю неправильно? — обиделся Хайредем.

   — У каждого оратора, — сказал Леосфен, — свой стиль речи. Эсхин сдержан и зол, Гипперид чуть ли не поёт, вроде того как ты изображаешь Демосфена. А он... он как бы беседует, объясняет, рассказывает. Впечатление такое, что он говорит не перед сотнями людей, а обращается к каждому в отдельности.

   — А как говорит Демад? — спросил Софан.

   — У него деревенский выговор и талант смешить. Между прочим, когда он попал в плен при Херонее, то своими шутками понравился Филиппу, и царь доверил ему переговоры о мире.

— Его полюбила! — вздохнул Софан. — Сын бедного рыбака, а добился такой славы и такого богатства!

Эпикур не особенно прислушивался к разговорам, он впервые был в горах, и всё вокруг казалось ему особенным. Сейчас он разглядывал скалу, рассечённую косыми трещинами, и находил в её выступах и провалах подобие грубых изваяний.

После недолгого отдыха и лёгкой еды паломники уже собрались было идти к вершине, но тут разразилась гроза. Сперва над гребнем показался сверкающий белизной край тучи. Но чем выше она поднималась, тем становилась темней. Клубящаяся мгла переходила в серую непроницаемую завесу ливня, вздрагивающую от молний.

Слуги перенесли вещи в глубину грота, завели туда лошадей. Ребята стояли снаружи, наблюдая захватывающее и жуткое зрелище надвигающейся непогоды, и ёжились от раскатов грома, то далёких, глухих, то резких, словно трескались горы. Какое-то время озарённый солнцем хребет неестественно ярко горел на фоне грозовой тучи. Потом на него набежала тень, полоса дождя перемахнула гребень, скрыв его из глаз. На миг зажглась радуга, начинавшаяся в небе и концом подметавшая склон. Откуда-то снизу ударил ветер, и холодный ливень хлынул на поляну.

Ребята бросились в грот, но дождь, казалось, шёл со всех сторон. Он нёсся вниз неровными косматыми лентами, всё исчезло в пепельной мгле и шуме дождя, украшенном частыми ударами грома.

Эпикур был захвачен огромностью и мощью происходящего. Он со страхом ощущал, что здесь, так близко к небу, Зевсова стрела может в любой момент сжечь их или обрушить на них скалу, под навесом которой они прятались. И вместе с тем картина необузданности стихии и даже страх перед ней несли в себе непонятную острую радость.